— Все, — отвечает уполномоченный, кланяясь, и затем компактная масса шевельнулась и стала выходить из конференц-зала.
— Прекрасно! Прекрасно! — провожали нас восклицания Пименова. — «Прекрасно». Вот чем, подумал я, нас провожают.
«Один по одному из конференц-залы Академии выходили ученики, и каждый вынимал из бокового кармана своего сюртука вчетверо сложенную просьбу и клал перед делопроизводителем, сидевшим за особым столом»{35}.
Первым делом администрации Академии было озаботиться, чтобы об этом скандальном происшествии не появилось какой-нибудь газетной заметки. Вице-президент Гагарин в тот же день обратился к начальнику III отделения кн. Долгорукову, прося его не пропускать сообщений о конкурсе, без предварительного просмотра его, Гагарина.
«Итак, мы отрезали собственное отступление — пишет, через несколько дней Крамской своему другу Тулинову в Москве — и не котим воротиться, и пусть будет здорова Академия к своему столетию. Везде мы встречаем сочувствие к нашему поступку, так что один посланный от литераторов просил меня- сообщить ему слова, сказанные мною в совете, для напечатания. Но мы пока молчим. И так как мы крепко держались за руки до сих пор, то, чтобы нам не пропасть, решились держаться и дальше, чтобы образовать из себя художественную ассоциацию, т. е. работать вместе и вместе жить… Круг действий наших имеет обнимать: портреты, иконостасы, копии, картины, оригинальные рисунки для изданий и литографий, рисунки на дереве — одним словом, все, относящееся к специальности нашей. Из общей суммы должно быть откладываемо 30 процентов для составления оборотного капитала; остальное вдет на покрытие издержек нашей жизни и общий дележ»{36}.
Как видно из этого письма, уже через 4 дня после события, 9 ноября, бунтари организовались в стойкую сплоченную группу, образовавшую вскоре «Художественную артель». Вот как рассказывает об этом Репин, свидетель ее возникновения и деятельности.
«Своим живым, деятельным характером, общительностью и энергией Крамской имел большое влияние на всех товарищей, очутившихся теперь вдруг в очень трудных обстоятельствах. При несомненной и большой талантливости, многие из них были люди робкие и бесхарактерные; они ничего, кроме Академии не знали и их никто еще не знал, за исключением приятелей да натурщиков. Из теплых стен Академии они в продолжение многих лет ученья почти не выходили. Теперь, поселившись по разным дешевым конуркам враздробь, они все чаще собирались у Крамского и сообща обдумывали свою дальнейшую судьбу. После долгих размышлений они пришли к заключению устроить, с разрешения правительства, артель художников, — нечто вроде, художественной фирмы, мастерской и конторы, принимающей заказы с улицы, с вывеской и утвержденным уставом. Они наняли большую квартиру в 17-й линии Васильевского острова и переехали (большая часть) туда жить вместе. И тут они сразу ожили, повеселели. Общий большой светлый зал, удобные кабинеты каждому, свое хозяйство, которое вела жена Крамского — все это их ободрило.
«Жить стало веселее, появились и кое-какие заказы. Общество — это сила. Теперь у них уже не скучные конурки, где не с кем слова сказать и от скуки, неудобства и холода не знаешь, куда уйти. Теперь они чувствовали себя еще свободнее, чем в академических мастерских и связь свою чувствовали ближе и бескорыстно влияли друг на друга…
«С основания артели художников Крамской был старшиной артели и вей все ее дела. Заказные работы артельщиков, по своей добро совестности и художественности возымели большой успех у заказчиков, и в артель поступало много заказов. Заказы исполнялись так, что на академических выставках того времени группа работ артельщиков — заказные образа и портреты — занимала самое почетное место. Справедливость требует сказать, что Крамской был центром артели и имел на нее громадное влияние, просто даже личным примером… Дела их шли все лучше и лучше. Появились некоторые средства и довольство. Квартира в 17-й линии Васильевского острова оказывалась уже мала и не центральна; они перешли «а угол Вознесенского и Адмиралтейской площади. Эта квартира была еще просторней. Тут было две рядом большие залы, окна огромные и кабинеты, мастерские очень просторные и удобные… Теперь уже многие члены летом уезжали на свои далекие родины и привозили к осени прекрасные, свежие этюды, а иногда и целые картинки из народного быта. Что это бывал за всеобщий праздник!
«В артель, как на выставку, шли бесконечные посетители, все больше молодые художники и любители смотреть новинки. Точно что-то живое, милое, дорогое привезли и поставили перед глазами.
«Иногда артельщики селились на лето целой компанией в деревне, устраивали себе мастерскую из большого овина или амбара и работали здесь все лето. В такой мастерской была создана лучшая вещь Дмитриева-Оренбургского «Утопленник в деревне».
«Много появилось картин в ту возбужденную пору; они волновали общество и направляли его к человечности… В каждой гостиной шел дым коромыслом от самых громких споров по вопиющим вопросам жизни.
