24 мая 1940 г. Юлек написал из Хотимержа Ярмиле Прокоповой:
«Дорогая Ярмила, я уже написал Ладе, что Сабину «придержу» для вас. Условия уже знаю и согласен с ними. Я рад, что постепенная оплата устраивает и тебя. Без этого мы теперь не можем существовать. Хуже обстоит дело со сроками. Именно по «хлебным» мотивам мы должны были включиться в иную работу, которая у нас рассчитана до начала июля. Поэтому мы не смогли бы сдать до начала июля рукопись Сабины. Речь, однако, идет, наверно, прежде всего о том, чтобы типография («Палан») гарантировала своевременный набор. В таком случае вопрос мог бы быть как-то решен. Мы бы недели на две выключились из своей теперешней работы и набросились на Сабину. В результате в первых числах июля ты смогла бы получить часть перевода (примерно 7з, т. е. 5–6 листов). А потом мы доделали бы то, что должны, и к концу июля ты получила бы вторую треть, а в первой половине августа – все остальное. Думаю, что в таком случае издание не замедлится вообще, либо, на худой конец, задержится самое большое на несколько дней. Хотя в черновике мы уже перевели кое-что, однако не хочу тебе пока ничего обещать. Этот задел нам потом поможет выполнить план точно в назначенное время. Дело ведь не только в том, чтобы перевод был готов, а в том, чтобы эта работа была выполнена как следует. Сабина этого заслуживает.
Подумай пока о сроках. Я приеду в Прагу, вероятно, в среду. Приду к Ладе и к тебе, так что мы сможем окончательно договориться лично.
А пока сердечнейший привет от Густы и от Юлы».
От «Чина» Юлек получил еще один перевод: книгу профессора Г. Нельсона «Искусство спать». В чешском издании в качестве переводчика фигурирую я, но книжку эту большей частью перевел Юлек. Так же как и книжку Никличка «Чудеса на каждом шагу», Юлек и перевод Нельсона отредактировал по-своему: включил вместо немецких стихи чешских поэтов: Отокара Бржезины, Антонина Совы, Иржи Волкера, Витезслава Незвала, Яна Неруды.
С 4 мая отец Фучика лежал в Пльзеньской больнице. Нас поражало, как в течение многих месяцев он стойко переносил мучительные боли. В конце мая Юлек по пути в Прагу навестил его. Больной был в хорошем настроении. Отец лежал в палате с несколькими другими больными, пораженными тем же недугом – диабетом и гангреной. У одного ампутировали ногу. Но отец Юлека твердо верил, что ногу не потеряет. Лечивший его врач был не столь оптимистически настроен. Юлек собирался в Праге порасспросить о болезни отца нашего товарища и друга доктора Милоша Недведа. Он написал мне из Праги об этом 28 мая 1940 г.:
«У меня была назначена встреча с женой Прокопа, но она не пришла. Я не удивлен, скорее рад. Она только передала, что очень просит продолжать работу. Так что, Густинка, работай (над переводом произведения Карела Сабины. – Г. Ф.).
А сегодня вечером я встречусь с доктором Недведом. Буду с ним говорить более спокойно, раз мне пльзеньский врач сказал, что положение отца будто бы благоприятное. Но в этом все еще имеется «будто бы».
В остальном тут, в Праге, особых новостей нет. А то, что есть, не должно было бы быть. Так, например, говорят, что Иван (Секанина. – Г. Ф.) будто бы серьезно болен. Но я не знаю точно…
Сегодня опять светит солнышко, так что я бы с большей радостью был там, у нас, чем здесь. Завтра, наверно, у нас уже начнет расцветать сирень. Вдыхай ее благоухание, но оставь немного аромата и для меня. В этот миг пришел Шкрашек, письмо кончаю. Он просит у меня статью о Неруде – готовится сборник…»
Юлек возвратился из Праги взволнованный. Он привез подтверждение информации о том, что нацисты замучили Павла Прокопа и что в концентрационном лагере убит Иван Секанина. Оба – верные члены коммунистической партии, наши друзья.
Мы никак не могли примириться с мыслью, что они мертвы, что уже никогда Секанина и Фучик не выйдут вместе из Дома компартии, в котором находились редакция коммунистической прессы и адвокатская контора Секанины: Иван, как всегда, слегка прихрамывая, а Юлек – словно бы готовясь к разбегу. Неужели они не будут больше шагать рядом, увлеченные оживленной беседой? Нас охватила глубокая печаль. Юлек вспоминал об Иване, об этом красивом, здоровом человеке, полном жизненных сил, который так заразительно смеялся, об Иване, с которым их связывала крепкая дружба. В сотрудничестве с Секаниной Фучек в 1925 г. начал издавать для рабочих и студентов журнал «Авангард», вместе с Иваном летом 1926 г. Юлек предпринял путешествие во Францию, к рыбакам Бретани. С Иваном Фучек часто делил свой досуг: сражался в шахматы, играл на бильярде в кафе «Метро». С ним же Фучик проводил когда-то приятные часы в Братиславе. А теперь Юлек горестно думал об Иване, о его статьях по вопросам культуры, которые Секанина печатал в журнале «Творба», о том дорогом Иване, который знал бесконечное множество моравских и словацких песен и любил их петь. А сколько они, неразлучные друзья, дискутировали о проблемах передовой литературы и прогрессивного искусства! Фучик с грустью вспоминал о том, как оба тяжело переживали неудачу «Красного дня» летом 1928 г., в которой проявился глубокий кризис, охвативший тогда партию, как ночь напролет они обсуждали это в квартире Ивана в Нуслях[33]. В те тяжелые для партии дни Фучик и Секанина безоговорочно и решительно ополчились против ликвидаторов! Юлек вспоминал об Иване – адвокате партии и рабочих, который часто защищал и самого Фучика в буржуазном суде Первой республики. Юлеку вспомнился Иван Секанина, как один из первых юристов, изъявивших в 1933 г. готовность защищать великого человека – Георгия Димитрова на нацистском судебном процессе в Лейпциге. Ныне нацисты отомстили Ивану, убив его в полном расцвете сил, в возрасте сорока лет.
