— …фильм? — спросил я.
— …а блюдо, а напиток? — насмешливо произнесла она. — Кофе, как ты понимаешь. — Махнула она рукой в сторону чашки. Затем, помедлив, добавила: Ладно, это «Танцы улиц» с группой «В2К».
Название ничего мне не сказало. Сказать в ответ: а мой — «Терминатор» с Арнольдом Шварценеггером или «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом — было бы в этой ситуации по меньшей мере неумно. Опять молчание.
Тогда я решился спросить о том, что меня действительно заинтересовало.
— Слушай, так что это за R’n’B такое? Прости за невежество, но я не совсем понял, что это за штука, из того, что ты мне сказала. — Вопрос получился действительно искренним, наверное, потому, что был правдивым. Сделанный мною ход сработал, и ее глаза чуть-чуть потеплели.
— Это особое направление в музыке. Понимаешь, «Rhythm and Blues» — все равно что музыка души. Слушая ее, человек становится богаче духовно, внутренне. Недаром в этом направлении существует также подстиль «soul», что означает душа…
Она так увлеклась рассказом, что даже преобразилась. Так постепенно мы разговорились. В конце концов закончилось все тем, что я проводил ее домой. Поцеловать ее я, конечно же, не решился, хотя раньше без труда проделывал это на первом же свидании.
С тех пор я стал ненавязчиво позванивать Кире, возможно, это поначалу ее удивляло, но она ничего мне не говорила. Похоже, она смирилась со мной как с фактом окружающей реальности. Началась фаза «приручения».
Парадоксально, но ее мир затягивал меня все больше и больше. Как оказалось, в свободное время она диджействовала (или занималась диджеингом, как это правильно называется). В моем лексиконе появились новые загадочные слова: микс, скретчинг, инструментал, акапелла. Она много рассказывала мне о своем увлечении.
— Мне нравится момент, — говорила она, — когда люди танцуют, а потом я могу, скажем, в определенное время убрать звук, чтобы люди на танцполе сами пропели слова песни… Это дает такое пьянящее ощущение свободы и вседозволенности!
Она была знакома со всеми гуру уличной культуры, со всевозможными граффитчиками, райдерами, роллерами, скейтерами, би-боями, хип-хопперами и прочими разновидностями этой популяции. Также она посещала танцевальную школу Хенока в клубе «Грибоедов». Этот самый Хенок, как она мне рассказывала, приехал из Эфиопии лет пять назад и с тех пор уже неплохо освоился в Питере. Я стал поджидать ее после занятий и провожать до дома.
Внешность ее по-прежнему казалась мне по меньшей мере странной, но постепенно я стал привыкать и к ней. Началось все с золотых сережек, которые я заметил у нее в ушах. Они меня крайне умиляли. Это были маленькие детские сережки из тех, что обычно бабушки дарят внучкам перед тем, как они идут в школу. Они абсолютно не вязались с ее общим стилем и обликом, но она с удивительным упорством продолжала их носить. Возможно, их подарила ей Любушка.
Я с удивлением обнаружил, что за все это время я не заинтересовался никакой другой женщиной. Хотя Кира вовсе не принуждала меня к верности, как все мои многочисленные девушки. А тут вдруг я поймал себя на том, что хочу проводить время только с Кирой. Я смотрел на женщин, которые привлекали меня ранее, и не чувствовал прежнего волнения в груди. Все они теперь казались мне крайне искусственными и нелепыми.
Так все и тянулось между нами — неопределенно, но крайне волнительно. И никто из нас не понимал, кем же мы все-таки являемся друг для друга. Пора было переходить к следующему пункту — то есть «исчезнуть ненадолго». Но тут внезапно случилась эта сцена. «Сцена с мышью».
В тот день мы попали на какой-то глобальный R’n’B фестиваль под названием «LOVEDAY». Все закончилось довольно поздно, поэтому я отвез Киру домой уже в третьем часу ночи.
— Мне нужно умыться и снять линзы, — сказала она и отправилась в ванную. Через несколько минут она вернулась на кухню с повязанным вокруг шеи шарфом, который я подарил ей. Помню, как я мучился над выбором подарка для нее к Восьмому марта. Она явно не подходила под стандартный набор «цветы»-«конфеты»-«духи». Повинуясь внезапному инстинкту, я зашел в магазин и купил ей стильный шарф.
