Всю первую половину дня мы находились в напряженном ожидании. Вдруг в «четырехсотку» вбежал гестаповец и увел на допрос Юлека. В полдень его привели обратно. Я вопросительно поглядела на него. Юлек на секунду прикрыл глаза – все в порядке, будь спокойна. Но я не поверила. Чувствовалось, что приближается катастрофа.
Когда на следующий день меня привели в «четырехсотку», я сразу поняла – творится что-то ужасное. В комнате стояла мертвая тишина. Юлека не было. Заключенных охраняли несколько гестаповцев. Они пристально следили за каждым движением узников. Появились новые арестованные: красивая женщина, готовящаяся стать матерью, и темноволосый мужчина – оба евреи. (Позже я узнала, что это те самые молодожены, у которых нелегально проживала девушка Маня – автор писем. Супружеская пара погибла в Освенциме.)
Лоренц сидел на своем месте. Я осторожно коснулась его руки: «Что происходит?». Он еле заметно повернул голову и прошептал:
– Вацлавик арестован!
– Когда? – тихо спросила я.
– Вчера.
– Говорит?
Арношт чуть-чуть приподнял плечи. Этот жест мог означать все что угодно. Ведь мы не знали, как Вацлавик поведет себя на допросах.
– Где Юлек?
– На допросе.
– А Мила Недвед?
– Тоже.
В этот момент вызвали на допрос и Лоренца.
Я сидела как на иголках. Мне казалось, что другие заключенные вели себя так, словно ничего не произошло. Зденек Дворжак малевал какой-то пейзажик, Гонзл кисточкой спокойно чистил шрифт пишущей машинки, Резек тихонько постукивал по клавишам своей машинки…
Каждую минуту я осторожно оглядывалась на дверь: не введут ли Юлека? Наконец в сопровождении Нергра появился Мила Недвед. Его лицо было покрыто красными пятнами. Мила нервно поправлял очки. Нергр отвел доктора на место и молча удалился. Снова опустилась зловещая тишина.
Прошло немало времени, пока привели Юлека. Проходя мимо меня, он успокаивающе прикоснулся к моим волосам. Я вопросительно взглянула на Юлека. Он на какой-то миг прикрыл глаза, как бы говоря: «Все в порядке!».
Наступил полдень. Когда мы строились на обед, Мила Недвед, улучив минутку, шепнул мне: «Передай Ольге, она не должна говорить о письмах и доценте. Пусть признается только в трех пакетиках. Долейши утопил Вацлавика и ее». Я молча кивнула. Стало быть, Ольга арестована! Теперь мне надо не упустить подходящий момент. Нужно стать последней в шеренге женщин – поближе к Юлеку. К сожалению, сделать этого не удалось.
Внизу, в отделении для женщин, я увидела Маню – автора тайных писем. Это была девушка лет восемнадцати. Она молча показала мне свои ноги: они сплошь были в кровоподтеках и синяках – следы побоев на допросах.
Сердце мое тревожно билось, в висках стучала кровь. Меня терзала беспокойная мысль: удалось ли гестаповцам узнать, что и как делалось в «четырехсотке» для заключенных?
Позже я узнала, что 10 декабря, после обеда, арестовали Вацлавика. Юлеку об этом в тот же вечер сообщил Залуский. Никто из заключенных еще не знал об аресте Вацлавика. Гестаповцы не приводили его ни в «четырехсотку», ни в «кино». Юлеку необходимо было известить об этом Милу Недведа и Лоренца, но встретиться в тот день с ними не удалось – они были на допросе. Через Ренека Юлек передал на первый этаж коридорному Шпринглу, работавшему в библиотеке гестапо, что ему необходимо с ним переговорить. Для этого нужно было попасть в последний тюремный автобус.
Шпрингл на минуту задумался, а затем пошел к своему начальнику, заявив, что ему необходимо закончить работу. Он попросил разрешения остаться в библиотеке до последнего рейса тюремного автобуса. Гестаповец разрешил.
Юлек и Шпрингл надеялись, что во время переезда из дворца Печека на Панкрац им удастся поговорить. Однако последним рейсом отправляли всего-навсего четырех узников под охраной двух эсэсовцев. В такой обстановке нечего было и думать о разговоре. В тюрьме Панкрац при выходе из машины Юлеку удалось сказать Шпринглу: «Мне необходимо с тобой поговорить сегодня же!».
Ночью должен был дежурить Гефер.
Каждый заключенный, привезенный с допроса, стремглав бежал к своей камере и, стоя у двери, дожидался, когда эсэсовец его обыщет и впустит в камеру. Шпрингл после обычной процедуры у ворот стремительно помчался на первый этаж тюрьмы. Он хотел убедиться, действительно ли дежурит Гефер. К счастью, дежурил именно он. Тщательно и долго Гефер обыскивал Шпрингла. Прежде чем войти в камеру, Шпрингл шепнул ему: «Мне крайне необходимо переговорить с Фучиком». Поколебавшись, Гефер согласился помочь: «Когда немного утихнет, я зайду к тебе».
Это было очень рискованно. Тщательно все обдумав, надзиратель отправился в угол коридора, куда сваливали черепки разбитой посуды, коробки от белья и другую рухлядь. Пошарив, он нашел старый сапог. Коридоры были уже пусты, камеры заперты. В тюрьме стояла тишина. Схватив сапог и убедившись, что поблизости нет никого, Гефер неслышно – ночью эсэсовцы обходили тюремные коридоры в мягких туфлях – подошел к камере Шпрингла, тихонько открыл ее. Войдя, надзиратель подал Шпринглу разбитый сапог. Если бы их кто-нибудь застал, Гефер мог сказать, что Шпрингл, дескать, выносит на свалку изодранную обувь. Оба, как тени, выскользнули в коридор, и тихонько направились к камере 267, где сидел Юлек. Подойдя к ней, Гефер проворно открыл дверь, и Шпрингл проскользнул внутрь. Надзиратель тотчас запер замок и отошел.
