Результаты предстают перед нашими глазами через две недели, во время частного просмотра на большом экране. Изображения зубов почти метр в высоту и идеальной четкости – теперь от нас не ускользнет ни одна деталь. И вот мы обнаруживаем на клыке пять полос дисплазии весьма впечатляющих размеров.
Что было дальше? Часы изучения, иногда на экране, иногда под стереотаксическим микроскопом, чтобы зарисовать эти аномалии, – все под бдительным оком Мишеля Брюне, стерегущего свое открытие как зеницу ока. Это можно понять. Тем более что Абель привлек к нему внимание СМИ. Мишель дает интервью за интервью, иногда проклиная прессу и ее требования.
Теперь я знаю, что палеонтологи не публикуют фотографии своих находок. Только рисунки, на которых всегда можно опустить ту или иную деталь. Здесь повсюду шпионаж, и тот, кто владеет артефактом, имеет преимущество в отношении международных публикаций. С рисунками и копиями приходится работать всем, кроме избранных, самых великих и известных ученых.
Мишель Брюне хотел бы иметь достоверную гипотезу о происхождении этих аномалий, которые возникли из-за временной остановки роста эмали, спровоцированной стрессом в широком понимании. Это подводит меня к обзору обширной научной литературы. Причин дисплазии действительно множество!
Может быть, Абель съел ядовитые ягоды? Или переболел малярией или другой вирусной лихорадкой? Или, наконец, страдал от регулярного недоедания? У Абеля было трудное детство, но он его пережил.
Сегодня мы подтверждаем, что Абель болел в возрасте от трех до пяти лет. И было это три миллиона лет назад.
Исследования продолжаются, и Абелю есть что рассказать.
– Видишь ли, Мишель, мультидисциплинарность – вот что отличает хорошие исследования. Ты стоматолог, судмедэксперт, Пьер – хирург-стоматолог, он разбирается в палеонтологии, я палеонтолог… Знаете что? Сегодня вечером пойдем к рентгенологу.
И мы отправляемся в центр МРТ Пуату-Шаранты. Ночью, после последних живых пациентов, Абеля удобно устраивают внутри аппарата. Командуют Филипп Шартье и его сотрудник Фрэнсис Перрен. Они стараются изо всех сил, чтобы сделать снимки этого полностью минерализованного куска кости.
Окаменелость снимать непросто: рентгеновские лучи плохо проникают в камень, и требуется вся мощность генератора, чтобы проникнуть в загадочную структуру нижней челюсти.
Вот так, взглянув на первые изображения, мы обнаруживаем, что у каждого премоляра три корня. У современного человека он обычно только один. Эта черта показывает, насколько мы далеки от Абеля по эволюционной шкале. Но Пьер, которого ничего не удивляет, уверяет меня, приводя в качестве аргумента снимки из собственной коллекции, что уже видел такой примитивизм у некоторых своих пациентов. Термин «примитивизм» здесь не имеет уничижительного значения: он означает «очень древний» – ученые сказали бы «плезиоморфный признак»…
С этого момента меня приняла кафедра палеонтологии в Пуатье, где я прошел ускоренное обучение основам, чтобы не говорить глупостей на публике. Я тоже прихожу в лабораторию Мишеля Брюне, чаще поздно ночью и всегда со своим сообщником Пьером.
Тем временем Мишель уточняет аргументы, которые будет использовать в научных публикациях. Не проходит и недели, чтобы он не примерял разные аргументы то к одной, то к другой гипотезе. Я же чувствую себя ребенком, которому рассказывают о грандиозном процессе происхождения человечества.
Но я все-таки испытываю небольшое разочарование, когда вижу в лаборатории Мишеля сотни фрагментов: такое множество костей. Однажды вечером я хочу разобраться во всем, чтобы лучше представлять себе Абеля.
– Мишель, расскажи нам, как он выглядел?
Я имею право на очень точное описание, такое, чтобы дух захватывало. Я продолжаю:
– Ты знаешь, что мы в криминалистике делаем что-то вроде фотороботов на основе черепа, когда не знаем, как идентифицировать жертву?
Следует долгое молчание, а затем квазикатегоричный ответ:
– У нас только нижняя челюсть. Всего черепа нет.
– А что, если бы у тебя была вся голова?
– Но ее нет.
– Но ты ее очень хорошо описал.
– Это ненаучно. Наука так не работает.
– Хорошо. Но скажи хотя бы, ты уверен в своем описании?
– Да, уверен.
– Тогда почему бы не дать ему лицо? Кто не мечтал бы увидеть Абеля собственными глазами?
– Повторяю, это ненаучно.
– Ты согласен, что корреляция между формой, размерами скелета и внешним видом лица существует и доказана, так? Когда ты говоришь, например, что лицо Абеля не выступало вперед? Когда Пьер добавляет, что челюсти занимают пропорционально гораздо больший объем, чем в настоящее время, так как мозг развился позднее.
– Да, конечно. Потому что из своего опыта палеонтолога я знаю, каким был его череп.
– А каким он был?