Павлу Прокопу было 36 лет, когда его жена в мае 1940 г. получила от фашистских убийц сухую официальную телеграмму: «Ваш муж умер от паралича сердца». Тогда фашисты еще посылали сообщения о смерти своих жертв, но уже через год убивали чешских патриотов, не заботясь об извещениях.
Иван Секанина и Павел Прокоп были первыми из близких товарищей, о трагической смерти которых мы узнали.
Юлек скрыл это от матери. Он не хотел увеличивать ее опасений за него. Она была спокойна лишь тогда, когда он находился в Хотимерже. Ей казалось, что там он в безопасности.
Глава XI. Гестапо напало на след
Солнечное утро 7 июня 1940 г. Уже целый год мы прожили в деревне. В этот день мы с Юлеком были одни дома. Отец лежал в больнице, мать с Верой приезжали по воскресеньям.
По голубому небу изредка проплывали белые барашки. Над полем заливался жаворонок. Перед домом на клумбах пестрели желтые, фиолетовые, белые и синие анютины глазки. На их лепестках радужными красками сверкали капельки утренней росы. А на стебельках травы роса сияла, словно жемчуг. Возле забора цвела сирень. С молниеносной быстротой проносились ласточки, ловя на лету насекомых. Налетавшись, касатки усаживались отдохнуть на провод электрического звонка и громко щебетали. Из труб ближайших изб тянулись прямые струи белесого дыма – признак хорошей погоды.
Внезапно на дворе залаял пес Виктор. К нему присоединилась Бланка. Услышал их в холле Йерык и тоже подключился к собачьему хору. Юлек добродушно спросил: «Чего лаешь без причины?». Через несколько секунд кто-то открыл дверь в кухню, шаги… и дверь в холл резко отворилась. На пороге стоял Мирек – будущий муж нашей Веры. Лицо его было серьезно, глаза испуганные. Будний день, а он, вместо того чтобы быть на работе, приехал в Хотимерж! Привело его наверняка нечто из ряда вон выходящее.
– Не случилось ли чего с папой? – испугался Юлек.
Мирек в ответ выпалил:
– В Пльзене тебя ищет гестапо. Ты должен немедленно уехать, чтобы тебя здесь не схватили!
Сердце мое затрепетало.
– Что произошло? – спросил Юлек.
– У ваших сегодня утром было гестапо! Тебе необходимо скрыться! – нетерпеливо повторил Мирек.
– Когда они были?
– Часов в пять утра.
Юлек посмотрел на стенные часы, они показывали без нескольких минут десять.
– Это значит, что гестапо не знает, где я. Иначе меня уже искали бы тут, – размышлял вслух Юлек. – А до ближайшего поезда почти два часа времени. Кто послал тебя сюда?
– Вера, – ответил Мирек. – Она пришла ко мне на квартиру, но я уже был на работе. Через сынишку хозяйки она передала мне, чтобы я пришел на станцию. Вера попросила поехать и предупредить тебя. На счастье, тут же подошел поезд. Чтобы не бросился в глаза мой приезд сюда в будний день, я через забор перелез в сад и двором прошел в дом.
– Это ты проделал поразительно незаметно, – Юлек еще не утратил чувства юмора.
Он был, однако, рад приезду Мирека и тому, что Вера так находчиво поступила. Почему гестапо искало его именно в Пльзене, он всегда задерживался там лишь на короткое время?
Мирек нервничал. Я тоже была взволнована, опасаясь, что Юлека могут застигнуть в Хотимерже. Фучик стал готовиться в путь, но так, словно он ехал всего лишь в
Пльзень. Взял с собой костюм, непромокаемый плащ, сунул фуражку в карман, положил в сумку часть нашего перевода Сабины. Мы условились о том, как будем поддерживать связь. Писать на пражскую квартиру было рискованно.
– Лучше, если ты станешь писать на имя издателя Гиргала на Смихов, а я тебе буду писать под именем «Гиргал» либо «Франта». Если меня здесь, в Хотимерже, искать не будут, начинай каждое письмо: «Сабину я еще не перевела». Если же гестапо нагрянет сюда, начинай письма фразой: «Сабину я в такой-то день перевела». Как только приеду в Прагу, пошлю тебе телеграмму за подписью «Франта».
Втроем мы вышли из дому, прошли через калитку сада и вдоль железнодорожной линии направились на вокзал в Осврачин. Кругом царил покой. Меня терзала мысль: надолго ли уезжает Юлек? Куда? Как он будет жить, работать? Когда и где мы опять увидимся? Эти вопросы я не задавала. Ведь все равно он не смог бы ответить. Зачем же волновать его?