а может быть, вернусь — полунамеком.
За окнами — и муть, и жуть, и мразь.
И вдруг оттуда голоса раздались:
«Давай, пиит, с полунамеков слазь,
понятное ищи! Изнамекались…»
И что главное…
Пиши о главном, говорят.
Пишу о главном.
Пишу который год подряд
О снеге плавном.
Писал о главном Пастернак
Размером славным.
Мне тоже выдан этот знак —
Пишу о главном.
Снега застыли на земле,
Зима в зените.
«Свеча горела на столе…»
Ах, извините!
Пишу который год подряд
Стихом державным.
Пиши о главном, говорят.
Пишу о главном.
Снег будет до весны лежать,
Как это славно!
…А главное — не подражать
Уж слишком явно.
Петр и ШекспирДраматическое предположение(Владимир Рецептер)
Действующие лица:
Петр Первый, царь.
Шекспир из Стратфорда, англицкий драматург
Крючок, без слов.
Садись, Вильям!
Да я уж постою…
Садись, садись! Я нынче зол без меры.
Вот, хочешь, пей… Я завязал, не пью.
Дашь мне совет насчет одной холеры.
Вот пишут про меня незнамо что…
И так Расею взгромоздил на плечи,
Тяну сей груз… А тут они…
Почто
Ты гневен, царь? О ком ведешь ты речи?
То Алексей, язви его, Толстой!
А то Владимир, сын Эммануила!..
Кто он такой, анафема?..
Постой,
Уж не Рецептер ли? Когда о нем, он — сила!
Коллега мой. Актер. Привел в восторг
Известных лиц. И сочиняет много.
Недаром же пригрел его Георг.
Не наш Георг, а ихний — Товстоногов…
Он в одиночку Гамлета сыграл,
Тогда как я — лишь Тень его папаши…
Слыхал, сам Смоктуновский обмирал,
Так он играл!..
С тобой не сваришь каши!
Я весь зело от ярости горю…
Молчи, Крючок! И не встревай, собака!..
По-аглицки я плохо говорю…
Speak russian! В переводе Пастернака.
Ты многого, царь Питер, не учел,
Хотя не лаптем щи хлебал, а ложкой.
Рецептера, признаюсь, я прочел,
Пока ты ковырялся тут с Алешкой…
Скажу тебе: он просто молоток,
Он сочинил вполне приличный опус,
Должно быть, лучше выдумать не мог…
Да полно врать! Тут не театр «Глобус»!
На плаху захотел?..
Избави бог!
Да я шучу, Вильям… Какой-то рок
В сем зрю. Хоть, может, мыслю и убого.
Предполагать имеет право бог!
Играешь роль? Играй же! Но не бога!..
О нет, мин херц! Не бог, а человек
Предполагает. Бог — располагает.
Вот погоди, иной наступит век,
И то ли будет…
Это и пугает!
В раденьях изнемог. Не тот я стал…
Хандрю. И самочувствие отвратно…
Рецептера не знаю, не читал…
А ты прочти! И складно и занятно.
Узнаешь много нового…
Устал…
В это лето
Падают груши в саду августовском,
Глухо стучат о траву…
В тихой усадьбе совсем по-толстовски
Я это лето живу.
Творческим духом я нынче питаюсь,
Тихою радостью пьян.
В славной усадьбе, где я обретаюсь,
Множество ясных полян.
В теплых лучах золотится деревня,
Нежится речка и дол.
Добрая баба, как Софья Андреевна,
Мне собирает на стол.
С рани землицу пашу я не сдуру,
Круп вытираю коню.
Скоро, видать, про Каренину Нюру
Ро́ман большой сочиню…
Поэт, няня и кружка
Барин щиплет бакенбарды,
Вьюга воет на дворе.
Голубой шлафрок притален,
Пушкин брови сводит злей…
— Батюшка, пошто печален?
— Родионовна, налей…
Черт, опять пропала кружка…
Или это — неспроста?
Вьюга воет, сердце ноет,
Знать, зима идет к концу.
Буря мглою небо кроет,
Как весной баран овцу.
— Ручки зябнуть, ножки зябнуть, —
Пушкин няне говорит,—
Не пора ли нам дерябнуть,
У меня душа горит!
По годам лицейским тризна,
Неизвестно, где друзья…
— Побоись алкоголизма! —
Плачет няня в три ручья.
Под сугробом стонет крыша,
Пушкин брови сводит злей,
Бормоча:
— Ништо, Ариша!
Плюнь три раза да налей!
Ищет бедная старушка,
Заглянула аж во двор.
— Что за черт, пропала кружка.
— Неужели Пущин спер?
— Черта с два,
Он не таковский,
Ты кручину бы унял…
Это, батюшка, Лучковский
Зря про нас насочинял!..
У подножья Машука
Качнулся Лермонтов, и пуля
Впилась в меня, пронзая тишь.
Россия, ты на карауле,
Так почему же ты молчишь?
Я замер, варежку разинув,
Когда, кривя в улыбке рот,
Передо мной возник Мартынов,
Не Леонид, не наш, а тот…
Играл убийца пистолетом,
На что он руку поднимал?!
Я с Лермонтовым был, об этом
И сам Андроников не знал.
И вот он выстрелил, мошенник,
И пуля мне заткнула рот.
А как же ты, мой современник,
Страна, поэзия, народ?!
Что ж, не от пули, так от яда…
Судьба поэта догнала.
Ну пусть бы Лермонтов…
Но я-то! Россия, где же ты была?
Россия по-сиротски взвыла
И покачала головой:
— Ах, если б так оно и было —
Глядишь, и Лермонтов — живой…
Дело — труба
Дело — труба
Если сказано А,
значит, вымолвят Б.
Поиграем с тобою на чистой трубе.
Начиналось как шутка:
итак, А и Б
беззаботно сидели на чистой трубе.
Позабыв все на свете,
играли в слова,
увлечен этим Б, увлечен этим А.
Про любовь сочиняли, природу и быт,
А и Б понимали, что кто-то забыт.
От предчувствий томились
как А, так и Б,
кто-то третий как будто сидел на трубе…
Тщетно вспомнить пытаясь опять и опять,
А и Б на трубе продолжали играть.
И все новые строки ложились на лист…
А сидел на трубе с ними И — пародист.
Отрава подозрением
В бургонское — из перстня…
И хорош.
Бокал упал.
Красивая расправа!
Что этот яд!
Уверенная ложь
Иных «друзей» —
Вот сущая отрава.
Эх, жизнь была!
Представишь — и хоть плачь!
В бокале яд —
И ты ушел в потемки…
Тут гений,
Там — завистник и палач.
И — божий суд.
И умные потомки.
А что у нас?
Признанья ни на грош.
Ничто серьезно не грозит карьере.
Бутылка «бормотухи» —
И хорош.
А главное, нет на тебя Сальери!
Уверенно солгут тебе «друзья».
Я вас прошу:
Солгите мне хоть разик,
Но только так,
Чтоб усомнился я:,
А может, я — действительно не классик?!
Многоликость
Ты думаешь — Джульетта?
Это я.
Я говорю.
Поверь, все доказали
В той драме у Шекспира, где моя