Кира была первой женщиной в моей жизни, которая не стеснялась обсуждать свои ощущения после секса. Ее первое «постсексуальное» признание поразило меня до глубины души.
— Знаешь, у меня было странное чувство, — сказала она мне в нашу первую ночь. — Я вдруг ощутила, что во мне сидят оболочки разных женщин… я почувствовала, что одной из них лет восемнадцать, и она еще девственница, ждущая первого мужчину всем своим женским интуитивным чутьем. Эта женщина, которой было предназначено стать матерью, будто только-только проснулась во мне, несмотря на то, что мой биологический возраст двадцать четыре года. Мне казалось, что ты именно тот мужчина, который должен был лишить меня девственности, хотя ты и пришел в мою жизнь намного позже. Еще во мне просыпалась женщина гораздо старше и опытнее меня, женщина-вамп, познавшая жизнь, искусительница и жрица любви. Она царапалась, кусалась и требовала насилия над собой…
Когда Кира рассказала мне о своих ощущениях, я был поражен, настолько они были схожи с моими собственными. После мы тихо лежали на диване, бережно касаясь друг друга с чувством счастливой усталости.
— Я знаю, кем ты была в прошлой жизни, — сказал я, вплетая ее пальцы в свои и подняв ее руку над нашими головами.
— Да? И кем же? — отозвалась заинтригованная Кира.
— Ты была экзотической ракушкой и лежала на восточном пляже. Я даже знаю, на каком, — это был пляж Нячанг во Вьетнаме. Хочешь, расскажу тебе сказку про твою прошлую жизнь? — Мне вспомнились сказки деда, которые он сочинял мне перед тем, как я засыпал. Он сам придумывал их, и они были одна фантастичнее другой. Я до сих пор помню героев своих детских лет — это был Магистр времени, за несколько секунд перелетавший со звезды на звезду, которые были расположены друг от друга на расстоянии миллионов лет. Или трудолюбивые подземные жители, круглый год жившие в кромешной темноте. Или вещая птица с двумя головами, к которой люди приходили за советом: одна голова этой птицы предсказывала то, что затем другая тут же опровергала. И еще много других, и все их дед нафантазировал сам. Мне захотелось подарить Кире сказку, придуманную мной самим, и я настроился на лирическую волну. — Постоянные ласки океана подарили твоей коже солоноватый привкус и облачали тебя в платье из водорослей. Ты была раскрыта только наполовину, и декольте твоего платья обнажало восхитительной красоты жемчужину. В то же время в тебе было что-то резкое, хищное и опасное. Твоя полураскрывшаяся раковина словно представляла собой ловушку для доверчивых охотников за жемчугом, если кто протянет руку за спрятанным сокровищем, то рискует жизнью, потому что жемчужина, как все самое прекрасное на свете, была ядовита. Она была смазана тетродотоксином, от которого у любого живого организма наступает полный паралич. Поэтому ты не могла полностью закрыть створки раковины, иначе бы погубила саму себя. И вот однажды тебя нашел смелый юный ловец жемчуга, он заглянул в полураскрытые створки твоей раковины и был поражен красотой спрятанной там жемчужины. Ты тоже взглянула на него раскосыми глазами и поняла, что он сразил твое сердце. И вот юноша протянул руку за жемчужиной… и… — Я замолчал, притворившись, что засыпаю.
— И?… — толкнула меня в бок Кира, подождав несколько секунд и видя, что я не продолжаю.
— И… — протянул я нарочито сонным голосом, притворяясь, что страшно хочу спать. — И… все. Продолжение завтра, — зевнув, заключил я.
— Завтра? — Возмущенная Кира ущипнула меня за бок и, видя, что я не реагирую, стала тормошить меня. — Нет, сегодня, сегодня! — Она вытащила подушку из-под моей головы и стала меня ею колошматить, требуя продолжения.
— Ну, хорошо, хорошо, — сдался я, делая вид, что уступаю ей… — Можно так — он протянул руку, схватил жемчужину и умер, восхищаясь ее неземной красотой. Ну как?
— А можно так, — помолчав, сказала успокоившаяся Кира, — как только он протянул руку, она взглянула на него в последний раз и захлопнула створки раковины и отравилась собственным ядом, а образ юноши навсегда запечатлелся в ее сердце. — Мне показалось, она как-то мрачно это сказала.
Я посмотрел на нее. Она лежала на спине и смотрела в потолок.
— А можно еще вот так, — наконец сказал я, — он протянул руку, взял жемчужину и умер, а потом она захлопнула створки раковины, потому что не могла без него жить. И яда хватило на них обоих.
Мы с Кирой помолчали.
— А без яда нельзя? — наконец тихо спросила она.
— Нет. Без яда никак нельзя, — твердо ответил я и повернулся на бок, чтобы заснуть, на этот раз на самом деле.
