внести ясность в это дело. Состоялся обмен мнениями. В результате было решено немедленно арестовать Елинека.
Около полуночи агенты гестапо арестовали Елинека в его квартире на Панкраце.
Уже тогда, когда Дворжак сообщил мне адрес Елинека в Праге, на Панкраце, я вместе с Дворжаком и Лаймером провел наружный осмотр квартиры Елинека. Это было сделано как-то в субботу, после полудня. Елинек жил в современном новом доме № 1133 на ул. Хиттусиго. Дом имел два входа. В нем проживало около 60 семейств. Квартира Елинека была на первом этаже. Во время осмотра было решено при аресте обитателей квартиры установить охрану и снаружи.
Причина несостоявшейся встречи Выскочила с Дворжаком заключалась в следующем.
Как я уже указывал выше, мы хотели оставить автомашины перед фабрикой «Орион». Но по приказу Лаймера поставили их перед домом архитектора Кубика на Бенешовской улице. Кубик, пожилой человек лет шестидесяти пяти, большей частью находился вне Праги, в Южной Чехии. Жена была значительно моложе его. Некая Панушкова служила у них домработницей. Панушкова и привела к Кубикам Выскочила. Он жил у них нелегально примерно с осени 1941 г.
Мы оставили автомашины возле виллы, а сами отправились к месту свидания, находившемуся напротив дома. Позже, когда была арестована Кубикова, удалось установить, что Выскочил заметил наши автомашины и обратил внимание на то, что человек восемь мужчин окружают кинотеатр на Мичанках. Хотя Выскочил и не был уверен, что это гестапо, тем не менее он не вышел из квартиры и вместе с Кубиковой и ее сыном наблюдал за нашей подготовкой. Он видел также, как автомашины отправились в обратный путь. К моменту нашего отъезда, показал впоследствии Выскочил на допросах, он уже точно знал, что мы из гестапо.
Кубикова и ее сын были арестованы по другому делу в июне 1942 г. и приговорены к смертной казни. Упомянутую Панушкову привел в гестапо ее собственный муж мясник Панушка, также в июне или июле 1942 г. И она, по другому поводу, была приговорена к смертной казни.
28 апреля 1942 г. – продолжал далее Бем, – около 0.30 ночи, мы позвонили в квартиру к Елинекам. (Даты указаны ошибочно. Елинеки были арестованы вместе с Юлеком 24 апреля 1942 г. около 10 часов вечера. – Г. Ф.) Дворничихе был отдан приказ не запирать вход в дом и оставаться у себя. Еще раньше двое полицейских установили наблюдение за квартирой. Мы знали, что кроме Елинеков там находятся еще люди. Поскольку нам не открывали, мы взломали дверь. В кухне застали несколько человек, в их числе двух или трех женщин. Кроме Елинека в квартире оказались трое мужчин. В момент нашего прихода, по-видимому, в полном разгаре было веселье, так как на столе стояли чашки с горячим кофе и блюдо печенья. При нашем появлении поднялась суматоха. Мы заметили, что один из присутствовавших намеревался пустить в ход оружие. Как позже выяснилось, это был бывший боец в Испании Мирослав Клецан, носивший подпольную кличку Мирек. Всем присутствующим было приказано поднять руки вверх. После этого они были подвергнуты строгому обыску, чтобы установить, нет ли при них оружия. Кроме пистолета, найденного у Клецана, никакого другого оружия найдено не было. В момент обыска я стоял спиной к спальне, свет в ней был погашен. Вдруг в комнате появился мужчина, обросший бородой и усами. Я успел заметить, как он сунул в постель два револьвера. Оба они оказались заряженными. Вновь появившемуся также приказали поднять руки вверх и тщательно его обыскали. Мы просмотрели личные документы задержанных. У бородатого мужчины было найдено удостоверение на имя Гора или Горака. Документ на это же имя оказался и у Клецана. Все лица, оказавшиеся в квартире, были арестованы и доставлены в гестапо. Я ехал в гестапо в одной машине с Клецаном и бородатым мужчиной. Еще в дороге я спросил у Клецана и его соседа об их настоящих именах. Ни один из них, однако, не дал мне правильного ответа. Когда обоих привели в канцелярию Лаймера, Клецан заявил, что согласен давать показания, и назвал свое настоящее имя. Поэтому он был немедленно отведен в соседнюю комнату – в кабинет № 428. Я остался с Клецаном. Бородатый же мужчина отказался давать показания. Его подвергли допросу в служебном кабинете Лаймера. Допрашивали: Лаймер, Фридрих, Цандер, Дюмихен, доктор Ганс и криминальный секретарь Каллус. Подследственный упорствовал и не хотел назвать свое настоящее имя. Во время допроса его били. При этом особенно отличились Фридрих и Цандер. Фридрих похвалялся, что собственноручно убил уже восемь человек, и грозил прикончить также и бородатого. Я лично занят был Клецаном. Последний заявил, что бородатый мужчина – Фучик, что он является членом Центрального Комитета нелегальной Коммунистической партии Чехословакии и что он, Клецан, действовал лишь по его, Фучика, приказу.
Я тут же пошел в кабинет Лаймера и сообщил, что бородатый мужчина – это Фучик. Одновременно я заявил Лаймеру, что ведение этого дела беру на себя. Я также просил Фридриха больше не бить Фучика. Когда Фучик услыхал, что Клецан выдал его, он печально и вместе с тем с презрением поглядел на Клецана, которого привели из соседней комнаты для очной ставки. Затем Фучик сказал: «Ну вот, теперь вы знаете, что я Фучик». При этом он принял гордую позу.
