И в пятницу курям на смех
Был трезвый вроде…
А Зинка, стерва, мне при всех:
«Гляди, Володя…»
Все говорили: «Баба — страх!»
Но я уперся.
И вот в субботу на бровях
Домой приперся.
Я трезвым драться не люблю,
Скажите, братцы…
Но ежели я во хмелю,
Куда ж деваться?
Само собой пошел скандал
Промежду нами.
И тут я что-то ей сказал
Об ейной маме…
Ведь как-никак во мне семьсот
И пива сколько…
А я гляжу — ее трясет,
Ну смех, и только.
Тут как-то я ее назвал,
Но не обидно.
А дальше в памяти провал —
Заснул, как видно…
Очнулся в гипсе, как святой,
Хужей медведя.
А был когда-то холостой.
Ты помнишь, Федя?..
Тень фортуны
Конспект книг Игоря Шкляревского
Томление. Весна. Болит колено.
Уехал брат. Приехала Елена.
Похолодание. Приехал брат.
Уехала Елена. Снегопад.
Зима. Спилили тополь на полено.
Уехал брат. Приехала Елена.
Уехала Елена. Выпал град.
Тень птицы на стене. Приехал брат.
Елена! Брат! Елена! Я меж вами!..
Как воздух пуст! Я не могу словами…
Половинчатое решение
Люди! Я с вами! Я ваш до кровинки,
Нет в этом позы и жалких прикрас.
Вот оно, сердце, в нем две половинки,
Обе работают только на вас!
Врач-кардиолог, в лице ни кровинки,
Начал беседу себе на беду:
— Вы написали про две половинки,
Что вы имели при этом в виду?
Истины ради, не ради усердия,
Лишь потому, что наука права,
Два, уверяю вас, в сердце предсердия
И, уж поверьте, желудочка — два!
Факт, в медицинском доказанный мире.
Значит, желаете вы или нет,
Но «половинок» не две, а четыре,
Вы обсчитались, товарищ поэт…
Я растерялся, в лице ни кровинки,
Но замечательный выход нашел:
Я показал ему две половинки
И, не простившись с невеждой, ушел.
Забубенность
И поставил все на карту,
До последних дней
На крестовую дикарку
Из страны твоей.
То ли в Сочи, то ли в Нальчик
От родных полей
Забубенный ехал мальчик
Из страны своей.
Небеса чисты и сини,
Рай! А из купе
То и дело: «Крести! Вини!
Буби!..» И т. п.
Мат витает, дым не тает,
Крик: «Вальта не бей!»
Лишь на спинах не хватает
По тузу бубей…
В обстановке этой самой,
Будь он жив сейчас,
Со своей «Винновой дамой»
Пушкин был бы «пас»…
Обучение устному
Шел вчера я в толпе городской,
Показалось мне, трезвому, грустному, —
В разношерстице речи людской
Разучился я русскому устному…
Сердцем чувствую: что-то не так.
Стало ясно мне, трезвому, грустному,—
Я по письменной части мастак,
Но слабее по русскому устному.
В кабинетной работе я резв
И заглядывал в энциклопедии,
Но далек от народа и трезв —
Вот причина подобной трагедии.
Нет, такого народ не поймет!
Не одарит улыбкою теплою…
И пошел я однажды в народ
С мелочишкой в кармане и воблою.
Потолкался в толпе у пивной,
Так мечта воплотилась заветная.
И, шатаясь, ушел: боже мой,
Вот где устная речь многоцветная!
Что ни личность — великий знаток,
И без всякой притом профанации.
Слов немного — ну, может, пяток,
Но какие из них комбинации!
Каждый день я туда зачастил,
Распростясь с настроеньями грустным
Кабинетную речь упростил
И украсил словами изустными.
У пивной мне отныне почет,
А какие отныне амбиции!
И поставлен уже на учет.
На учет в райотделе милиции.
Всё путем!
Льды на реке ломает март.
Апрель как вор в законе,
И льдины стаей битых карт
Разбросаны в затоне.
