II, стр. 47). Знаменитый портрет Третьяковской галереи, написанный в три сеанса 13–15 августа 1887 г. в «Ясной Поляне», как о том свидетельствует подпись Репина. Превосходно решенный в композиции, чему в значительной степени способствует красивое красного дерева кресло, с большим художественным тактом увязанное с силуэтом фигуры Толстого; портрет этот исключительно удался в пластическом отношении. Он написан широко, смело, без досадных корректур, всегда производимых за счет свежести восприятия. Здесь все в меру, все исполнено мудрости: как он потерял бы, например, если бы в левой руке его, покоящейся на колене, не было этой бесподобно, в один взмах написанной книги, своим светлым пятном уравновешивающей пятно кисти правой руки. Сам Толстой был доволен портретом, о чем писал Н. Н. Ге; Софья Андреевна, напротив, считала его не вполне удавшимся.
«Не хороши репинские портреты Льва Николаевича: ни тот, который в Третьяковской галерее, ни тот, где он босой»[238].
Портрет очень значителен, в нем нет ничего мелкого и обыденного, перед нами не Толстой-обыватель, а Толстой-писатель, пожалуй, Толстой-проповедник. В этом портрете Репину удалось передать спокойствие и твердость духа, вытекающие из веры в правоту своего дела; отсюда эта величавость, отвечающая замыслу. Несмотря на всю опасность соскользнуть при этом на путь дешевого возвеличения гения, художественный такт подсказал ему нужные пределы и необходимую форму.
Чем была неудовлетворена Софья Андреевна? Тем, чем обычно не удовлетворяются жены знаменитых мужей в их портретах: несовпадением созданного ими себе представления о внешнем и внутреннем образе любимого, а иногда и боготворимого человека с тем, который прочувствован и передан художником. Нет чего-то, что С. А. считала самым важным и самым нужным в облике Толстого. Отсутствовали приветливость и обаятельность, столь часто отмечавшиеся посетителями Ясной Поляны, и та детская простота, о которой говорил в своем отчете о XVI Передвижной 1888 г. А. С. Суворин.
Отмечая, что портрет этот превосходен, он писал:
«Толстой сидит совершенно живой, серьезный и задумчивый. Для живописной характеристики Толстого недостает еще, припоминая и прежние его портреты, написанные и Крамским и Ге, того радостного оживления лица, которое бывает у него очень нередко и которое сообщает этому человеку выразительность совершенно особенную, притягивающую к нему все симпатии тех, которые его видели. Этот серьезный человек, мыслитель и гениальный талант, является часто полным добродушия, простоты и очаровательной веселости, которая совершенно преображает его лицо. Это изумительно полный представитель русского, даровитого, проницательного и простого человека. Можете ли вообразить его в весеннюю пору, вечером, в слякоть, в его блузе, без шапки, бегущим по аллее сада, шлепая туфлями, отыскивая экипаж, в котором вы к нему приехали? А это бывает. Как он добродушно, чисто по-детски, хохотал, слушая рассказы Бурлака после серьезных разговоров на высокие темы. Он сохранил всю цельность своей натуры, все очарование увлекательного и разнообразного собеседника и спорщика. Эта сторона характера не затронута портретом, написанным Репиным, и мы предпочитаем то выражение лица, которое схватил Крамской на портрете этого писателя»[239].
Данный портрет является основным репинским портретом великого писателя, наиболее удавшимся.
Первый вариант яснополянского портрета, не удовлетворивший автора, действительно неудачен и был брошен им на полпути. На нем Толстой сидит за письменным столом, на фоне библиотечного шкафа. В его живописи есть неприятная условность общего коричневатого колорита. Он мало выразителен и по характеристике. Портрет всегда находился в Ясной Поляне, почему совершенно не известен широкой публике.
101. «Пахарь» (II, стр. 46) — написан осенью того же года известная картинка Третьяковской галереи, изображающая Толстого за сохой. Исполнена не с натуры, в Ясной Поляне, а в мастерской в Петербурге, по рисункам и наброскам, сделанным на месте. Толстой ему не позировал, а пахал, не останавливаясь ни на минуту, почему Репин мог ограничиться только альбомными зарисовками. Вместо Толстого Репину пришлось рисовать с одного из яснополянских мужиков. Написанная по памяти, картина несколько фальшива в тоне, как и другая портретная картинка, написанная через 4 года, в 1891 г., во вторую поездку в Ясную Поляну.
102. Лев Толстой на отдыхе, под деревом. Она также написана по карандашному рисунку, но по живописи она несравненно лучше и правдивее «Пахаря».
В том же 1891 г. написана еще одна миниатюра, на этот раз прямо с натуры:
103. Лев Толстой на молитве (II, стр. 49). С этого этюда Репиным зимою 1891/1892 г. написан большой портрет Русского музея, переписанный им заново в 1900 г. Он неудачен, что и неудивительно: в маленьком наброске красками, бывшем в собрании И. С. Остроухова и находящемся ныне в Третьяковской галерее, слишком мало данных для портрета на большом холсте, и последний написан, в сущности, от себя.