Начиная с этого момента, он не произнес ни слова. По приказу Лаймера Фучика снова били. Я же опять – было около пяти часов утра – обратился к Фридриху и Цандеру, сказав, что не имеет смысла бить человека до смерти. На это Фридрих ответил, что мне еще нужно у него многому поучиться. Часам к шести утра Клецан закончил свои показания. Так как Фучик отказался отвечать на вопросы, около шести часов утра его отвезли в панкрацкую тюрьму…»
В показаниях, о которых говорит в протоколе допроса Бем, Мирек выдал членов Национально-революционного комитета чешской интеллигенции, и среди них Владислава Ванчуру; Мирек указал Бему квартиру скульптора Зденека Дворжака, где ь момент налета гестапо находились: Бедржик Вацлавек, Павел Кропачек, профессор Фелбер и его сын. Все были арестованы, а затем их казнили или замучили. В своих показаниях Мирек выдавал все новых и новых борцов.
Бем показал далее:
«В эту ночь, к восьми часам утра, было арестовано 14 или 16 человек, которых назвал Дворжак. Все они были доставлены во дворец Печека. Тут же я должен заметить, что и шпион Дворжак был формально арестован и как заключенный участвовал в очной ставке с Бартонем и другими членами организации…»
Об аресте Юлека гестаповец рассказывает очень скудно. Тем не менее показания Бема дают представление о том, как тиранили Юлека. Всю вину за истязания Фучика Бем сваливает на других гестаповцев, а мучительную процедуру его допроса в гестапо сокращает на целых 16 часов!
24 апреля вечером, когда Юлек был схвачен и увезен в гестапо, я, ничего еще не зная, сидела в приемной зубного врача в ожидании Курта Глазера и Зденека Новака. Во время этих свиданий я передавала им нелегальные издания. Разумеется, незаметно для окружающих. Даже доктор – владелец амбулатории – не имел ни малейшего понятия о наших отношениях. Никого не удивляло и то, что мы ходим лечить зубы по вечерам, – многие пациенты навещали доктора в вечерние часы. Это было тем более естественно, что врач квартировал тут же, при лечебнице.
Там 24 апреля 1942 г. я случайно встретилась с Божкой Поровой. Мы не виделись с 1938 г., а раньше были близкими подругами, особенно в период ее работы телефонисткой в студенческой колонии на Летне, где я жила. Несколько лет мы работали в одной партийной организации. Теперь она скрывалась и ей негде было ночевать. В глазах Божки было, пожалуй, больше печали, чем упрека, когда я вынуждена была из соображений конспирации отказать ей в ночлеге.
Вернулась домой поздно. Уснула далеко за полночь. Вдруг сквозь глубокий сон мне почудилось, будто кто-то позвонил в квартиру. Еще во сне почувствовала, как затрепетало сердце. Я успокаивала себя тем, что это сон. Однако, открыв глаза, отчетливо услышала настойчивое дребезжание звонка. Первая моя мысль – гестапо ищет Юлека. Я встала и сделала несколько шагов по темной комнате. «Не открою!» Снова легла и с головой укрылась одеялом, чтобы не слышать терзающего душу звонка. Какое счастье, что здесь нет Юлека! И хорошо, что я не привела к себе Божку Порову. Я начала вспоминать, какие нелегальные, антифашистские издания находятся в квартире. Мысленным взором оглядела книги, выстроившиеся рядами в книжных шкафах. Между томами спрятан экземпляр апрельского номера «Руде право» и нелегальное издание «Истории ВКП(б)», но их не просто найти.
А звонок все звонил и звонил. Я снова встала, затемнила окно, включила свет и отыскала «Руде право». Куда ее деть? Спустить в канализацию? Но для этого нужно выйти из комнаты. Они наверняка услыхали бы. Сжечь? Но как? Ведь в квартире центральное отопление. Снова погасила свет, откинула темную штору, отворила окно, вылезла на карниз и выбросила «Руде право». Газета покружилась в воздухе, но лететь не захотела и, тихо шурша, опустилась в кровельный желоб. Я потянулась за ней, но рука оказалась слишком короткой. Вокруг царила темнота. У меня даже мелькнула мысль: а что, если броситься вниз головой с шестого этажа? Сразу бы конец всему! Но я тут же выбросила эту мысль из головы. Враги будут ликовать, если мы начнем ломать свои головы о каменные тротуары. Эту радость я им не доставлю! Сердце мое билось, словно хотело выскочить из груди. Главное, уговаривала я себя, они не заполучат Юлека!
Вскоре к трезвону квартирного звонка присоединилось басовитое жужжание домашнего телефона и громкий стук в дверь.
Я ходила по темной комнате. Под ногами, словно успокаивая меня, поскрипывал паркет. «Не открою!» – твердила я. Может быть, незваным гостям надоест, и они уберутся отсюда. Снова затянула окно светомаскировочной шторой и включила свет. Оглядела нашу уютную комнату: книги, расставленные в шкафах вдоль стен, письменный стол, за которым работал Юлек, радиоприемник, доносивший до нас голос Москвы. Они, конечно, интересуются Юлеком. Я скажу, что ничего о нем не знаю, видела его в последний раз весной 1940 г. Да, он все еще прописан в этой квартире. А зачем его выписывать, я убеждена, что он возвратится. Они явились сюда, значит, Юлек не в их руках. Этот довод меня немного успокоил.