Я промолчала. Он угрожающе спросил:
– Поняла?
– Поняла, – ответила я.
Ушли. Полицейская западня, угрожающая Юлеку, в третий раз захлопнулась впустую.
Через несколько недель после визита пражского гестапо в Хотимерж я получила из Праги письмо от жены Прокопа:
«Прага, 22 августа 1940 г.
Уважаемая г-жа!
Я принимаю ваше предложение об издании книжки старых анекдотов под названием «Юмор наших прадедов». Прошу вас безотлагательно приступить к работе и выписать все анекдоты из журналов, имеющихся у вас под рукой, вплоть до 1848 г. Обработайте каждый журнал в отдельности, поставив рядом с каждым анекдотом номер журнала, опубликовавшего его. Пишите без копии, на бумаге того формата, на которой вы мне прислали Сабину, дабы можно было при случае разрезать и перегруппировать материал по мере надобности. Думаю, что это в самом деле будет хорошая книжка.
Вместе с тем прошу вас возвратить одолженные книги, которые, вероятно, вам уже не нужны. В особенности мне необходимы: третья часть «Чешской литературы XIX столетия», в которой есть статья о Сабине; книга Сабины «Духовный к.» (коммунизм. – Г. Ф.). Не напоминала бы вам, если бы обе эти книги не были раскуплены. Остальные книги – не к спеху, потому что они мне сейчас не нужны, а если и понадобятся, то смогу их одолжить.
Благодарю вас и надеюсь на дальнейшее сотрудничество.
Ваша Ярмила Прокопова».
Я сразу поняла, что это письмо – дело рук Юлека. Он со мной говорил о старых анекдотах еще давно, до того, как гестапо начало его разыскивать. Ему нужны: третий том «Чешской литературы» и работа Сабины «Духовный коммунизм». Но где Юлек находится, как живет, об этом письмо ничего не говорило. И все же на душе стало легче.
«Духовный коммунизм» Сабины послать Фучику я не смогла. Эту книгу забрало гестапо при обыске.
Юлек, заканчивая работу над Сабиной, столкнулся с большими трудностями. Это видно из письма, которое он написал товарищу Прокоповой 20 августа 1940 г.
«Уважаемая г-жа!
Так как я нынче изрядно хвор и не могу, хотя стоит прекрасная погода, выходить из дому, я вынужден послать вам окончание перевода Сабины с несколькими пробелами, которые, однако, легко восполнить даже при однократном посещении музейной библиотеки.
Болезнь меня очень мучает, и я работаю в неутомимом единоборстве с ней, так как опасаюсь, как бы она не захватила меня целиком раньше, чем я буду готов и выполню хотя бы это свое обязательство. Теперь уже есть полный перевод. К нему приобщены и рефераты из «Чешске вчелы» 1846 г., которые будут помещены после специального титульного листа. Осталось лишь докончить примечания и введение. Над примечаниями я как раз работаю, но для введения у меня недостаточно материала. Поэтому у меня большая просьба. Мне необходимы:
1. Якубец «История чешской литературы», II том (изд. Лайхтер);
2. «История чешской литературы XIX в.», II том (того же издания) или одну из частей III тома, в которой имеется глава о Сабине;
3. В. К. Благник: «Карел Сабина» (брошюрка, которую можно купить у А. Срдце, стоит, кажется, 2–3 к.);
4. Сабина: «Морана»;
5. Сабина: «Сынове светла».
Что касается последних трех названий, то вам не трудно будет послать их мне, но с первыми двумя сложнее. А именно они мне очень нужны – хотя бы одолжить дней на 14. У меня были эти книги, но я одолжил их и теперь не могу получить обратно. Буду очень благодарен, если вы сообщите, можете ли выслать нужные книги и как скоро. От этого зависит темп всей работы.
Если врач мне позволит выйти в скором времени, то я бы дополнил театральную подборку из Сабины еще несколькими его этюдами из критического приложения «Народной газеты» и рефератом из «Лумира». Тогда было бы все полностью. Таким образом, книга будет представлять собой законченное целое, и, если это окажется моей последней работой, я, вероятно, не должен буду стыдиться за нее. То, что я сегодня посылаю, составляет примерно семь печатных листов. Прошу вас выплатить подателю сего обусловленный гонорар. Корректуру и все остальное выполнит потом моя сотрудница, с ней в настоящее время я не имею контакта, потому что она находится в отпуске.
Сердечно вас приветствует и надеется на свидание с вами
Ваш Тихота».
Юлек писал эти строки, скрываясь в Праге, в Вршовицах, на Булгарской улице, в доме номер 3, у Ветенглов. Письмо отнес адресату Геня Ветенгл, юноша лет шестнадцати.
В письме говорится о болезни. Но Юлек тогда был вполне здоров. Под «болезнью» подразумевалось нелегальное положение.
Следующее письмо Геня принес товарищу Прокоповой 21-го или 22 августа 1940 г. Их, собственно, было два. Первое адресовано ей:
«Уважаемая госпожа!
Сердечное спасибо за книги. Я очень сожалею, что обременил вас этим Якубцем. Предполагал, что вы можете его где-нибудь одолжить. У меня самого есть эта книга, но она находится слишком далеко и в недоступном для меня месте. Мой недуг оказался более серьезного характера, чем вначале казалось. О визите к вам пока и думать нельзя. Но на Якубца я найду покупателя, так что все будет в порядке.
