Пусть я не открою Америк,
Но нынче — не то что вчера.
Вам я говорю это, Эрик,
Певец ускоренья: пора!
Весна наступила в апреле,
Мы энтузиазмом горим!
Мы все как-то сразу прозрели
И смело в грядущее зрим!
Повсюду кипевшая стройка
Должна по-другому кипеть.
Сейчас нам нужна перестройка,
Иначе, друзья, не поспеть!
По-новому сеем и пашем,
Повсюду работа идет!
А если мы — нашим и вашим,
Так дело теперь не пойдет!..
Уже перестроились МХАТы,
Должны уж и мы как-нибудь…
И с краю налипшие хаты
Поставим на правильный путь!
Поэты, даешь ускоренье!
Идет наше дело на лад.
И это вот стихотворенье —
Весомый, по-моему, вклад!
Лирика с изюминкой
Лирика с изюминкой
Я слышу, как под кофточкой иглятся
соски твои — брусничники мои,
ты властна надо мною и не властна,
и вновь сухи раскосинки твои…
Ты вся была с какой-то чертовщинкой,
с пленительной смешинкой на губах,
с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,
с призывной загогулинкой в ногах.
Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,
с лукавинкой в раскосинках сухих,
что сам собою нежный стих с лиринкой
слагаться стал в извилинках моих.
Особинкой твоей я любовался,
вникал во все изгибинки твои,
когда же до брусничинок добрался,
взыграли враз все чувствинки мои.
Писал я с безрассудинкой поэта,
возникла опасёнка уж потом —
вдруг скажут мне: не клюквинка ли это
с изрядною развесинкой притом?..
Про мед и деготь
Невозможно не заметить
Вам моих блестящих глаз!
У меня медовый месяц!
И уже не в первый раз.
Не могу понять, хоть тресни,
Где вы, юные года?
Замечательную песню
Хором пели мы тогда:
«Юбку новую порвали
И подбили правый глаз!
Не ругай меня, мамаша,
Это было в первый раз!»
А теперь, прошу заметить,
Манны с неба я не жду.
У меня медовый месяц
Десять месяцев в году!
Я с избранниками смело
То вожусь, то не вожусь.
Надоело это дело —
Через месяц развожусь.
А потом опять как в воду,
Не зевай да успевай…
Да и что мне ложка меду?
Ты цистерну мне давай!
Но вину свою за это
Мне придется искупать:
Могут девушку-поэта
В бочке дегтя искупать…
Примета века
И стала я приметой века:
не волновалась, не ждала,
от женщины до человека
довольно легкий путь прошла.
А мой талантливый ребенок был
в непорочности зачат.
Была я женщиной. На блюде
мне был предложен бабий век.
Мне захотелось выйти в люди,
и вот теперь я — человек!
Оригинальной быть решила,
и это удалось вполне,
ведь я не стряпала, не шила,
поскольку это не по мне.
Была допущена в печать я,
не поэтесса, а поэт!
И непорочного зачатья
познала редкостный секрет.
К несчастью, избежать пеленок
до сей поры никто не смог.
Но мой особенный ребенок
зато талантливый как бог.
И стала я приметой века,
везде и всюду на виду.
И вот теперь от человека
я к божьей матери иду…
Гимн корове
Мне бы
в дебри судеб деревенских,
чтоб искать,
ночь возя на возах,
сокровенное
если не в женских,
то хотя бы в коровьих глазах.
Я не то
чтобы с бычьим здоровьем,
но и, как говорится, не слаб.
Потянулся я
к чарам коровьим,
хоть корова — а тоже из баб!
Мне с коровою очень бы надо
для начала
хотя бы дружить.
Чтобы жить интересами стада,
по-простому,
по-честному жить.
От сомнений избавиться мрачных,
чтоб увидеть себя наяву
среди парнокопытных и жвачных
самым первым поэтом
в хлеву.
Мне бы с ней,
если быть откровенным,
постоять бы хоть рядом, молчком.
Поделиться бы с ней сокровенным,
получить от нее —
молочком.
Возле куч прогуляться навозных,
научиться родную доить…
И намерений —
очень серьезных! —
от любезной своей не таить.
Чтобы те,
кто от благ не вкусили,
говорили, косясь на сарай:
ну устроился этот Василий,
ах, корова его забодай!
В тоске по идеалу
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Не был ли мир подобьем идеала?
Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Щипахина еще не сочиняла.
Был сам Адам мужчиною, а дама
Была подруга верная Адама.
…Вот наше время наконец настало,
И, боже мой, что нынче с нами стало!
Возникли очень странные моменты:
Мужчины всюду — имп… интеллигенты.
Я тут недавно с ужасом узнала
О женщине, что мужу изменяла!
О, страшное трагическое время,
На женщину легло такое бремя!
Как наше время к женщине жестоко,
Как женщине сегодня одиноко!
Днем бьется, как подраненная птица,
Приходит ночь — и ночью ей не спится,
И мечется под душным одеялом
В тоске по незабвенным идеалам…
Диалог
Все тебе бы мять меня да лапать,
Ты с кого берешь такой пример?
Что же у тебя, ядреный лапоть,
Никаких красивых нет манер?
И катись-ка ты к чертям и лешим,
Тоже мне нашелся Дон Иван.
— Что ж ты, сукин кот, меня залапал,
Это же гумно, а не панель.
Встал бы на колени лучше на пол
Али преподнес в презент «Шанель»!
Сел бы лучше рядом на диване,
А не то заместо чувств — обман!
Может, даже звать тебя не Ваня,
Может, ты теперя Дон Иван?
— А чего ж, — смеется он, — не лапать,
Нешто я какой-то моветон.
Ты ведь, — говорит, — ядрена лапоть,
Тоже ведь не Лида Гамильтон!
Камские страдания
Не пойму, куда мне деться! —
у реки, как дивный дар,
ты в траве сидишь с младенцем,
Лена Лишина, маляр.
И простит Буонаротти
эту вольность или нет —
я тайком пишу напротив
твой задумчивый портрет.
Становлюсь я, видно, старше,
налит силою мужской.
Вот уж прелести малярши
мой нарушили покой.
Увидал ее босую,
начал голову кружить.
Я тайком ее рисую,
нарисую — буду жить.
С ней мы встретились на Каме,
с дамой сердца моего;
обращаюсь к ней стихами —
этот путь верней всего.
Это — дело упрощает,
только вот душа грустит:
Микеланджело прощает,
муж малярши не простит…
Но поэту риск не страшен,
поздно пятиться назад.
Будет славно разукрашен
мой задумчивый фасад.
Впрочем, муж — такая туша
Вновь тревожится душа,
потому что штукатурша
тоже дивно хороша!..
Куда ни кинь
Ты пахнешь, как охотники в лесу
наутро после дымного ночлега.
Мне кажется, я скоро понесу
не от тебя —
от пороха и снега.
Гуляла я в заснеженном лесу,
где все вокруг — безмолвие и нега.
И поняла, что скоро понесу
не от тебя —
от холода и снега.
Идя весной, любуясь на красу
природы юной, слыша птичьи трели,
почувствовала: скоро понесу
не от тебя —
от ветра и апреля.
Бродила летом, видела росу,
в грозу попала далеко от дома.
И показалось: скоро понесу
не от тебя —
от ужаса и грома.
А осенью, когда свербит в носу
и в небе птиц печальных караваны,
мне стало ясно: скоро понесу