Мы с Кирой частенько совершали совместные «культурные вылазки». Как я уже говорил, любые просветительные мероприятия с другими девушками были для меня чем-то вроде необходимой прелюдии, во время которой я не получал удовольствия от самого события, потому что мои мысли были заняты стратегическими планами разработки постпрограммы. К тому же впоследствии я понял, что каждый жизненный эпизод имеет сам по себе разную эмоциональную нагрузку в зависимости от того, с кем ты в данный момент находишься. Мне хотелось делиться с Кирой всем увиденным и услышанным, а также иметь возможность сравнивать это с тем, что видит и слышит она. Рядом с ней у меня было странное чувство, будто мир замедляет свой ход и дает мне возможность наслаждаться тем, чего я ранее не замечал, а люди вокруг исчезают, чтобы не мешать нам своим присутствием. Когда мы шли по улице, то ничего, кроме ощущения ее руки в моей, не существовало, а проходившие мимо люди беспорядочно мелькали, словно бесплотные тени без лиц, без тел, без имен. Мы ездили за город, сидели в маленьких уютных кофейнях, слушали карильон, сидя на траве, ходили на выставки, в музеи, в театры…
Однажды мы пошли в Русский музей на выставку гравюр Мориса Эшера, одного из любимых художников Киры. Я вспомнил, что когда-то пригласил Наденьку на выставку Марка Шагала, от чего получил сомнительное удовольствие, потому что Наденька довольно-таки быстро утомилась играть роль просвещенной девушки. Пятнадцати минут, проведенных на выставке, было для нее достаточно: ведь главным, что она вынесла из ее посещения, была возможность сказать после этого своим знакомым, что она «ходила на Шагала» и «прикоснулась» к его высокому искусству. Все, что ей было нужно, так это запомнить названия парочки картин и имени его жены Беллы, которую он часто изображал на полотнах, чтобы потом ввернуть это с кем-нибудь в разговоре. Впрочем, я тогда не особенно возражал. Чем быстрее бы мы покинули выставку, тем быстрее добрались бы до главного. То есть до постели. С Кирой все было по-другому. Я испытывал огромное удовольствие от самого мероприятия, куда бы мы ни ходили и что бы мы ни делали. Посещение выставки Эшера приобрело для меня какой-то чувственный оттенок, потому что рядом находилась Кира, и я имел возможность обнимать ее за талию, гладить ей плечи, вдыхать запах ее волос, дотрагиваться до ее оголенной кожи кончиками пальцев… Мы переходили от картины к картине, останавливаясь перед каждой минут по пятнадцать, и спорили о символах, бликах, тенях. Я очень отчетливо помню, как мы остановились напротив одной из гравюр Эшера, потому что именно там произошел тот решающий разговор, который повлек за собой все произошедшее с нами. Кира прислонилась ко мне спиной, и я прочитал вслух: Maurits Cornelis Escher. «Painting hands». (Разнообразия ради я читал все названия по-английски.) На холсте был изображен лист бумаги, прикрепленный к доске кнопками. Правая рука делала на листе набросок манжеты с запонкой. Справа была нарисована левая рука, которая, в свою очередь, делала набросок другой манжеты, из которой выползала первая рука.
— Что ты об этом думаешь? — спросила меня Кира, задумчиво глядя на картину.
Я прищурился, наклонил голову и несколько секунд вглядывался в холст.
— Наверное, он хотел сказать этим, что возможности человека поистине безграничны. Смотри, руки рисуют друг друга и создают сами себя, причем по образу и подобию.
Кира помолчала и потом вдруг внезапно посмотрела на меня и спросила:
— Скажи, а ты бы хотел пройти обряд «связывания рук»?
— Что? — переспросил я и с удивлением посмотрел на нее. Название смахивало на какое-то тяжелое порно. Возможно, одно из очередных чудачеств Кириных дружков — рэпперов.
— Это древняя кельтская традиция, языческий обычай. Во время церемонии руки двух людей символически скрещиваются друг с другом, имитируя завязывание узла. Некоторые считают, что это то же самое, что пожать руки во время заключения контракта. — Она замолчала и вопросительно посмотрела на меня.
— Ну? — потребовал я продолжения, слегка сжав ее руку в своей. Я был заинтригован.
— Это сейчас в большой моде. Некоторые пары из нашего клуба прошли через эту церемонию в качестве проверки. Проведение такой церемонии предполагает пробное совместное проживание сроком ровно на один год и один день…
Я вздрогнул. Мистическая цифра в один год преследовала меня теперь повсюду, как наказание.
— Потом, по желанию, пара может провести подобную церемонию сроком на три, шесть или девять лет. Так что, по сути, это временный союз. И срок его жизни измеряется только любовью.
— А почему именно на год?
— По-моему, это связано с одной легендой, которую я не очень хорошо помню. В каком-то городе был такой обычай: раз в год мужчины и женщины собирались вместе и заключали между собой подобные браки, не подозревая, кто именно станет их партнером. Ровно через один год в этот же день, если у них ничего не получалось в совместной жизни, они были вольны расторгнуть свою связь. Такой ритуал носил название «развязывание рук».
— Проще говоря, развод. А кто обычно проводит эту церемонию?
— Есть люди, которые специально занимаются этим, так как такой обряд становится все популярнее. Я знаю человека, который может помочь. Оплата церемонии, если не ошибаюсь, составляет что-то около пяти тысяч рублей. Обычно они проводят это за городом, на свежем воздухе, как того требовал обычай. В глубокой древности пары, вступавшие в такой брак, должны были полностью раздеться во время проведения церемонии…