Не знаю, зачем она надела его сейчас, но мне почему-то стало ужасно приятно. Даже гораздо приятнее, чем если бы она надела его по более подходящему случаю, например на улицу во время дождя. Тут кроме шарфа я заметил в ней что-то еще. Она была без косметики. Кира вдруг показалась мне такой нежной, хрупкой и незащищенной, как маленькая девочка, что у меня ком подкатил к горлу.
— Ой! — вдруг закричала она, указывая на перевернутую стеклянную банку на полу. — Мышь!
Кира быстро перевернула банку вверх дном, и сидящий там зверек оказался в западне. То, что она не закатила истерики и не стала визжать при виде мыши, как сделала бы любая другая девушка, меня даже не удивило. Я уже знал, что Кира не такая, как все. Я опустился на пол рядом с ней, и мы стали разглядывать маленького мышонка в банке, который смотрел на нас из-за стекла бархатными глазками-пуговками.
— Бедненький, как он туда забрался? Даже и не подозревала, что у меня в квартире мыши. Пойдем в подъезд, надо его выпустить. — Она взяла из ящика какую-то картонку и закрыла отверстие банки.
Мы вышли на лестничную площадку и положили банку на бок, прислонив к стене, чтобы та не укатилась.
— Выходи, выходи же, — стала махать рукой мышонку Кира, подбадривая его и указывая ему на отверстие, через которое он влез. — Ты свободен!
Однако мышонок не понимал, что она от него хочет. Не похоже было, что он напуган, так как, посмотрев на нас несколько секунд, он принялся преспокойненько умываться.
Я постучал по стеклу. Мышонок насторожился, понюхал банку со своей стороны и продолжил заниматься своим туалетом.
— Ну, не можем же мы его заставить, пусть сам выходит, — сказала Кира и села на ступеньку около банки и стала наблюдать за мышонком, опустив голову на колени. Я сел рядом с ней.
— А ты когда-нибудь задумывался о том, что все мы, в сущности, смотрим на мир через стекло?
Я удивленно посмотрел на нее:
— Вот ты увлекаешься фотографией. Расскажи, что чувствует человек, когда снимает окружающий мир на пленку?
Я еще ни с кем не обсуждал свои ощущения от процесса съемки, но сейчас вдруг мне действительно захотелось поделиться.
— Когда я смотрю в объектив, все сужается до одной-единственной точки, которую в данный момент я хочу видеть в своем поле зрения. Я начинаю настраивать объектив на этот предмет, и он становится все четче и ближе. Эта точка… она сама по себе очень яркая, и чем ближе ты наводишь резкость, тем сильнее у тебя захватывает дух, ведь ты даже и не подозреваешь, что этот предмет обладает такой красотой, потому что издали он казался тебе совсем другим. А остальное вокруг темнеет, и в глазу отражается только круглое отверстие, круг с черной окаемкой. Но главный секрет в том, что, пока ты не нажмешь кнопку, ты не знаешь, что получится в итоге… Бывает, ты смотришь через объектив и восхищаешься, а на деле фотография выходит бледной копией действительности. А бывает и наоборот, ты не думаешь, что кадр получится, но удачное сочетание света и тени делает свое волшебное дело, и кадр получается исключительным.
— Нет, правда, мы ведь половину нашей жизни смотрим на мир сквозь стекло. Вот, например, в окно. Помню, в детстве я гораздо больше любила наблюдать за играющими детьми в окно, чем играть с ними на самом деле.
— Или когда мы носим очки — подхватил я. — Например, иногда я ношу солнечные очки не потому, что светит солнце, а потому, что мне так удобнее закрываться от взглядов людей, отчего становится комфортнее. — Боже, зачем я говорю это девушке?!
— Да, — подтвердила Кира, — со мной тоже так бывает. А еще я помню, как первый раз надела очки от близорукости, Вроде бы по сути это ничего не меняет, но только мир вокруг приобретает четкость и многое всплывает, чего ты раньше не замечал. А ты когда-нибудь смотрел на мир через бокал вина? Бокал пустеет, а твой взгляд на мир становится все мутнее и мутнее.
