ондон. Надежды на наше освобождение отдалялись, однако у нас не было ни малейшего сомнения в том, что Гитлеру придет конец.
Привезла я Юлеку халат, тот, который мы ему подарили к рождеству. Дни стояли уже холодные, а квартира все еще не отапливалась. Юлек тут же надел халат и порадовался, что стало теплее. Мы не смели выйти из квартиры, да и ключей у нас не было. За все время пребывания у Славки, т. е. в продолжение 10–14 дней, Фучик ни разу не выходил на воздух. Иногда мне казалось, что такое времяпрепровождение хуже, чем острог. Юлек же не высказывал недовольства ни тогда, ни позже, когда во много раз дольше бывал заперт в квартирах и вместо прогулки ночью высовывался из открытого окна, вдыхая «свежий» пражский воздух.
У Славки не было никаких продовольственных припасов. Хорошо еще, что я привезла курицу и мама, когда ее упаковывала, не забыла положить лапши для заправки бульона. Сварила я эту курицу, и, ограничивая себя, мы питались ею три дня. Четвертый день был голодным. Но Юлек не унывал, он был полон юмора. Когда я призналась, что с большим аппетитом съела бы кусочек хлеба, Юлек возразил: «Но как же это вы себе представляете? Ведь в последний раз вы кушали не далее, как вчера. С этим запасом могли потерпеть хотя бы с неделю!»
Фучик вспомнил о «Мемуарах» Фрича[41], о книгах, которые находились в нашей пражской квартире. «Помнишь, как мы их купили в букинистическом магазине на Водичковой улице? И как дешево! Все четыре части в трех книгах всего за пятьдесят крон». Юлек, поглаживая заросший подбородок, на минуту предался воспоминаниям. Еще летом у торговца книгами Гокра Фучик нашел стародавнее издание Добровского «Грамматика чешской речи». У Юлека не оказалось необходимой суммы, чтобы купить эту книгу, но задаток в 50 крон он оставил. – «Когда будут деньги, ты Добровского выкупи», – напомнил он.
Славка Дитетова и Карел Опоченский имели большую библиотеку. В этом отношении мы были хорошо обеспечены. Но Юлеку не хватало «Мемуаров» Фрича. Наконец голод выгнал меня из дому. «Раз, ты уже собралась, – сказал Юлек, – то, может, смогла бы осторожненько заехать в нашу квартиру и привезти «Мемуары» Фрича». Я вышла из квартиры Опоченского. Дом был тихим, нигде ни души. Если все будет в порядке, возвращусь в семь часов вечера. Поскольку звонить нельзя, Юлек будет ждать в прихожей и откроет дверь. В моем распоряжении было полдня. Я спустилась вниз до Нусле, а оттуда поехала трамваем в Дейвице.
Дома я нашла все в том виде, в каком оставила месяц назад. Забрав «Мемуары» Фрича, незаметно покинула квартиру. Прежде всего я направилась в близлежащую Стромовку[42]. Убедившись, что за мной нет слежки, вышла на улицу и купила по карточке хлеб и колбасу. Возвратилась к Юлеку в точно условленное время. («Мемуары» Фрича остались у Опоченского. После освобождения страны он возвратил мне их.) Хозяева квартиры вскоре вернулись в Прагу. И тогда встал вопрос о новом местожительстве Юлека.
Фучик переменил квартиру во второй половине октября. В один из дней 1940 г. я, Славка и Юлек ожидали товарищей, которые должны были отвести Фучика на новое место. Но никто из нас не знал, куда и к кому. Я была очень взволнована и почти не разговаривала. Юлек же, напротив, шутил над своей длинной бородой, из-за которой хозяин новой явки того и гляди примет его за лешего, не впустит в квартиру, и ему, Фучику, придется вернуться к Славке. Было около семи вечера, когда вдруг раздался звонок. Хотя это и не было неожиданностью, я вздрогнула. Мы с Юлеком ушли в соседнюю комнату, а Славка пошла открывать. Через минуту она вернулась за Юлеком.
Я осталась в комнате одна. Неподвижно сидела и смотрела на дверь, за которой скрылся Юлек. Посетители не должны были знать о моем присутствии. Вскоре Юлек зашел ко мне уже готовый в дорогу: в теплом пальто и шляпе, под мышкой – узелок, в котором были халат и туфли. Он смущенно улыбался, а в глазах светилось любопытство – каким окажется то новое, неизвестное,
– Я уже еду, – прошептал он.
– Куда?
Юлек пожал плечами.
– До свидания, Густина!
– До свидания, Юлек мой!
Все глуше доносились удаляющиеся шаги. В неизвестность уходил дорогой мне человек, чья жизнь зависела теперь от людей, к которым он шел. Шел, не зная куда и к кому. Правда, в то время в нашей стране было много борцов, которые жили так же тайно, в подполье, разыскиваемые гестапо.
После ухода Юлека я распрощалась со Славкой и уехала домой, в Дейвице. Зашла к дворнику за продовольственными карточками. Он накинулся на меня: почему я заменила в квартире замок, не предупредив его.
– Господа из гестапо здесь снова были, спрашивали о вашем муже, гневались, что у вас на дверях новый замок. Я совсем не намерен сесть из-за вас в тюрьму.
– Когда ваша квартира будет подвергаться нападению грабителей, – ответила я, – вы наверняка не повесите на дверь листок с надписью: «Господа злодеи, имейте в виду, я вставил новый замок!»