«И здесь, в общей зале мастерской художников кипели такие же оживленные толки и споры по поводу всевозможных общественных явлений. Прочитывались запоем новые трескучие статьи… «Разрушение эстетики» Антоновича, «Искусство» — Прудона, «Пушкин — Белинский» — Писарева, «Кисейная барышня» — Шелгунова, «Образование человеческого характера» — Овена, Бокль, Дрепер, Фохт, Молешот, Бюхнер и многое другое.
«— А вот что дока скажет — говорили товарищи, остановившись в разгаре горячего спора, при виде входящего Крамского.
«Дока только что вернулся с какого-нибудь урока, сеанса или другого дела; видно по лицу, что в голове его большой запас свежих животрепещущих идей и новостей; глаза возбужденно блестят и вскоре голос его уже звучит симпатично и страстно по поводу совсем нового, еще неслыханного никем из них вопроса, такого интересного, что о предыдущем споре и думать забыли.
«Наконец, по четвергам, в артели открыли вечера и для гостей, по рекомендации членов артельщиков. Собиралось от 40 до 50 человек, и очень весело проводили время. Через всю залу ставился огромный стол, уставленный бумагами, красками, карандашами и всякими художественными принадлежностями. Желающий выбирал себе по вкусу материал и работал, что в голову приходило. В соседней зале, на рояли кто-нибудь играл, пел. Иногда тут же вслух, прочитывали серьезные статьи о выставках или об искусстве. Так, например, лекция Тэна об искусстве читались здесь переводчиком Чуйко до появления их в печати. Здесь же однажды Антокольский читал свой практический взгляд на современное искусство. После серьезных чтений и самых разнообразных рисований, следовал очень скромный, но зато очень веселый ужин. После ужина иногда даже танцовали, — если бывали дамы.
«Но ничто не вечно под луной. А хорошее особенно скоро проходит… В артели начались какие-то недоразумения. Сначала семейные, между женами артельщиков, но те кончились давно уже выходом двух членов. Теперь один из членов попал под особое покровительство Академии и имел в перспективе поездку за границу на казенный счет. Крамской нашел в этом поступке товарища нарушение их главного принципа, не пользоваться благодеянием Академии одному, т. к решено было при выходе из Академии держаться товарищества и не итти на академические приманки в розницу. Он сделал товарищам письменное заявление по поводу этого поступка товарища и требовал, чтобы они высказались, как они смотрят на такой его поступок. Товарищи ответили уклончиво, молчанием. Вследствие этого Крамской вышел из артели художников.
«После его выхода, артель как-то скоро потеряла свое значение и незаметно растаяла.
«Незадолго до этого печального конца, на один из артельских вечеров приехал Г. Г. Мясоедов из Москвы, где по его инициативе образовалось Товарищество передвижных художественных выставок. Он приехал с предложением петербургским художникам примкнуть к их Товариществу»{37}.
Глава VУЧЕНИЧЕСКИЕ ГОДЫ В АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ(1864–1868)
В ТОТ мрачный вечер, когда приехавший в Петербург Репин впервые увидел здание Академии, в ее верхних конкурентских мастерских назревал вышеописанный бунт 6 ноября.
О самом бунте он узнал довольно скоро, но смысл его стал ему ясен только позднее. Из его рассказов о жизни артели видно, что он говорит не с чужих слов, не пересказывает события понаслышке, а сообщает лишь то, чему свидетелем был сам. Эти рассказы обнаруживают тесную связь Репина с молодыми членами артели, из которых иные были только на 2–4 года старше его. Но установление постоянной связи относится уже к концу зимы.
Сосчитав в кармане деньги. Репин понял, что ему их не надолго хватит, если он останется в гостинице, платя так дорого за номер и обеды. Посоветовавшись со служителем, который оказался добрым малым, он решил итти искать комнату, сдающуюся в квартире, где-нибудь подальше и повыше, где они дешевле. Вместо обедов он будет покупать черный хлеб и пить чай в прикуску. В то же утро он переехал из «Оленя» в комнату, снятую им на четвертом этаже дома по Малому проспекту, в квартире А. Д. Петрова, архитектора-художника. Хозяин оказался, очень радушным человеком, принявшим в своем юном жильце большое участие и не раз выручавшим его дельным! советами.
Стремясь поступить в Академию художеств, Репин ежедневно ходил туда, расспрашивая, что для этого требуется. Не решаясь зайти в квартиру инспектора, который рисовался в его представлении в виде страшной и грозной фигуры, он решился позвонить в дверь, на которой была прибита дощечка с надписью: «Ф. Ф. Львов. Конференц-секретарь». «Секретарь будет попроще и покладистее», думал Репин. Вельможа Львов, нечаянно принявший вошедшего юношу, сразу охладил его пыл, сказав, что о поступлении в Академию ему и думать нечего, пока он основательно не подготовится в рисов