Товарищ Шпрингл рассказывал мне о событиях той тревожной ночи. Юлек просил его известить обо всем Недведа и Лоренца, чтобы они были подготовлены ко всяким неожиданностям. Шпринглу удалось вовремя предупредить обоих. 11 декабря утром они уезжали во дворец Печека, будучи еще коридорными, а во второй половине дня, после Допроса, их отправили в «кино» – под охрану гестаповца Менцла и других.
Гестаповцы чехи неистовствовали. Им здорово досталось от немецких комиссаров, которые считали, что в «четырехсотке» недостаточно строгий режим. «Пострадавшие» отыгрывались на заключенных.
Я думала о том, как выполнить поручение Недведа. Ольгу в «четырехсотку» не приводили. Она, очевидно, была на допросе, откуда ее, вероятнее всего, должны были отправить в Панкрацкую тюрьму, я же находилась в тюрьме на Карловой площади. Как быть?
После шести часов вечера нас отвели вниз, где эсэсовец Менцл устроил перекличку, коверкая фамилии заключенных и награждая их подзатыльниками и пинками. Затем погнали в закрытый автобус, где помимо общей камеры имелось маленькое отделение с отдельной дверью. Туда меня и втолкнул эсэсовец. До этой минуты я еще надеялась переговорить в автобусе с Ольгой.
В машину вталкивали все новых заключенных. Вдруг отворилась дверь моей тесной каморки и ко мне втиснули женщину. Это была Ольга!
Эсэсовцы заперли передвижную тюрьму, и машина выехала на улицу. Я передала Ольге поручение Милы и посоветовала ей в тюрьме о своем деле ни с кем не говорить: в камеры подсаживают провокаторов. Ольга рассказала, как гестаповцы явились за ней в Виноградскую больницу. Узнав, что в больнице работают две сестры Волдржиховы, они для верности арестовали обеих.
13 декабря едва меня привезли в «четырехсотку», как за мной прибежал Бем – он вечно торопился. «Не пронюхали ли они о шифрованных письмах Лоренца?» Сердце сжималось от нехорошего предчувствия. Мы миновали дверь его кабинета, прошли мимо канцелярии Фридриха. Куда он меня ведет? Наконец, Бем открыл одну из дверей, и мы вошли в комнату. За столом, развалившись, сидел комиссар Вилке. Перед ним лежало несколько розог. Видно было, что некоторыми из них уже основательно «поработали». Вилке оглядел меня с головы до ног и скривил рот. Эта гримаса меньше всего походила на улыбку. С минуту он разглядывал меня, потом изрек:
– Госпожа Фучик, вам не следует бояться. Нам нужно лишь кое о чем порасспросить вас. Но говорить вы должны правду.
Я стояла перед ним настороженная. Куда он метит? Что знает? Перевела взгляд на Бема, потом опять на Вилке, с наигранным спокойствием пообещала:
– Господин комиссар, я буду говорить только правду.
Он кивнул и продолжал:
– На вас ссылается Лоренц. Своими показаниями вы могли бы ему очень помочь.
«Это определенно в связи с письмами», – подумала я.
Вдруг Вилке изменил тон и резко спросил:
– Вы знаете Вацлавика?
Мне стало страшно.
– Вацлавика? – повторила я и замолчала, как бы вспоминая это имя. – Нет, Вацлавика я не знаю!
– Врете! – вскричал Вилке.
– Я не лгу. Никакого Вацлавика не знаю.
– Вы не знаете Вацлавика? Так мы вам его покажем!
Толстый Вилке оказался необыкновенно подвижным.
Он проворно выскочил из-за стола, исчез за дверью и мгновение спустя втащил в кабинет Вацлавика. Я тайком от гестаповцев бросила на него взгляд, полный горячего участия, но уже через секунду смотрела без всякого интереса, как на совершенно незнакомого человека, до которого мне нет никакого дела. Он очень изменился за эти несколько дней: глаза глубоко ввалились, щеки пожелтели, всегда аккуратно причесанные волосы свалялись. Вслед за Вацлавиком ввели избитого Лоренца.
Увидев Лоренца, Вацлавик с руганью набросился на него. Он готов был избить Арношта. Оказалось, что тот, стремясь спасти другого человека, показал, будто оба письма к его сестре вынес на волю Вацлавик. Последний, не будучи предупрежден об этом, все отрицал на допросе, и ему основательно намяли бока. Позднее Ренек шепнул Вацлавику, что письма вынес он. Ренек был уверен – Вацлавик скажет об этом на допросе. Но Вацлавик, когда его привели к комиссару, вдруг заявил, что выносил письма он. Гестапо без труда установило: письма Вацлавик вынести не мог, так как в то время находился за пределами Праги. Его снова избили, но Вацлавик стоял на своем.
Гестаповцы с трудом оторвали Вацлавика от Лоренца и вывели обоих в коридор.
– Так вы не знаете Вацлавика? – снова спросил Вилке,
– Этого господина я видела, но не знала, что его фамилия Вацлавик.
– Не лгите! – заорал Вилке. – Ведь этот фрукт в «четырехсотку» дневал и ночевал.