Зарубежный период Репина
Два периода жизни и творчества Репина оставались до сих пор невыясненными, — ранний чугуевский, доакадемический, и последний, зарубежный. Если о первом из них мы еще могли как-то гадать по увлекательным воспоминаниям и переписке Ильи Ефимовича, то последний был нам вовсе не известен. О том, чем жил художник, над чем трудился в последние тринадцать лет, мы знали только урывками, из редких писем, доходивших до Москвы и Ленинграда, но мы почти ничего не видели из его произведений, находясь в этом отношении в гораздо худших условиях, чем финны, шведы, чехи и даже американцы, видавшие у себя репинские выставки. На страницах этого тома «Художественного наследства» читатель найдет попытки осветить детские годы Репина в Чугуеве[209] и выяснить, кто были его учителя и старшие современники; задача настоящей заметки дать свод тех сведений о жизни и деятельности Репина, которые удалось собрать в последние годы, и характеризовать его творчество между 1918 и 1930 гг.
Дело это нелегкое, поскольку большая часть произведений, созданных в «Пенатах» в течение этого времени, распылилась по десяткам заграничных музеев и многочисленным частным собраниям. Но все же у нас в Советском Союзе имеется немало его картин, эскизов, этюдов и рисунков, которые антисоветски настроенному репинскому окружению не удалось вывезти из «Пенатов» во время нашего стремительного наступления на Куоккалу в финскую войну и которые мы успели полностью эвакуировать после начала Великой Отечественной войны.
Эти произведения, находящиеся сейчас в Академии художеств СССР в Ленинграде[210], — а среди них есть и самые последние работы художника — дают нам достаточное представление о завершающем периоде Репина, особенно при сопоставлении их с теми из ушедших заграницу, с которых у нас имеются лишь фотографические снимки.
Тема творческого увядания могла бы составить предмет особого интереснейшего исследования, особенно в применении к мастерам искусства. В самом деле, почему одни мастера создавали совершенные произведения до гробовой доски, тогда как другие обнаруживали признаки падения творческой потенции еще в цветущем возрасте? Микельанджело, Тициан, Тинторетто, Веласкес, Рубенс, Франс Гальс, Рембрандт, чем ближе к концу, тем больше проявляли мощи в своих созданиях. Произведения их так называемой «последней манеры» нас более всего восхищают и изумляют. Не только великие мастера столь отдаленных эпох, но и французы XIX в. — Милле, Добинье, Домье, Дега, Клод Монэ — двигались непрерывно вперед до последних дней жизни.
Не то ли мы видим и в истории русского искусства? Лучшие произведения Феофана Грека, Андрея Рублева, Дионисия Ферапонтовского создавались ими в глубокой старости. А какие изумительные портреты писали уже в пожилом возрасте Антропов, Рокотов, Левицкий, Боровиковский, Щукин, Кипренский, Тропинин, Венецианов, Брюллов, Перов, Ге, Крамской, Суриков, Малютин, Нестеров! Ни на йоту не сдавали до гробовой доски Александр Иванов, Врубель, Серов.
В сущности и Репин до шестидесяти лет почти не сдавал, если не считать единичных случаев. В канун своего шестидесятилетия он закончил потрясающую серию портретных этюдов для картины «Государственный совет». То была поистине его лебединая песнь. В этой бесподобной портретной серии он не только достиг прежней художественной и технической высоты, уровня 80-х годов, но перекрыл ее. Но то была последняя вспышка гения. После нее он уже никогда не создавал ничего равноценного. Иногда, в редких случаях, бывали еще некоторые удачи, но ничего подлинно волнующего из его мастерской уже не выходило.
Как все художники-труженики, не пропускающие ни одного дня без работы, Репин оставил гигантское художественное наследство, исчисляемое тысячами рисунков и картин. Не все они одинакового качества и, подобно Рубенсу и другим плодовитым мастерам прошлого, он даже в свою лучшую пору временами бывал не на должной высоте, но то были редкие исключения, не омрачавшие уверенного богатырского поступательного движения.
Одна полоса неудач относится еще к 90-м годам, когда, увлекаясь затеянной им «выставкой эскизов», он принялся сочинять для нее бесконечную серию картинок на самые разнообразные темы: исторические, религиозные, бытовые, организовав своеобразное соревнование с полусотней учеников своей мастерской. Чуть не каждую неделю появлялись новые небольшие вещицы, причем наиболее заманчивые темы обрабатывались до состояния законченной картины. Таковы «За здоровье юбиляра» (1893), «После венца» (1894), «Боярин Романов в заточении» (1895). Как до звезды, далеко было им до чудесных небольших картин прежних лет — «Бурлаки, идущие вброд», «Дерновая скамья», «Арест пропагандиста». Были и крупные неудачи — картины «Иди за мною, Сатано» (1901), «Какой простор» (1903). Репин и сам чувствовал в 90-х годах, что в его искусстве обозначился какой-то надлом, что нет у него прежних богатырских сил. Он даже решается в этом признаться своему другу Е. П. Антокольской в письме из Неаполя в январе 1894 г.: «Напрасно Вы чего-то еще ждете от меня в художестве. Нет, уж и я склоняюсь „в долину лет преклонных“. В этом возрасте уже только инертное творчество. Хоть бы что-нибудь для сносного финала удалось сделать. Не те силы и не та уже страсть и смелость, чтобы работать с самоотвержением. А требования все выше, а рефлексов все больше».