104. Л. Н. Толстой в яснополянском кабинете (II, стр. 85). Это не столько портрет, сколько небольшая картина, писанная в 1891 г. с натуры с Толстого, погруженного в работу, за письменным столом. Толстой очень похож. Превосходно написан и весь интерьер. О позднейших портретах Толстого см. ниже, под соответствующими годами. Здесь должен быть отмечен еще только:
105. Бюст Л. Н. Толстого, существующий в бронзовом и нескольких гипсовых экземплярах. Он документален, но, как произведение скульптуры, слаб. С. А. Толстая считала его очень похожим.
106. М. А. Бенуа-Эфрон, 1887. Неоконченный портрет, с хорошо написанной головой и прописанным платьем. Судя по началу, портрет и в законченном виде не принадлежал бы к числу удачных репинских.
107. Н. Н. Страхов, писатель (II, стр. 54), 1888. Принадлежит к числу не вполне удавшихся репинских портретов, особенно по живописи, в которой есть нечто неживое, нежизненное, какая-то редко встречающаяся у Репина, в его работах с натуры, условность общей цветовой гаммы, какая-то мягкость формы и равнодушие. Портрет был первоначально задуман как большой декоративно взятый рисунок углем, и только по окончании его Репин решил его «раскрасить», чем, по его собственному признанию, только погубил удачную вещь. Вот что он писал по поводу этого портрета и некоторых других, затеянных углем, К. И. Чуковскому в 1922 г.
«Затеял я однажды серию портретов писателей — черным (дело было зимой). Николай Николаевич Страхов мне удался, потом рисовал я с Арсения Ивановича Введенского и еще несколько портретов. Так как Николай Николаевич Страхов позировал аккуратно, охотно, и сам был так интересен, то я захотел портрет раскрасить (уже совсем законченный удачный портрет). И вот тут вспоминаю афоризм Тургенева: „Хорошее — враг лучшего“. Это было сказано по поводу моих же грехов. С портретом Страхова, т. е. красками же, меня постигла вопиющая неудача, но добрейший Николай Николаевич не замечал, что я уже гибну в моей неудаче, и как ни в чем не бывало только весело похваливал. В таких случаях я — несчастный, неутешный страдалец. И только уже года через два Лев Николаевич Толстой вывел меня на чистый воздух».
«В одну из наших прогулок в Ясной Поляне Лев Николаевич спросил меня: „скажите, отчего это вы из милого человека, Николая Николаевича Страхова произвели просто какую-то возмутительно неприятную личность? Ведь какой взгляд! Положим, у него бывал иногда дурной момент, что он как-то остановит свой взгляд по поводу какой-нибудь случайной неприятности — остановится и сделает большие глаза…“ „Да, да, я сам видел, в музее Александра III висит на большом свету эта личность, с неприятно остановившимся взглядом расширенных зрачков… и я убийственно страдал. Ходила публика — праздник — и кто-то хвалил. Мне везло в славе“»[240].
Как видно из этого письма, Репин точно знал, что ему удавалось и что — нет.
108. А. И. Введенский, критик 1888. Известный большой портрет углем, находящийся в Третьяковской галерее и писанный в темные петербургские ноябрьские — декабрьские дни. Этими двумя портретами открылась значительная серия крупных портретов, исполненных углем на холсте и имеющих не подготовительное, а самодовлеющее значение. Эти портреты — одни из высших достижений репинского искусства вообще. Портрет Введенского очень жизненен, как жизненны и убедительны и все другие, последовавшие за двумя первыми. Когда смотришь на них, забываешь, что они построены только на черном и белом: в воспоминании остается впечатление виденного живого человека со всеми его положительными признаками — внешними и внутренними.
109. М. И. Писарев, актер Александринского театра (II, стр. 52), 1888. Такой же рисунок углем на холсте, как портрет Введенского, но пройденный поверх жидкой масляной краской — костью с белилами. Изображен ниже колен, сидя в кресле. Выразительный и сильный.
110. Е. В. Павлов, хирург, в операционном зале, 1888. Хотя это по виду скорее картина, чем портрет, но на самом деле это подлинный групповой портрет, изображающий знаменитого в свое время лейб-хирурга с его ассистентами и сотрудниками. Задача света, льющегося из окна и играющего всеми цветами на белых халатах, усложнялась миниатюрностью портретов, которые тем не менее удались на славу. Е. В. Павлов на этой небольшой картинке, пожалуй, более похож, чем на большом портрете, написанном Репиным несколько лет спустя. Сам Репин назвал картину «В операционном зале». Под этим названием она была и на юбилейной выставке Репина и Шишкина в 1891 г., где ее приобрел П. М. Третьяков.
111. М. В. Веревкина, художница, дочь коменданта Петропавловской крепости, 1888. Погрудный портрет, изображающий девушку в больничном халате, с перевязанной правой рукой. Веревкина случайно прострелила кисть руки из ружья и была в клинике Павлова как раз в то время, когда Репин писал «В операционном зале». Он тогда же написал и ее портрет, сделанный очень свободно и легко, в тонкой кладке. Был на юбилейной выставке 1891 г. Находился у Веревкиной в Швейцарии [в Лозанне.]