— Или через бутылку пива, тут мир даже можно подкрасить, так как стекло цветное, — пошутил я. Мы рассмеялись. — Или через стекло автомобиля, — продолжил я, увлекшись нашим разговором. Ты сидишь внутри как в коробке и наблюдаешь за вереницей людей по обе стороны тротуара. И ты вроде бы среди людей, и ты вне их. И от этого тебе уютно.
— Стекло — это ведь как наши иллюзии? — нахмурилась Кира. — Мне кажется, все вокруг сейчас стремятся разбить как можно больше стекол вокруг себя в попытках избавиться от стереотипов. Но мне кажется, эти стекла нельзя трогать, ведь это наши защитные механизмы, и, избавившись от них, мы становимся какими-то незащищенными. Подумать только, они такие хрупкие, раз — и разбилась очередная иллюзия, а человек на грани срыва.
Я внимательно смотрел на Киру и думал: ведь жил же я как-то раньше без нее. И все у меня было хорошо. Возможно, я и вправду смотрел на мир сквозь стекло. А тут вдруг кто-то его убрал. И оказалось, что оно было не только мутное, но еще и кривое.
Почувствовав мой взгляд, она подняла на меня свои темно-синие глаза. До этого мы практически не касались друг друга, если не считать тех случаев, когда я помогал ей выйти из машины. Но тут мне вдруг захотелось дотронуться до ее розовой щеки и оставить на ней нежный белый след от пальца. Я посмотрел на подрагивающие в ее ушах золотые бабушкины сережки. Это была первая вещь, которая привлекла меня в ней. Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я инстинктивно наклонился и захватил одну из сережек губами. От испуга я закрыл глаза и замер так на секунду, с сережкой во рту. Парадоксально, но мое глупое положение показалось мне каким-то щемяще-сладким. Реакции не последовало, поэтому, чуть помедлив, я втянул в себя мочку уха и стал медленно обследовать окрестности. Я решил целовать Киру во все места в той последовательности, в которой они мне начали в ней нравиться. Ее лицо словно застыло, и сначала я ощущал только его гипсовую твердость. Однако вскоре мои губы почувствовали, как смягчилась и одновременно «погорячела» ее кожа. Меня охватило ощущение, что мне ужасно нравится целовать это пылающее лицо и охлаждать его мелкими глоточками поцелуев, как моросящим дождиком: кап-кап-кап по щекам, подбородку и лбу. Я всегда любил выводить «узоры из поцелуев» на женском лице, словно вышивая полотно любовного настроения. Женщины не всегда понимали, почему именно я это делаю, но инстинктивно чувствовали в этой прелюдии что-то крайне необычное и романтическое и охотно подставляли мне свое лицо, а затем и другие части тела. В моей голове были четкие схемы подобных узоров — от центра (нос) к левому глазу и обратно, далее по диагонали наперекрест к уху, захлест, завязываем узелочек потуже (ухо ведь все-таки эрогенная зона как-никак) и обратно. С Кирой узоры получались фантастическими и причудливыми, не поддающимися никакой интерпретации. Глаза не открывал, возможно, боялся увидеть не то, что хотел. Наконец я остановился и стал «смотреть» на Киру, уже даже не держа ее лицо руками, а просто всматриваясь в него «невидящим», «внутренним» взглядом. Когда я все-таки открыл глаза, то увидел перед собой пылающее и изумительно прекрасное Кирино лицо. Ее глаза были тоже закрыты. Внезапно мне на память пришел эпизод из детства, когда мы ездили с родителями на отдых. Я часто нырял в море, и когда я в очередной раз погрузился под воду, то вдруг решился в первый раз открыть глаза. Я помню то странное стеснение в груди от изумления перед красотой подводного мира, чувство сдавленности в ушах и мутноватую дисторсию окружающих предметов. Нечто подобное я испытывал сейчас. Я смотрел на Киру и не мог оторваться. Казалось, она только что научилась впервые «дышать» и старалась справиться с первыми вдохами и выдохами, которые еще не очень хорошо у нее получались. Теперь, даже если бы я захотел, я бы не смог отнести Киру ни под одну категорию известных мн