«Жизнь не дает вторых шансов». Не так ли всегда говорил отец? Но когда-то он считал иначе.
Был другой ребенок…
– А Эйми продолжала работать уборщицей. Тебя тогда уже привезли. Ты была всего на полгода младше нашей Бренди-Николь. Но твоей маме не нравилось, что вы играете вместе. А потом она никого не захотела к тебе подпускать. Мы думали, это из-за того, что она боится, как бы ты не заболела, как ее первый ребенок.
Первенец.
Оригинал. И она, Джемма – тень. Призрак, который обрел плоть.
– А Эйми все дивилась тому, что ты и твоя умершая сестренка могли бы быть настоящими близняшками. Правда, у той малышки, у Эммы, родинка на руке была. А я тогда особо ни о чем не задумывался и пропустил слова своей бывшей мимо ушей. Но позже я начал прикидывать, что к чему, и кое-что сообразил. Да уж, в конце концов я понял, почему твой отец вкладывал в Хэвен столько деньжищ.
Эмма. Ее сестра, действительно рожденная ее матерью. Кристина вынашивала ее девять месяцев. Джемма зажмурилась и подумала про Кристину, вспотевшую, уставшую и ликующую, с младенцем на руках.
Не Джемма. Эмма.
Все эти годы Кристина жила с напоминанием о первой, утраченной дочери. Эмма. Чудесное имя. И звучит гораздо красивее, чем Джемма. Эмма являлась оригиналом. Джемма – копией. Общеизвестно, что копии всегда хуже оригинала. Уж не поэтому ли мама подсела на таблетки? Пристик, клонопин, золофт… Целый арсенал фармакопеи – и все ради того, чтобы она могла забыться и выкинуть из памяти воспоминания об Эмме.
Ну а она, Джемма – монстр.
– Маска Франкенштейна, – произнесла Джемма и открыла глаза. – Вы подкинули в дом хэллоуинскую маску.
Как же тогда говорил отец по этому поводу? «Доктор Франкенштейн создал монстра, чудовище».
Джемма решила – он имел в виду, что она неуклюжая, болезненная толстуха. А он говорил это буквально.
Харлисс рванул воротник рубашки, и Джемма увидела крестик, вытатуированный у него слева на шее.
– Я взбеленился, – продолжал он. – Я хотел встретиться с твоим отцом наедине. Пришел к нему в офис. Он заявил, что если я появлюсь еще раз, он вызовет полицию. Дескать, я его преследую. Но ты должна понять. Я просто хотел получить ответы. Мне нужно было до всего докопаться.
Пит, выругавшись, встал.
– Что за бред? – он двинулся к двери.
Харлисс не попытался его остановить. Джемма подумала, что Пит может сбежать, однако он замер в одном шаге от двери.
– Джемма, он не в себе! – произнес Пит.
Джемма не стала утруждать себя ответом. Увы, Харлисс говорил правду. На самом деле все лишь теперь обрело смысл. Странное напряжение в отношениях между родителями – словно они существовали по разные стороны пропасти, некой тайны, расколовшей их мир надвое. Воспоминания Джеммы о той статуе и бесконечных визитах в различные клиники – возможно, у нее было слабое здоровье именно из-за того, что ее сделали в лаборатории. А вдруг это возмездие Господне людям, созданным столь неестественным способом? Он всегда старался демонтировать их.
– Что случилось с вашей дочерью – с Бренди-Николь? – хрипло спросила Джемма.
Харлисс стиснул руки. Казалось, что он молится, хотя побелевшие костяшки пальцев выдавали его с головой. Он сжал их до боли.
– Все стало скверно, – тихо проговорил он. – Мы с Эйми постоянно грызлись. В основном из-за отсутствия денег. Оттого мы и перегорели. По вечерам мы ловили кайф. Бедной Бренди-Николь еще и трех лет не было… – Голос его сорвался. – Однажды я проснулся, а она наделала ночью в штаны – бедняжка лежала и плакала. Я сменил ей памперсы и опять отключился, а Эйми тогда вообще не потрудилась прийти домой. Потом мы окончательно разошлись.
Потрясенной Джемме захотелось утешить его, сказать, что все хорошо. Но разве она могла ему лгать?
– Мне позарез нужны были деньги, – зашептал Харлисс.
Может, он никогда прежде не рассказывал свою историю? Пит тоже слушал его не шелохнувшись. Он был потрясен.
– Я продолжал работать в доме твоих родителей. Твой отец – богач, и деньги… они там были повсюду. – Харлисс понурился с виноватым видом. – Сперва я прикарманил пару вещичек. Простых безделушек. Сдал их в ломбард. Я знаю, что поступил плохо, но ты уж, пожалуйста, меня не вини. У меня тогда мозги не работали…
Джемма кивнула, мол, ничего страшного, неважно.
Харлисс вздохнул.
– А затем мне захотелось большего, – продолжил он. – Чего-то существенного. Я думал, что у твоего отца наверняка имеется нечто такое, что он хочет скрыть от остальных – всегда существует компромат, особенно у таких людей, как он. – Харлисс нервно скользнул взглядом по Джемме, но она промолчала.
Она не собиралась защищать или выгораживать отца.
– Вы решили его шантажировать! – громко воскликнул Питер.
Харлисс утвердительно склонил голову.
– Да, замысел был такой.
Судя по выражению лица, Харлисс хотел рассыпаться перед Джеммой в извинениях, но она его перебила.