Очень огорчен тем, что не смог выдержать обусловленного срока, но я в самом деле в этом не повинен. Теперь, получив Якубца, я сумею закончить примечания послезавтра к утру, так что через пару дней вы их получите в окончательном варианте. Над введением тоже работаю. Я, конечно, согласен на то, чтобы оно было подписано. Более того, рад этому вашему желанию. Особых затруднений, думаю, не будет. Работаю усердно, но при недостатке материала дело все же подвигается сравнительно медленно. Связь прошу поддерживать только таким способом. Для всех иных вы обо мне ничего не знаете, за что я вам буду очень благодарен. Кроме того, прошу вас переписать и послать Густе (прямо на ее адрес: Г. Ф., Хотимерж, п/о Осврачин) следующее письмо:» (Письмо я уже цитировала. Товарищ Прокопова подписала его своим именем и 22 августа 1940 г. мне его отослала. – Г. Ф.).
В конце письма к Прокоповой Юлек приписал: «Ярмила, отбросим обращение «Уважаемая г-жа», прошу тебя, перешли это письмо Густе, потому что: 1. Книги мне все же будут нужны. 2. Я хотел бы, чтобы Г. имела пока работу. Эту книжку согласны издать в «Орбисе».
Твой Ю.».
Более половины примечаний к «Театру и драме» Сабины Юлек подготовил еще в Хотимерже. Остальное он должен был дописать, когда уже скрывался. Не имея возможности свободно передвигаться, Фучик не смог включить в книгу очерк Сабины из критического приложения газеты «Народни листы» и его рефераты из журнала «Лумир».
Юлек поначалу думал в качестве вводной статьи к нашему переводу поместить исследование о Сабине. Но жизнь в условиях подполья сделала для него недосягаемыми необходимые материалы. Фучик не мог появляться на улице, в библиотеке, а также в иных общественных местах, не рискуя быть арестованным. Поэтому к обусловленному сроку он подготовил лишь часть своего исследования – одну главу, которую решил дать не как введение, а поместить в конце книги. Но Фучик не остановился на этом и продолжал писать о Сабине даже после того, как книга «Театр и драма в Чехии до начала XIX века» вышла из печати. Однако Юлек своей работы не закончил. Этот труд Фучика после его ареста был уничтожен.
30 сентября 1940 г. в типографии набрали примечания и главу Фучика об измене Сабины и отправили все это в государственную цензуру в Праге. Материал получил некий А. Файгл, который закончил цензуру 3 октября 1940 г. Небезынтересно, что этот Файгл своим цензорским карандашом вычеркнул девиз Сабины из «Оживленных могил»: «Я, человек свободы, оцениваю добродетель иной мерой и иду своей дорогой».
В строке, где упоминалось о том, что на похороны Сабины пришло несколько рабочих-социалистов, цензор зачеркнул слово «социалистов». В свидетельстве Йозефа Каньки – рабочего-механика – цензор выбросил: «С ним Сабина работал в тайной рабочей организации как пропагандист и советчик».
Из свидетельства И. В. Фрича цензор изъял слова: «Да, прислал мне целую брошюру для защиты нашего дела и снабжал большими и важными материалами для моей заграничной публицистической деятельности».
Далее цензор вычеркнул следующую фразу в главе Фучика: «Если Сабина навредил так мало, то это скорее «заслуга» австрийской полиции, проявившей нерасторопность, чем достоинство Сабины и его доброй воли, которую могли легко сломить» – и еще: «…выяснилось, что Сабина информировал полицию – хотя очень осторожно – и о заграничных передвижениях своих друзей».
Основательно обкорнанную работу Юлека получил после Файгла другой цензор, фамилию которого на цензорском экземпляре прочесть не удалось. Он хотя и снял запреты Файгла в местах, касающихся давно минувших исторических событий в жизни чешского народа, но подтвердил изъятие текста, говорящего о национальной и социальной свободе нашего народа, о рабочих, объединяющихся во имя грядущей новой организации мира, а также тех мест, где Юлек писал о послушных колесиках машины угнетения и об аппарате врага.
4 октября 1940 г., в 14 часов, владелец типографии Палан получил подписанную цензурой главу о Сабине и примечания. Типограф немедленно приступил к печати.
Глава XV. Свидание с Юлеком в Праге
В начале сентября 1940 г. письмоносец принес в Хотимерж открытку, отправленную из Праги 31 августа на имя племянницы Юлека Либушки Нахтигаловой. Детской рукой на открытке было написано: «Привет из Праги посылает Маня». Это был зов Юлека. Он просил меня приехать.
Я начала жаловаться соседям на зубную боль. Два дня ходила с завязанной щекой. На третий день сообщила, что еду к зубному врачу в Пльзень. Вышла из Хотимержа по тропке, по которой мы с Юлеком столько раз ходили, когда уезжали в Пльзень либо в Домажлице. Тропка была узкая, для одного пешехода. Юлек всегда шел впереди, а я в двух-трех шагах за ним. Но иногда дорожка расширялась. Тогда, обнявшись, мы шли рядом. Юлек при этом часто пел или насвистывал любимые песенки. Это были прекрасные путешествия.