Мишель улыбается, бросается к своей коллекции и вытаскивает муляжи всех известных останков австралопитека и наших более поздних предков – неандертальца, человека прямоходящего, человека разумного…
Он помещает Абеля в дальний конец цепочки – то есть его муляж, пока оригинал отдыхает от научных исследований в хранилище крупного регионального банка. Затем он ставит современный череп на другой конец.
– Тогда…
Несколько недель спустя, несмотря на сопротивление – «Это ненаучно. Наука так не работает», – Мишель согласился на эту авантюру: вернуть Абелю лицо.
Отсутствует задняя часть нижней челюсти? Неважно, протезист Пьера, точно следуя инструкциям Мишеля, восстанавливает недостающую часть. Результат удивительный: челюсть что надо!
Нет верхнечелюстной кости? Если есть нижняя челюсть, достаточно восстановить расположение верхних зубов, которое зависит от нижнечелюстных. В то время верхнечелюстные кости были достаточно большими, чтобы сохранять правильное положение. Ортодонт Абелю не требовался!
Теперь, под руководством Мишеля, легко представить себе и черепную коробку, уподобляя ее черепам других древних гоминидов.
Вот у нас и готов целый череп Абеля.
Теперь я призываю на помощь наши знания в области реконструкции лица.
Так исторически сложилось, что ближе к концу XIX века первые попытки реконструкции черепа делались по запросу властей – они хотели знать, действительно ли в захоронениях лежат останки местных знаменитостей.
Тогда же реконструкторы захотели дать лицо доисторическим мужчинам и женщинам.
В первой половине ХХ века, опираясь на работы предшественников, Михаил Герасимов[47] – антрополог, археолог, этнолог и скульптор – выполнил серию работ, которые быстро завоевали русской школе репутацию.
Главной задачей для Герасимова была реконструкция лица ископаемого человека. Однако он желал проверить свой метод на современниках, и вскоре к нему стали поступать просьбы из судов помочь с опознанием останков жертв преступлений. Уже в 1939 году это неожиданное применение его работ привело к впечатляющим результатам.
Так реконструкция лица стала ветвью судебной медицины. К ней все еще прибегают, чтобы вернуть лицо жертвам, когда другие методы идентификации не работают.
Мало-помалу из небытия проступает профиль Абеля, облачаясь в мышцы, прорисованные одна за другой. Затем все покрывается кожей, появляются глаза, губы обретают форму. На наших глазах появляется профиль – очень человеческий. Через несколько часов работы из-под моего карандаша выходит все лицо.
Когда я показываю этот рисунок Мишелю, сначала он выглядит растерянным.
– Я где-то ошибся?
– Нет-нет. Примерно так я себе его и представлял. Но помните, это не наука. Это не более реально, чем наши сны…
Конечно. Но рисунка недостаточно. Нужно перейти в третье измерение.
Несколько месяцев спустя я был одним из немногих привилегированных, кто увидел работу парижского скульптора Жана-Поля Рети, которому мы доверили наши рисунки. В его руках Абель стал очень… человечным!
Мы сделали так, чтобы он улыбался: он обнажает желатиновые зубы (те, которые видно во время смеха) и подмигивает всем нам, нынешним людям, своим потомкам.
В конце этого исследования первый австралопитек из Западной Африки, Бахр-эль-газальский австралопитек, известный как Абель, в возрасте от 30 до 35 лет, прошедший через трудное детство, только что вернулся к жизни больше чем через три миллиона лет после смерти, причины и обстоятельства которой, несомненно, никогда не станут известны, несмотря на усилия судебных экспертов, дантистов и палеонтологов!
Лор
Этим утром в большой клинике, расположенной хотя и очень далеко от Пуатье, но все еще во Франции, одна из операций идет наперекосяк. Пациент, только что перенесший этмоидэктомию, отказывается просыпаться.
«Этмоидэктомия» – это сложный термин, который означает вмешательство в решетчатую кость – анатомическую структуру, расположенную между глазами, позади носа и ниже мозга. Эта тонкостенная кость состоит из множества ячеек – настоящий лабиринт, сообщающийся с пазухами и носовыми ходами, к немалому удручению многих пациентов, которые страдают повторными инфекциями всех этих полостей, приводящими к появлению полипов на слизистых. Патология, подобная этой, может существенно подпортить повседневную жизнь.
Если медикаментозное лечение не дает результата, избавиться от громоздких полипов на слизистых можно только при помощи хирургического вмешательства, при котором полости широко раскрываются, чтобы облегчить доступ воздуха. И, как часто бывает в хирургии, в настоящее время добиться такого результата можно несколькими методами.
Первый в ходу с момента изобретения операционного микроскопа и заключается в проведении операции под непосредственным контролем зрения, но с использованием преимуществ увеличения, которое дает микроскоп. Хирург пропускает инструменты через полость в носу, направляет их вверх и оперирует, наблюдая в микроскоп. Такая работа требует кропотливости и деликатности, потому что обзор операционного поля при этом подходе не всегда оптимален.