Дальше, особенно после 1903 г., творчество еще быстрее пошло под гору. Одна за другой на выставках появляются картины, вызывающие недоумение даже среди рядовых зрителей: «17 октября» (1905), «Черноморская вольница» (1908), «Сыноубийца» (1909), «Толстой, отрешившийся от жизни» (1912), «Поединок» (1913), «Бельгийский король Альберт I» (1915), «В атаку с сестрой» (1915), «Быдло империализма» (1917). Уже одно название последней картины не предвещало ничего хорошего.
Отправляясь от этих холстов, которые хотелось бы забыть и вычеркнуть из списка работ великого художника, можно шаг за шагом проследить кривую временных недолгих подъемов и неуклонного спада репинского творчества. Подъемы приходились уже не на картины, а исключительно на портреты. Так, в 1905 г. он пишет в Италии свой лучший портрет Н. Б. Нордман-Северовой, на террасе, на фоне сада; в том же году пишет чудесный портрет сына Юрия на снегу; к 1910 г. относится неплохой портрет К. И. Чуковского, к 1913 г. — блестящий односеансный портрет М. Т. Соловьева и угольный портрет И. С. Остроухова. Но все они были исключениями из подавляющего числа портретных неудач.
Репинские работы зарубежной эпохи являются прямым продолжением предыдущего периода. Следовали ли они неуклонно по нисходящей линии? Нет, этого не произошло, напротив того, таких провалов, как картины 1912–1917 гг. или большая часть портретов того же времени, у Репина после 1917 г. уже не было.
Можно ли говорить о последней, зарубежной манере Репина, как о едином живописном методе? Едва ли это возможно: в противоположность другим великим мастерам у него на протяжении отдельных, достаточно точно определимых периодов, никогда не было только одной манеры, а всегда их было несколько и по меньшей мере две, одна более сдержанная, спокойная, другая — более темпераментная, размашистая, бравурная.
Для первой категории работ он обычно брал более гладкий холст, для второй — грубый, так называемую «рогожку». Вспомним образцы первых: портреты Любицкой (1877), девочки Нади (1881) Стасова (1883), Льва Толстого (1887). Они деликатны по кладке и писаны на гладких холстах. А в эти же годы совсем в противоположной манере писаны такие вещи, как «Протодиакон» (1877), портрет отца (1879), портреты Фета (1882), Микешина (1888).
Автопортрет. 1920. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».
То же продолжалось и в зарубежные годы. Единственное новое, что мы замечаем в работах 1918–1929 гг., — меньшая уверенность кисти, непопадание мазка на предназначенное ему автором место, вызываемое дрожанием руки. Как все художники, Репин выбирал холст по сюжету и связанному с ним настроению.
В 1900 г. он довольно продолжительное время прожил в Париже, будучи членом международного жюри художников на подготовлявшейся Всемирной парижской выставке. На последней был отдел столетия французского искусства, организованный с исчерпывающей полнотой. Внимательно присматриваясь ко всем представленным здесь шедеврам мировой живописи, Репин ясно осознал сдвиг, происшедший в ней за последние десятки лет под влиянием мастеров импрессионизма. Он полностью оценил их, особенно Эдуарда Манэ, о чем мне и Д. Н. Кардовскому сам признался, когда мы у него были в 1901 г. в его академической мастерской, в которой он показывал нам только что оконченную картину «Иди за мною, Сатано».
От Репина не ускользнуло и то отрицательное явление в тогдашней европейской живописи, которое было порождено импрессионизмом, — чисто внешнее усвоение его идей, копирование только приемов, техники и манеры, вызывавшее море подражаний и нелепых экспериментов, которые выдавались за продолжение и усовершенствование импрессионистической живописи и заполнили вскоре все выставки больших и малых стран. Надо сказать, что Репин и сам не слишком разбирался во всей этой живописной разноголосице. Это была та его пора, когда он стал, как никогда раньше, восприимчив к сторонним влияниям. Как раз стоявшая тогда на мольберте картина с сатаной красноречиво об этом свидетельствовала: было до последней степени очевидно в ее сиренево-лиловой живописи, столь чуждой ранее Репину, влияние Врубеля.
Импрессионизм он также истолковывал по-своему, взяв от него только более светлые отношения, холодную, серебристую гамму и, главным образом, внешний прием работы, будто бы импрессионистическими длинными мазками, приведший к той анархической трепанной манере, которую мы увидим вскоре в целом ряде его произведений. Таковы портреты И. И. Ясинского, Л. Б. Яворской (оба 1910), этюд для портрета В. В. фон Битнера (1912), портреты Короленко (1912), Бехтерева (1913), С. М. Городецкого с женой (1914), П. В. Самойлова (1915) и ряд эскизов и картин, из последних, особенно «Поединок» (1913).