Сочиняю для людей,
пред людьми предстал не голым.
Так сказать, людца сердей
собираюсь глечь жаголом…
Шестикрыл главой поник
и, махнув крылом как сокол,
вырвал язный мой грешык,
чтобы Пушкина не трогал.
Вблизи и на расстоянии
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Вблизи — не видишь ни шиша,
И отойдешь — черты нерезки.
Разъято время, как лапша,
На произвольные отрезки…
Была когда-то благодать,
Да ведь оно и впрямь вернее:
Лицом к лицу — не увидать,
На расстоянии — виднее.
Теперь иные времена,
И очень, знаете, обидно:
И так — не видишь ни хрена,
И этак — ни черта не видно…
От этого болит душа,
И неудобство есть при этом:
Когда не видишь ни шиша,
То очень трудно быть поэтом.
Пишу не покладая рук,
Итог трудов безмерно дорог,
Хотя я страшно близорук
И в то же время дальнозорок.
Я вам совет подать спешу:
Наутро в качестве зарядки
Навесьте на уши лапшу,
И сразу будет все в порядке.
Поток приветов
И взрослым, вероятно, баловство
Присуще. Вот свечу я зажигаю…
Недаром вдохновенно Пастернак
Свечу воспел. От Пушкина привет
Она ему, колеблясь, посылала…
Беру свечу. Конечно, баловство
В наш сложный век — подсвечники, шандалы,
Гусарский пир, дуэльные скандалы…
Но в этом все же есть и волшебство.
Минувший день — сверканье эполет,
Порханье дам… Но как не верить знаку
Свечи зажженной? Это ж Пастернаку
От Пушкина таинственный привет!..
Но вот свеча и мною зажжена.
И новый труд в неверном свете начат.
Свеча горит… И это что-то значит…
Внезапно понял я: да ведь она
Горит не просто так, а дивным светом
От Пастернака мне — ведь я поэт! —
Шлет трепетный, мерцающий привет!..
Так и живу. Так и пишу. С приветом.
Когда скошено и вылазит
У меня нахальством плечи скошены
и зрачки вылазят из углов.
Мне по средам снится критик Кожинов
с толстой книгой «Тютчев и Щуплов».
Сегодня я — болтун, задира, циник —
земную тяжесть принял на плечо,
и сам себе — и Лев Толстой, и Цыбин,
и Мандельштам, и кто-то там еще.
Собрались вместе Лев Толстой, и Цыбин,
и Мандельштам, и кто-то там еще.
И вроде бы никто из них не циник,
И все что нужно принял на плечо.
— Вы кто такой? — у Цыбина Володи
спросил Толстой. — Не знаю вас, мой друг,
мы в свете не встречались раньше вроде…
— А я Щуплов! — ответил Цыбин вдруг.
Толстой застыл, сперва лишился слова,
потом смутился и сказал: — Постой,
не может быть, откуда два Щуплова?
Ведь я Щуплов! — промолвил Лев Толстой.
Стояли молча рядом два титана.
— И я Щуплов! — кричали где-то там.
И, чувствуя себя довольно странно,
«И я Щуплов!» воскликнул Мандельштам.
Вокруг теснилась публика, вздыхала
и кто-то молвил зло и тяжело:
— На молодого циника-нахала,
должно быть, вновь затмение нашло.
Парад бессмертных
Такое утро светлое, погожее,
Речушка убегает за село.
На Льва Толстого облако похожее
По небосклону медленно взошло.
Деревня под лучами солнца греется,
Какое утро — просто чудеса!
А в небесах такое нынче деется —
Парад бессмертных, а не небеса!
Из леса песня слышится кукушкина,
Речушка убегает далеко.
Вот облако, похожее на Пушкина,
Плывет недостижимо высоко.
Вот слышу грохотанье грома близкого,
Была погодка, да, глядишь, сплыла…
То туча — просто копия Белинского, —
Сердясь, на тучу Гоголя нашла.
Но туча уплыла вослед за тучею,
И снова чист и ярок горизонт.
Вот облака поменьше, но бегучие —
Поделков, Вознесенский, Доризо…
Все небеса великими заляпаны,
И лишь одно гнетет и душу рвет,
Что ничего похожего на Ляпина
По небосклону что-то не плывет.
Предчувствие
…печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…
Печаль моя легка,
Как дым костра над полем.
Лежит ночная мгла.
Разлука грусть наводит.
«Печаль моя светла»,—
Его перо выводит.
Он в горнице не спит.
Уж близок час рассвета.
Предчувствие томит
Великого поэта.
Наш классик сам не свой,
В тревоге шепчет часто:
Что будет, боже мой,
Лет через полтораста!
Опальный исполин
Вздыхает, ставя точку:
«Не Курицын ли сын
Мою испортит строчку?..»
Пацанам от пацанов
Есть в жизни радости бесплатные,
которым не сложить цены.
Бог не обидел нас талантами,
не сомневайтесь, пацаны!
Увлечены мы не игрушками,
свершеньям нашим нет цены.
Кто были Боратинский с Пушкиным,
коль разобраться? Пацаны!
Но слова их авторитетного
мы не постигли до конца…
А Лермонтова взять бессмертного —
так он и вовсе был пацан!
Иной уж век, иное времечко,
а все ж традиция жива.
Другие люди чешут темечко,
рифмуя разные слова…
Не в тех семействах мы родилися,
но, свой нащупывая путь,
мы, как и классики, училися
чему-нибудь и как-нибудь…
Мы стали ушлыми и дошлыми,
признанье к нам пришло само.
Великим стихотворцам прошлого
шлем коллективное письмо:
«Вы были, пацаны, гигантами
но нам ведь тоже нет цены…
Бог не обидел нас талантами.
Не сомневайтесь. Пацаны».
В чем суть
К чему поэту пьедестал?
Не вечен камень пьедестала.
Суть в том, кем для
России стал
Кудрявый правнук
Ганнибала.
На площадь Пушкина иду,
Смотрю на камень пьедестала…
У всей России на виду
Кудрявый правнук Ганнибала.
Он символом России стал,
Но вот о чем я думать стала:
Зачем ему-то пьедестал?
Все ясно и без пьедестала…
Суть в том,
кем для потомков быть.
Вот что, я думаю, важнее!
А главное — не позабыть,
Что пьедестал другим нужнее.
Он был любим.
Он был влюблен.
Писал бессмертными стихами.
В конце концов,
мужчина он,
Мужчина уступает даме…
Не ждать,
пока пройдут века,
При жизни хороша награда!..
Названье площади пока,
Я думаю,
менять не надо.
Но ясно вижу: день настал,
Сумела предъявить права я:
Родной до боли пьедестал,
На нем — Татьяна…
Но живая.
Ночные страхи
На зов огня летит ночная гнусь.
Горчит зола, и губы жжет сиротство.
Я ухожу и больше не вернусь
искать родство в полунамеках сходства.
За окнами стоит ночная тишь.
Мне голос был ни спереди ни сзади.
Он грозно мне сказал: чего сидишь?
Плюнь на золу, ищи родство, Геннадий.
А где искать? Хоть понял я намек,
но обречен сиротству и проклятью.
Искал, искал, но отыскать не смог
нигде — ни под столом, ни за кроватью.
Горит огонь, притягивая гнусь.
Сижу я, в темноту вперяясь оком,
и думаю: уйду и не вернусь,