– И что было дальше?
Харлисс опять глубоко вздохнул.
– Я залез в кабинет твоего отца и стал рыться в почтовом ящике. – Он поежился. – Прости…
– Продолжайте, – сказала Джемма. Она ощущала себя странно бездыханной, как будто некий великан выдавил кислород из ее легких.
– Я не сумел забраться в его рабочие файлы. Не прошел через настройки безопасности. Но я хотел найти хоть какой-нибудь компромат. Я влез в его личные письма. «Проблема». Это был заголовок одного из первых же подвернувшихся посланий.
Казалось, что даже воздух в комнате застыл – вместе со всеми крошечными пылинками.
– Я ничего не понял в тех письмах. Они были связаны с инвестициями твоего отца. Твой отец уже тогда вышел из дела. Он писал, что он отдал кучу денег, но теперь не желает марать руки. Он считал, что в Хэвене творится что-то нехорошее. А тот тип, Марк Саперштейн, хотел от него еще денег. Он утверждал, что Хэвен будет развиваться в другом направлении и все его руководство станет миллионерами, если только твой отец уломает «Файн энд Ивз». Одно предложение я запомнил дословно. «Никто из них долго не проживет». Им заканчивалось письмо Саперштейна.
Промежутки между ударами сердца превратились в долгие мгновения пустоты. Что они учили по биологии про клонов? Несовершенство науки. Раковые опухоли, вырастающие подобно бутонам, в искусственно созданных легких, сердцах и печени. Как будто неестественно запущенный рост клеток никак не мог остановиться.
Интересно, сколько ей будет, когда ее клетки начнут множиться в геометрической прогрессии?
– Твой отец меня застукал. В другой раз. В своем кабинете. Я накурился до одурения. А он разозлился. Конечно, он ведь дал мне второй шанс… Он был прав. Копы нашли у меня дома кое-какие ваши вещи. Часы и прочую дребедень. Я был слишком обдолбан, чтобы их сбагрить. Мне предъявили обвинение в воровстве и еще хранении наркотиков – у меня тогда нашли несколько пакетиков… Меня засадили уже на больший срок, потому что это был не первый раз. Но сначала меня пару недель откачивали в каком-то центре. Я чуть не загнулся от ломки. Очень было паршиво. Я молился о смерти. Но не умер.
Рука Харлисса потянулась к крестику на шее, и он ненадолго умолк.
– В общем, я поклялся, что никогда больше не прикоснусь к ядовитой дряни, – проговорил он. – И я завязал. Держусь уже четырнадцать лет. Я ни глотка пива не выпил с тех пор и в рот никогда не возьму ничего, крепче кофе.
Его запавшие глаза на исковерканном жизнью лице были удивительно теплыми и притягательными.
Джемма смотрела на Харлисса и боялась его перебить.
– Я виноват в том, что Бренди-Николь пропала. Если бы не наркотики, если бы меня не посадили, она по-прежнему была бы здесь. Со мной. Малышка моя…
Голос Харлисса дрогнул. Он отвернулся и вытер глаза запястьем.
– Эйми сказала, что ее похитили в супермаркете. – Он покачал головой. – Полная чушь от начала до конца. Моя бывшая никогда не заходила в супермаркет. Только в магазинчик у дома, за сигаретами и пивом. Кроме того, чего она ждала два дня, прежде чем обратиться в полицию? И рассказ ее все время менялся. Сперва Брен украли из тележки. Потом – с заднего сиденья машины. Она явилась ко мне в тюрьму, сильно под кайфом, навешала лапши на уши и даже не потрудилась заплакать. – Харлисс уставился на свои руки и снова сцепил их в замок.
Джемма не понимала, как можно сохранить веру после такой потери. Как можно молиться.
– Я думал, что Эйми бросила ее где-то. Или навредила ей. Копы изучали мою версию, но недолго. Они думали, что я жутко зол на нее. Бывшая жена, ясное дело… ведь к тому моменту могло показаться, что Эйми нашла себе богатого любовника. У нее вдруг появилась куча денег. Новые наряды, машина получше, ночные гулянки. – Харлисс улыбнулся. Но улыбка у него получилась жутковатая, тонкая и острая: пожалуй, ею можно было порезаться, как бритвой. – Похоже, грязные деньги ее и доконали: через несколько месяцев Эйми умерла от передоза. Правду Библия говорит. Что посеешь, то и пожнешь.
– Вы думаете, что она продала Бренди-Николь, – резюмировала Джемма, но Харлисс воспринял ее слова как вопрос и кивнул.
– Тогда я ничего не знал, – продолжал он. – Но через несколько лет я услышал про историю одной женщины, Моники Уайт, которая отдала своего ребенка в благотворительную организацию «Домашний фонд». Эта самая Моника была наркоманкой, но вылечилась и попыталась вернуть девочку. А ее ребенок уже исчез. Моника снимала квартиру в городке, который находился в часе езды от Дархэма, где мы жили. Я бы и не задумался об этом, если бы не Саперштейн из руководства «Домашнего фонда» не вылез с заявлением, что Моника Уайт свихнулась. И меня вдруг пробило. Саперштейн – это же тот тип, с которым твой отец переписывался!
Джемма прикусила губу. Доктор Саперштейн, гениальный, безжалостный и жестокий.
Ее отец, мистер Денежный Мешок, который внезапно решил выйти из дела. Вероятно, он много инвестировал в Хэвен на начальном этапе и был меценатом-инвестором.