В свои права вошла весна,
Вокруг светлей и чище.
И стаи воробьев, шпана,
Спешат на толковище.
Грачи, как крестные отцы,
Глаза свои таращат.
Везде домушники-скворцы
Уже чего-то тащат.
Барыга-мерин погорел —
Мужик его треножит.
А голубь, фрайер, ожирел,
Взлететь — и то не может.
Лохматый пес сидит как вор
И пайку ест из плошки.
Крадется кот как сутенер,
На тротуарах — кошки…
Ворона, словно человек,
Разинула едало.
Сорока, падла, будто век
Свободы не видала.
Всех обогрел весенний свет,
Длинны, как сроки, тени…
И вот уже сидит поэт
И ботает по фене.
Змеи в черепах(Юрий Кузнецов)
Один, как нелюдь меж людьми,
По призрачным стопам,
Гремя истлевшими костьми,
Я шел по черепам.
Сжимая том Эдгара По,
Как черный смерч во мгле,
Как пыли столб, я мчался по
Обугленной земле.
Еще живой, я мертвым был,
Скелет во тьме белел…
Из чашечек коленных пил,
Из таза предков ел.
Блестя оскалами зубов,
Зловещи и легки,
Бесшумно змеи из гробов
Ползли на маяки.
Я сам от ужаса дрожал
(Сам Гёте мне грозит!),
И всех, естественно, пужал
Загробный реквизит.
Я шел, магистр ночных искусств,
Бледней, чем сыр рокфор…
Прочтя меня, упал без чувств
Знакомый бутафор…
Суаре на пленэре
Вася — сторож. В шалаше
пребывает неглиже.
Он дежурит. То есть курит.
То есть — выпивши уже.
Развидняется, кажись.
Мы обсудим с Васей жизнь.
Поиграем с ним в картишки
под остатки, под излишки.
У меня на сердце — муть.
Напишу, читаю — жуть.
Дело плохо. Надо к Васе.
Рядом с Васей — как-нибудь…
Вася скажет: «Бон суар!»
И поставит самовар.
Извинится: «Я уже…
Миль пардон за неглиже».
Опрокинет двести грамм, бормоча:
«Шерше ля фам».
И добавит: «Йес, майн герр,
а ля гер ком а ля гер…»
С Васей быть — на рану бинт.
Поиграем с Васей в винт.
Я уж Васе пользы для
проиграю три рубля.
Вася бедный, Васе надо,
елки-палки, вуаля!
Вася вскочит в тот же миг
и воскликнет: «Манифик!»
Я доволен. Мне не жаль.
Вася крикнет: «Нох айн маль!»
Все как есть пишу без фальши.
Будем мы играть и дальше.
Разгораются глаза, бью шестеркою туза…
Развидняется уже,
я остался неглиже,
но нисколько не жалею —
полегчало на душе!
Плач по деревне
Город! Я твоя добыча,
Сервисов твоих раба,
Но меня сегодня кличет
Прежняя моя судьба.
Мне страшны от сел отливы
Поколений молодых,
Как же ты сохранна, нива,
Это же удар под дых?!
На меня тоска находит,
Как подумаю о том,
Что с деревней происходит?
Мы ж под дых деревню бьем!..
Уезжают молодые,
Или здесь им — не судьба?
Плачут ивушки седые,
Слепнет старая изба.
Город юных не жалеет,
Всюду — сервисная ржа…
Кто же пашет, кто же сеет,
Кто сбирает урожай?
Я пишу стихи без фальши,
Вся в слезах душа моя.
Если так пойдет и дальше,
Что же кушать буду я?!
Ах, как я себя ругаю,
Город — язва, город — бич…
Но сегодня я другая —
Деревенский слышу клич.
Решено! Бросаю город,
И — в деревню, навсегда!
Утолю духовный голод,
В город больше — никогда!
Я в деревне. Как приятно!
Здравствуй, нива! Здравствуй, сад
Жаль, что мне пора обратно —
Тянут сервисы назад…