Через два дня был сочельник. Юлек сидел за ужином сгорбившись – сильно болела рана. Отец, ничего не зная, шутя шлепнул сына по спине и угодил прямо по больному месту. Юлек вскрикнул и свалился под стол. Мама начала выговаривать отцу. Но вовремя спохватилась и замолчала. В конце концов все обошлось. Только отец недоумевал, что за сын у него, если не может стерпеть даже легкого шлепка.
Мама искусно заштопала пиджак. Со временем зажила и рана на спине у Юлека. Только между лопатками, возле позвоночника, остался рубец размером с большую пуговицу. Отец обо всем узнал, и то по чистой случайности, только через двадцать лет – летом 1939 г. В Хотимерже Юлек загорал на солнце. Отец, увидев на его спине рубец, спросил, где эго он его приобрел? Пришлось все рассказать. Отец никак не мог понять, как все это ускользнуло тогда от его внимания. Ведь Юлек же ходил в починенном пиджачке. Сын объяснил:
– Когда ты, папа, бывал дома, я всегда поворачивался так, чтобы ты моей спины не видел. Или пиджак вовсе снимал.
Уважение Юлека к матери проявлялось, например, и в том, что во время обеда или ужина он не начинал кушать до тех пор, пока за стол не сядет мама. Юлек очень любил слушать, когда мать что-нибудь рассказывала, а она умела рассказывать! Он всегда восторгался и ее кулинарным искусством: «Такие стручки, какие варит мама, никто не умеет приготовить», – часто повторял Фучик. Видя, что мама в Хотимерже каждую свободную минуту посвящает уходу за дорожками и, склонившись к земле, маленьким скребком очищает тропки от травы, Юлек купил ей специальные грабли, которые выдирали из песка любую травку, при этом маме не нужно было наклоняться. Из Советского Союза Юлек привез матери в подарок куклу «бабу рязанскую», лакированную палехскую шкатулку, вышитую скатерть. Он купил маме специальный сервиз для кофе по-турецки. Мама говорила, правда, в отсутствие сына, что не знает, когда ей придется использовать этот сервиз: ни она сама, ни отец не пили кофе по-турецки. Однако мать была рада, что Юлек никогда не забывает ее. Из Бретани он привез фарфоровую художественно раскрашенную тарелку, купил ей стеклянный шлифованный поднос. Все его подарки мама держала в горнице в стеклянном шкафчике, где они красовались на лучших местах между фигурками, горшочками и маленькими скульптурками. Проходя мимо, мама каждый раз с удовольствием бросала взгляд на его содержимое. Ведь там были подарки от Юлека!
Глава XII. Последний приезд в Хотимерж
В один прекрасный день в послеобеденный час Йерык вдруг громко залаял и стремглав бросился к калитке. Через минуту длинными прыжками, визжа и тявкая от восторга, он примчался обратно, словно оповещая нас о том, что идет тот, кого он, Йерык, бесконечно обожает. Собака не могла оставаться на одном месте, секунда – и Йерык снова у калитки. В нее как раз входил железнодорожник Тихота, а за ним – Юлек. Йерык кинулся к нему, Фучик наклонился и потрепал его, а пес лизнул ему лицо.
– Мама! Густина! – восклицал Юлек.
– Юлечек! – без конца повторяла мама.
– Здравствуй, мой дорогой, – взволнованно говорила я.
Мы втроем вошли в кухню. Мама тут же начала хлопотать у печки. Юлек снял плащ, положил портфель. Его взгляд скользил с предмета на предмет – не изменилось ли что в кухне за время его отсутствия?
– Ну-с, как вы тут жили, бабуси? – спросил Юлек. Потом потер руки, весело хлопнул в ладоши и обнял маму, затем закружился со мной по кухне. Юлек возвратился в Хотимерж!
Мы расспрашивали его, где и как он все это время (примерно три недели) жил. Ведь и наша пражская квартира не была для него безопасной.
Жил он в селе Петровице, близ Праги, у пани Чиховой – матери Анички Ирасковой. Аничка Ираскова была снохой писателя Алоиза Ирасека. Мы познакомились с ней в клубе работников искусств. Она и предложила Юлеку приют. У пани Чиховой Юлек жил недели две, остальное время – у своего однокашника по реальному училищу товарища Драбка в Праге, на Панкраце[35].
Аничка Ираскова представила Фучика своей матери как Войтеха Франту. Юлек ездил в Петровицы большей частью только ночевать. Днем он бывал в Праге, где в библиотеке музея изучал материалы о Сабине, и в клубе работников искусств.
По возвращении в Хотимерж Фучик тут же принялся за редактирование моего перевода Сабины. Нужно было спешить, так как часть произведения мы должны были представить «Народной библиотеке» уже в начале июля.
В результате 1 июля 1940 г. он написал издательнице «Народной библиотеки» товарищу Прокоповой:
«Уважаемая госпожа!
Так как уже начало июля, когда мы должны были представить Вам первую треть рукописи Сабины, сообщаю, что моя супруга и сотрудница приедет в Прагу во вторник 9 июля и привезет обещанную треть (ровно 7 листов). Над следующей третью мы будем старательно работать. Так что срок будет соблюден. Мы просим вас кратко известить нас, сумеете ли вы в указанный день принять мою жену. Наш летний адрес: Войтех Тихота, Хотимерж, п/о Осврачин.
