Тихота ушел.
– Как долго все это еще будет продолжаться? Уже нет сил выдержать! – жаловалась мама.
Юлек ответил:
– Дело в том, что мы не боролись осенью тридцать восьмого года. Поэтому наша страна сегодня оккупирована, и мы вынуждены бороться в более худших условиях.
– Но как долго это продлится? – вздохнула мама.
– Теперь протянется дольше, потому что Гитлер располагает гораздо большей силой, чем раньше. Но Гитлера мы все равно отсюда выбросим!
Я ушла с Юлеком в комнату. Мама в кухне готовила завтрак. Ведь в половине третьего нужно вставать.
Фучик стоял у открытого окна и глядел на звездное небо. Он прощался с краем, который больше года был для него прибежищем. Стояла короткая летняя ночь. Нигде не видно ни огонька, всюду строгое затемнение. Но зато ярко светилось небо. В садах стрекотали кузнечики, где-то в деревне залаяла собака, на ветке ближайшего дерева зашелестел лист, тихо, тихо, однако Фучик услыхал его шепот– так напряжен был слух. За железнодорожной линией медленно текла Зубржина, вдалеке холмы сливались с горизонтом.
– До свидания, Густина, – прошептал Юлек.
– Юлек мой! Ничего плохого не должно случиться, – тихо ответила я и обняла его. – Как ты сообщишь нам, что счастливо добрался до Праги?
Он ответил, что по приезде выяснит обстановку в нашей квартире и тут же напишет шифровкой. Абзац в письме, начинающийся перечеркнутым словом, и будет содержать сообщение. Если слово будет перечеркнуто одной линией, то это означает, что надо читать только первую букву в каждом последующем слове. А если начальное слово в абзаце будет перечеркнуто двумя линиями, то следует читать только вторую букву следующих слов. Собранные таким образом буквы образуют слова, из которых будет ясен смысл. Если же я получу художественную открытку с поздравлением, то в течение недели мне нужно будет приехать в Прагу. В клубе работников искусств я получу указание, куда мне следует идти.
– Не грусти! – заключил Юлек.
Я была очень взволнована. А что, если «они» вдруг заявятся ночью? Как Юлек от них ускользнет? А он между тем лег в постель и заснул крепким сном. Набирался сил на предстоящий тяжелый день.
Половина третьего утра 30 июля 1940 г. Звезды начали гаснуть, наступал момент, когда все вокруг на какое-то время как бы впадает в дремоту. Но мы трое – мама, Юлек и я – были уже на ногах. Юлек с нами еще позавтракает! Никто из нас тогда не допускал и мысли, что это его последняя трапеза за одним столом с матерью. Он шутил, спрашивал, как мы выспались, говорил, что нам следует снова всхрапнуть, что он бы и сам поступил точно так же, но не беда – выспится в поезде.
Мы сошли по лестнице. Мама светила фонариком. Еще вечером я с Юлеком договорилась, что провожу его на вокзал. Из дверей первого этажа вышел Тихота, за ним – его жена. Юлек, прощаясь с матерью, обнял ее.
– До свидания, мама!
– До свидания, мой Юлечек, храни тебя бог.
Пошли. Зашагала рядом с мужчинами и я.
– Куда вы, молодая пани? – спросил Тихота.
– С вами. Провожать. До Осврачина.
– Не делайте этого. А что, если железнодорожное полотно охраняется, и мы наткнемся на патруль?
– Пан Тихота прав, – поддержал Юлек, – останься дома. Не тревожьтесь за меня, будьте спокойны и до свидания! Присмотрите за Йерыком, как бы не выбежал за нами.
«Он ушел во тьму, чтобы помочь принести людям свет», – подумала я.
