нет с Терехиным связанных
памятных мест!..
Всем известны
моя щепетильность и честность,
я совсем не Вийон,
я не жил грабежом…
Но повсюду,
себе создавая известность,
«Здесь Терехин бывал»
вырезаю ножом.
Усни и пой!
Я трачу целый день
На пустяки.
И, видно, потому ночной порою
Мне снятся Гениальные стихи,
Под утро забываемые мною.
Который год
Я творчеством живу,
В дыму табачном постигая счастье.
Я много написал. Но наяву,
При свете дня…
И в этом все несчастье!
Я убежден:
Во сне мне равных нет.
Как избежать дневных никчемных бдений?
Во сне я удивительный поэт.
Я — светоч,
Даже, извиняюсь, гений!
Вот как-то вдруг
Ко мне ночной порой
Врываются друзья и чуть не матом: —
Ты ничего не знаешь?!
Ну, герой…
Ты ж нобелевским стал лауреатом!
Скажи спасибо,
Что друзья нашлись…
Нас, — говорят, — послали с порученьем,
Ты только, ради бога,
Не проснись
И быстро дуй в Стокгольм за полученьем
Ночь и дочь
Наслоенья — отметаю.
Пояснений — не хочу.
Аристотеля читаю.
Первоясности ищу.
До всего дойду ли сам я?
Надо пищу дать уму.
Отложу стихописанье.
Аристотеля возьму.
Не откладывать на завтра!
Ночь, а я не сплю в ночи.
Аристотель Александра
Македонского учил.
Мне мудрец-учитель кстати.
Главное — не прозевать.
Александр-то в результате
Мир сумел завоевать!
До утра горит оконце.
Все, что было, — то вчера.
Чем я хуже македонца?
Он сумел. И мне пора!
Может, я себя прославлю
Хоть в какой-нибудь борьбе.
Может, памятник поставлю,
Извиняюсь, сам себе!
Но дочурка-забияка
Вдруг сказала мне сопя:
— Македонский, папа, бяка
Плюнь! Читай себе себя!
Только быль, быль, быль…
Мы молча встали и ушли
короткою тропой
туда, где краешек земли
облизывал прибой.
«О чем с утра трубят рожки?» — один из нас сказал.
«Сигналят сбор, сигналят сбор», — откликнулся капрал.
Шел Томми Аткинс по земле,
он храбрый был солдат.
Он шел в пыли, он шел во мгле,
где нет пути назад.
Да, да, пути обратно нет,
вперед — за ярдом ярд!
Не зря воспел его поэт
по имени Редьярд.
Шел Аткинс, песню распевал,
ему внимала ночь.
И вдруг он песню услыхал,
похожую точь-в-точь.
Был Томми Аткинс поражен,
успев подумать: «Да!
Одно из двух: я или он
попали не туда…»
И сплюнул Аткинс на песок,
и губы облизал,
и, сдвинув каску на висок,
поющему сказал:
«Сэр, нам в раю уж не бывать
за грешное житье,
но хорошо ли выдавать
чужое за свое?..»
Горение
Какое б мне ни поручили дело —
что ночь-полночь, что среди бела дня, —
я сам горел и все во мне горело,
во мне горело и вокруг меня.
Горю всегда я — в творчестве, в боренье,
творя добро и сокрушая зло.
Но в том загадка, что мое горенье
Все, что возможно, тоже подожгло.
Горело все: вокруг меня и возле,
горело там (где именно — замнем).
Горело до, в течение и после.
Причем горело голубым огнем!
Когда я дома с чаем ем варенье,
играю в подкидного дурака,
то это тоже, в сущности, — горенье,
не понятое кое-кем пока.
Ко мне и ночь не проявляла милость,
горел и ночью, и во сне орал.
Я просыпался, а постель дымилась,
подушка тлела, коврик догорал…
И как-то, дописав стихотворенье,
решил я ночью, а быть может, днем:
чтоб ненароком я в своем горенье
не погорел, гори оно огнем!..
Догадка
Живу в обшарпанной квартире.
Ни денег нет,
Ни славы нет.
Зато, быть может, в целом мире
Лишь я — единственный поэт.
Я одаренный был ребенок.
Подрос, окреп, но, как назло,
Несчастлив я,
И мне с пеленок
Ужасно в жизни не везло.
Болел то свинкою,
То гриппом,
Мог в одночасье помереть.
Я так обтерхан и задрипан,
Что страшно на меня смотреть!
Живу в обшарпанном жилище.
Скрипят полы,
В стене — дыра.
Уж я не говорю о пище —
Ем из помойного ведра.
Со славой вообще проруха,
А славы так хотелось мне!
Талант мой и величье духа
Пока известны
Лишь жене…
Зато, быть может, в целом мире
Лишь я — единственный поэт!
А если нет, тогда сатире
Дарю догадку
Как сюжет.
За малым дело…
Написать бы про чудо такое,
написать бы, как ночь хороша,
только нет, как назло, под рукою
ни бумаги, ни карандаша.
Есть мечта у меня, есть забота,
и живу я, себя теребя.
Написать бы нетленное что-то,
чтобы вмиг обессмертить себя!
В чем вопрос? Что, казалось бы, проще,
все для этого есть у меня:
есть талант поразительной мощи,
в сердце — даже избыток огня.
Налицо к вдохновению тяга,
над столом Евтушенко портрет.
Есть уже карандаш и бумага,
есть желанье!.. А времени нет…