С дружеским приветом В. Тихота».
Как видим, Фучик писал осторожно. Коммунистку Прокопову называл «госпожой» и обращался к ней на «Вы». Вместо своего имени воспользовался именем нашего квартиранта и приятеля Войтеха Тихоты, на что последний охотно дал свое согласие.
Фучику хорошо работалось в Хотимерже – в этой захолустной деревушке. Но иногда полушутя-полусерьезно он признавался мне, что чувствует – это благоденствие долго продолжаться не будет. Мне становилось грустно от этих слов, но я бодро говорила: «Не пугай». Однако каждой звонок у калитки тревожил меня.
Мама или Либа приносили днем в холл немного ягод, сырую кольраби, морковь либо черешню, молча клали все это перед нами. Мама в кухне говорила:
– Мы не должны беспокоить детей – они работают.
11 июля 1940 г. рано утром я выехала в Прагу. Юлек остался в Хотимерже. Он торопился со своей работой, словно чувствовал, что время его ограничено. Мне необходимо было найти в библиотеке музея точные тексты некоторых чешских стихов, которые Сабина перевел на немецкий язык. Кроме того, мне предстояло выяснить, в порядке ли наша квартира.
В этот же день, 11 июля, Фучик почтой послал жене Прокопа часть нашего перевода, которую сопроводил письмом:
«Уважаемая госпожа, согласно договоренности, посылаю Вам первую треть (собственно, немного больше – по моим расчетам, свыше 7 листов) перевода книги Сабины о чешском театре. Ввиду того, что я не могу вручить рукопись Вам лично, должен сопроводить посылку этим Обширным письмом. Я представляю себе дело таким образом:
1. Книжка будет иметь три самостоятельные части: а) предисловие о Сабине, б) перевод труда Сабины о зарождении чешского театра, который он издал под псевдонимом Бласс, в) статьи и рефераты Сабины о чешском театре.
Каждая из этих частей будет иметь самостоятельное заглавие.
2. Примечания, начало которых я также Вам посылаю, нужно поместить в конце, после текста, так как они будут составлять единое целое со всей книгой. Ссылок в тексте на примечания не будет, наоборот, примечания будут ссылаться на текст, дабы не отвлекать читателя постоянными пояснениями. Однако он ими всегда может воспользоваться, если захочет читать более основательно.
3. В начале этюда Бласса я предлагаю поместить клише с оригинала обложки и отпечатать так же, как в подлиннике. Это было бы красиво, и вообще я думаю, что за небольшие деньги мы бы, как говорится, имели много музыки.
4. Вероятно, не так уж невозможно в начале книги поместить портрет Сабины.
5. Работа Бласса содержит три главы. Первые две которые я вам посылаю, имеют в оригинале 69 страниц. Последняя, наибольшая, а также интереснейшая глава, занимает страницы: 70—124. Таким образом, основная работа Сабины займет примерно 11 листов из всей книги.
6. На странице 58 рукописи перевода отсутствуют две цитаты из Ломницкого[36]. Хотя я навез в свой укромный деревенский уголок уйму нужного материала, – надеюсь, что это заметно по моей работе, – однако тех несчастных шесть виршей здесь на месте сыскать не могу. Или это удастся сделать моей жене и сотруднице, – она как раз находится в Праге, – или я сам отыщу эти стихи в библиотеке музея в Праге после 1 августа, когда привезу вам следующие семь листов. Тогда можно будет вписать стихи в гранки. Набор материала это не задержит.
7. Наконец у меня еще одна болезнь. Говорил я об этом когда-то с Павлом (Прокопом. – Г. Ф.), он согласился со мной и ответил, что и он намерен это исправить, но осуществить не смог. Я говорю об оформлении абзацев. Думаю, что теперешняя практика, когда нет пробела, очень затрудняет чтение, потому что абзацы сливаются. Это плохо в художественной прозе, а в теоретическом очерке – прямо катастрофично. Поэтому предлагаю хотя бы в работе Сабины завести отступы. Разумеется, это лишь предложение. Если у Вас имеются какие-либо более серьезные причины в пользу сохранения существующего оформления, то я подчиняюсь.
8. На этом заканчиваю свою длинную канитель и прошу вас любезно написать (Войтеху Тихота, Хотимерж, п/о Осврачин), удовлетворены ли Вы тем, что я Вам послал, и какие замечания у Вас имеются.
9. Выполняю также просьбу своей отсутствующей в данное время сотрудницы и шлю Вам от ее имени много приветов, к ним и я сердечно присоединяю свои.
Ваш Ю.
Хотимерж, 11. VII.40».
Я привезла Юлеку «Пражскую вечернюю газету» и «Светы». Оба эти издания сохранились. Кроме того, я нашла в музейной библиотеке материал, который нам нужен был для работы над Сабиной. Благодаря этому Юлек 15 июля 1940 г. смог написать товарищу Прокоповой:
«Уважаемая госпожа. В связи с тем, что моя сотрудница возвратилась из Праги своевременно и привезла из музея точные тексты некоторых цитат, которые мы здесь в деревне не могли найти, посылаю срочно соответствующие поправки и дополнения. Таким образом, теперь у вас имеется полный и окончательный перевод…» Фучик опять подписал: «Тихота».