«Ничто с ним не должно случиться! Ничто с ним не должно случиться!» – мысленно говорила я. И вдруг поймала себя на том, что считаю чашки в буфете, приговаривая: «Да, нет, да, нет, доедет, не доедет, доедет…» Это было смешно, что поделаешь? Когда же Юлек напишет? – спрашивала я себя. Только бы он в Праге осторожно узнал, как обстоит дело с нашей квартирой. Вспомнила также, что у него нет ни кроны денег в кармане. Ведь мы кое-как наскребли ему на железнодорожный билет. Как он там будет жить? Ничто с ним не должно случиться! Ничто с ним не должно случиться!
К обеду приехала Либа с детьми:
– Что случилось? Где Юльча? – были первые ее слова.
В полдень я ушла в лес за черникой, взяв с собой пятилитровый горшок. Я сказала себе, что если наберу полную посудину, то Юлек благополучно доедет до Праги. Рвала ягоды и гадала: доедет, не доедет, доедет… К этому времени он должен был уже прибыть в Прагу. Еще вчера мы вдвоем бродили по лесу. Как за несколько часов все изменилось! Еще вчера он имел крышу над головой, а сегодня…
Начал накрапывать дождь. Я решила: домой не пойду, хотя и понимала, что связывать судьбу Юлека с черникой – сумасбродство. Как мне хотелось увидеть, подобно дальновидящему в сказке, что с Юлеком!
Из леса я возвратилась под вечер. Промокла до нитки, зато горшок был наполнен черникой. Мама отругала меня, говоря, что я спятила с ума. Я и впрямь походила на водяного. Когда я объяснила, в чем дело, все мы – мама, Либа и я – посмеялись, потешаясь над моим видом. После того как мы поделились друг с другом своими тревогами, у нас вдруг стало легче на душе.
С великим нетерпением ждали возвращения Тихоты. Каждую минуту я поглядывала на черные «шварцвальдки». Маятник равномерно качался туда – сюда, туда – сюда, а стрелки, казалось, стояли на одном месте. Наконец Тихота пришел с работы. Я сбежала вниз, на первый этаж. Тихота успел лишь положить на стул свою сумку. Увидев меня, он улыбнулся и сказал:
– Все в порядке. Передаю вам от него привет!
У меня словно камень свалился с сердца. Эту опаснейшую часть дороги Юлек счастливо преодолел. Мы с Тихотой поднялись к нам.
– Все в порядке! – были его первые слова, заменившие приветствие.
И тут же он стал рассказывать:
– Выйдя отсюда, мы направились вдоль полотка. Впереди шел я, в нескольких шагах за мной – он. В случае необходимости я мог подать ему сигнал. Перед Осврачином пошли рядом. Я внимательно осмотрел станцию – нигде ничего подозрительного. Вскоре подошел поезд. Мы вошли в последний вагон. Пришел проводник, мой старый знакомый, ведь я по этому маршруту езжу уже десятки лет. Поздоровались, и я ему говорю, показывая на Фучика: «Это мой хороший знакомый. Едет в Прагу. Сделай так, чтобы он доехал туда без помех».
Проводник обещал: «Все сделаю, не беспокойся». Я распрощался с Фучиком. «Передайте привет Густине и всем дома. Все будет хорошо», – сказал он на прощание.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел.
Четверг 1 августа 1940 г. Каждый день, кроме воскресенья, в Хотимерж приходит письмоносец. Он приносит нам газету «Лидове новины». Сегодня он принес письмо. Светло-серый конверт с неумело написанным адресом:
«Уважаемая барышня Либушка Нахтигалова, Хотимерж, п/о Осврачин, у господина Фучика».
Я отдала это письмо Либушке маленькой. Она открыла конверт, начала читать и говорит Либе старшей:
– Мама, это чужое письмо, я никакой Мани в Праге не знаю!
– Покажи, Либушка, – попросила я.
Адрес на конверте был написан детской рукой. Двуязычный штемпель: по-немецки и по-чешски – «Прага 25, 30. VII – 40–22». Письмо было отослано из Праги в 22 часа.