Вскоре я уехала в Хотимерж. Надвигалась пора дождей и туманов. Дни становились короче, приближалась осенняя хлябь, которая в предгорных районах наступает гораздо раньше, чем в Праге. Я должна была выяснить у старосты, не согласится ли он раздобыть для меня удостоверение о приписке к общине пожилого мужчины, которого уже нет в живых. Этот документ мог бы понадобиться Юлеку. Староста дал уклончивый ответ: боялся. А люди в поселке расспрашивали, где Юлек. Я пожимала плечами: «Не знаю». Односельчане начали говорить, что Фучик в Москве. Я не опровергала этого. Только старый дед, батрак, тот самый, которому Юлек когда-то возвратил удочку, отнятую старостой за браконьерский лов рыбы, говорил: «Коммунисты неистребимы, их преследуют, арестовывают, расстреливают, и все же они живучи. Они борются за идею, которая делает их бессмертными».
Я была занята переводом для «Чина» «Сельской шляхты» и заботами о наших собаках, курах, кроликах и козах.
По истечении четырех недель снова начала симулировать зубную боль, жаловалась, что, видимо, придется опять ехать в Пльзень. Ведь мы с Юлеком договорились, что я приеду к нему через четыре-пять недель и остановлюсь на вечер у Славки Дитетовой.
И вот я опять в Пльзене. К зубному врачу все же зашла, а наутро отправилась в Прагу, на Панкрац, к Славке Дитетовой. Вечером мы вышли из дому и после десятиминутной ходьбы пересекли железнодорожный путь, миновали какую-то ограду и остановились перед угловым домом. Нигде ни живой души. Мы вошли в дом и стали подниматься по лестнице. Время от времени подсвечивали спичкой – фонарика у нас с собой не было, – и тогда по стенам прыгали темные тени. Наконец Славка остановилась на четвертом этаже и позвонила у двери с № 17. Прошла минута, затем дверь открыла незнакомая молодая женщина. Мы на цыпочках вошли в маленькую переднюю. Незнакомка заперла за нами дверь. Встретившись с ней взглядом, мы улыбнулись друг другу и пожали руки. Я и Славка скинули пальто, и молодая женщина провела нас в комнату, в которой окно было затянуто в целях светомаскировки. Здесь мы застали молодого мужчину. Оказалось, что Славка была знакома и с женщиной, и с молодым человеком. Осмотрелась. Незнакомец молча исчез за дверью, ведущей в какое-то темное помещение, и тут же возвратился, а с ним очень заросший Юлек! На Панкраце, на улице Завозовноу, ныне Доудлебская, № 2, у Баксов, была новая нелегальная квартира Фучика. Вацлав Бакса – в то время технический служащий в земской управе, а его жена преподавала в школе. Жила с ними также Лидушка Плаха – сводная сестра Йожки Баксовой.
Как попал Юлек к Баксам?
В середине октября мы расстались у Славки Дитетовой. Товарищ Ганус – директор школы в Нусле – увел Фучика к товарищам Матовым. Шли они от Славки, будто воры, крадучись; Ганус постоянно оглядывался: нет ли слежки. Он чувствовал очень большую ответственность за безопасность Юлека, а потому был осторожен. «На счастье, – рассказывал Юлек, – нас оберегало спасительное затемнение на улицах Праги и светомаскировка в домах». Товарищ Ганус привел Юлека к дому, в котором жили Машовы. В больших городах люди часто бывают незнакомы, живя даже в одном доме, на одной улице. Так было и на этот раз. Славка Дитетова не знала Матовых, хотя они жили напротив. Она не подозревала также, что Ганус уводит Юлека в квартиру, находящуюся так близко. Когда Юлек и его провожатый подошли к дому, в котором жили Машовы, Ганус позвонил. Товарищ Машов сбежал вниз, затем на лифте поднял гостей наверх, бесшумно открыл квартиру, в передней даже света не зажег и – прямо в комнату. Товарищ Машова мне потом рассказывала, как все они были взволнованы, ожидая Юлека, которого разыскивает гестапо. Спокойнее всех оказался Юлек. Он вошел и извинился за свой обросший вид.
У Матовых Юлека поджидал незнакомый мужчина, который должен был отвести его на новую конспиративную квартиру. Это был Йозеф Высушил. У Матовых внимание Юлека привлекло множество книг. Он сказал, что когда-нибудь специально придет познакомиться с библиотекой. Однако свое обещание выполнить не смог. Выйдя из квартиры, мужчины на лифте спустились вниз, а потом в потемках отправились в путь. Привели Юлека к Баксам. Дома была лишь Йожка. Хотя товарищ Высушил и предупреждал, что Юлек основательно оброс, Йожка все-таки испугалась, увидев его. То же произошло и с Лидой, которая пришла домой позже. Самого товарища Бакса не было – выехали из Праги в служебную командировку. Он не подозревал, что, вернувшись домой, найдет такого квартиранта. Йожка взяла Юлека в квартиру без предварительного согласия мужа – Фучику необходимо было как можно быстрее уехать от Славки Дитетовой. Вскоре возвратился Бакса. Они с Юлеком стали хорошими приятелями. Баксовы заявили, что Юлек может оставаться у них столько времени, сколько захочет сам – хотя бы два года. Но в то время я была убеждена, что Гитлер так долго не продержится.
У Баксов были две комнаты и маленькая кухня. Хозяева вместе с Лидой поместились в одной комнате, а вторую предоставили Юлеку в полное его распоряжение. В холодные месяцы Юлек днем работал в комнате Баксов– там топили. В годы нацистского господства ощущалась острая нехватка угля.