Я прочитала:
«Милая подруга!
Прости, что я тебе так долго не писала, но я была очень занята. Ведь это – мои наилучшие каникулы, я так много видела интересного. Мы побывали даже в долине Бабушки. Нам хотелось поехать и дальше, но это не удалось».
Затем следовал абзац, первое слово которого было зачеркнуто одной линией.
«Аня рассказывала Еве современные театральные уморительные юморески. Такие наклонности Ани широко и хорошо рисуют ее дальновидность, а кроме того, откровенность. Растрогала она всех.
Завтра приедем в Прагу, чему я очень рада. Хотя и здесь хорошо, но тут страшная дороговизна. Обед без супа стоит 15 крон, правда, дают еще и черный кофе, но он не такой, какой варила тетенька, куда там!
Однако чувствуем себя хорошо, только бы погода не портилась. Ты, надеюсь, также чувствуешь себя хорошо. Я заранее радуюсь тому, как после каникул мы будем друг дружке рассказывать о своих впечатлениях. Передай от меня привет маленькой Ганночке и маменьке.
Привет тебе самый сердечный. До свидания.
Твоя подруга Маня».
Это письмо было от Юлека. По виду невинное и сумбурное, оно, однако, содержало очень важное известие. Второй абзац начинался перечеркнутым одной линией словом. Это значило, что мне следует читать первую букву в каждом следующем слове данного абзаца. Так я прочитала: «Арестуют наших редакторов». Именно в этом заключался скрытый смысл этого абзаца.
Вспомнила я друзей Юлека из редакций «Руде право», «Творбы», «Галло-новин» – Уркса, Курга Конрада, Яна Крейчи, Вацлава Синкуле, Франтишка Кржижека, Вацлава Кржена, Станислава Брунцлика. Вашек Синкуле нас однажды навестил в Хотимерже. Было это летом 1939 г. Встретили мы его случайно в деревне. Шел на вокзал, налегке, с сумкой через плечо. Затащили мы его к себе. Либа пекла пирог и, когда мы вошли, как раз вынимала его из печи. Чтобы скорее угостить Вашека, пирог решили остудить за окном. А пока разговорились о Клостермане[37], о том, как проникновенно он описывает суровую шумавскую природу. Сидели в коридоре на лестнице и не заметили, что небо заволокло тучами, хлынул проливной дождь. Он прогнал нашего отца с рыбалки. Папаша примчался весь промокший. Пошел проверить, хорошо ли закрыты окна, и тут обнаружил кулинарное изделие Либуши. Пирог совершенно размок под дождем! Об этом курьезном случае Вашек Синкула вспомнил, когда мы весной 1940 г. встретили его в Праге у Национального театра.
Коммунисты-редакторы… Это был коллектив молодых, самоотверженных, талантливых журналистов, которые с энтузиазмом работали в коммунистической печати. Наши газеты находились в значительно худшем положении, чем буржуазные, потому что коммунистические издания должны были посылаться в пробных оттисках на цензуру. Редакции и машины в типографиях вынуждены были час, а то и два ждать, пока цензура просмотрит оттиски. Буржуазные же газеты, послав в цензуру свои первые экземпляры, не ждали ни минуты и немедленно приступали к печатанию тиража. Выходя раньше, они поэтому имели преимущество перед коммунистической прессой. И все же информация наших газет была во многих случаях более оперативной. Наши редакторы находились в гуще народных масс, люди сами приходили к нам, в редакции. Сколько рабочих бывало ежедневно в редакционных маленьких комнатах в Карлине, на Краловском проспекте! Приходили с жалобами на фабрикантов, на подрядчиков-строителей, на помещиков, приносили письма. Все это были материалы, которые буржуазные газеты утаивали, не печатали. В них шла речь о вспыхнувших из-за низкой зарплаты забастовках, о локаутах, говорилось о несчастн