– Волдржихова, – бойко отрапортовала Ольга.
– Волдржихова, вы хотели бы работать в коридоре? – официальным тоном спросила надзирательница.
Из-за ее спины я кивнула Ольге, и она ответила:
– Да.
– Ладно, – бросила Кунертова и заперла камеру.
Я не понимала, почему она медлит. Нужно было мыть коридор, убирать канцелярию, к тому же приближался обед.
– Кто мне поможет?
– Я должна спросить у Сопла, – пояснила надзирательница и отвела меня в камеру.
Затем Кунертова отправилась звонить по телефону на Панкрац начальнику тюрьмы. Вскоре она возвратилась и сказала, что Соппа не разрешил, так как у Волдриховой – она коверкала ее фамилию – «тяжелое дело», и Соппа предложил другую женщину. Тогда почему Соппа направил Волдржихову на Карлову площадь? В этой тюрьме не содержали узников с «тяжелыми делами». Надзирательница приняла наивность моего вопроса за чистую монету и ответила: «Не знаю!». По тюремной книге мы нашли номер камеры, в которой сидела та, которую рекомендовал в коридорные Соппа.
Кунертова пошла поглядеть на нее. Когда надзирательница назвала фамилию, вперед выступила семнадцатилетняя девушка. Кунертова спросила у нее, хотела бы та работать в коридоре. Девушка молчала. Она не понимала по-немецки. Тогда я перевела ей вопрос надзирательницы. Девушка фамильярным тоном ответила, что и не подумает работать, поскольку через два дня уходит домой. Когда я перевела ее ответ, Кунертова рассвирепела и скомандовала: «Марш!». Надзирательница увела девушку и меня в камеру коридорных и заперла дверь.
Осмотревшись по сторонам, девушка присела на топчан и спокойно положила руки на колени.
– За что тебя посадили в тюрьму? – поинтересовалась я.
– А за то, что я не хотела работать, – смеясь ответила она. – Мне сказали, что послезавтра меня освободят. Так чего ради я буду надрываться в коридорах!
– Ты права. Это было бы глупо, – согласилась я. Девушка недоверчиво посмотрела на меня. А я совершенно серьезно добавила: – Надзирательница все равно ничего не сможет сделать, если бы даже и пожаловалась. Им не следовало бы говорить, что тебя освободят. Стать коридорной на два дня бессмысленно. За такое короткое время ты даже оглядеться как следует не успела бы.
Девушка продолжала сидеть на койке, а я тем временем мыла посуду. Вскоре пришла надзирательница и стала кричать на девушку. Затем, указав ей на дверь, скомандовала: «Марш!».
Девушка спокойно поднялась и медленно вышла. Надзирательница увела ее в прежнюю камеру. На следующий день девушку и впрямь освободили. Вернувшись, надзирательница решительно заявила: «Возьму в коридорные Волдрихову». Кунертова могла себе это позволить даже вопреки запрету начальника тюрьмы. Ее муж служил в гестапо во дворце Печека, а это кое-что значило. Вскоре она привела Ольгу.
Оставшись одни, мы бросились друг другу в объятия. Я засыпала Ольгу вопросами: почему она здесь, а не на свободе, выполнила ли поручение Милы?
И Ольга рассказала. После нашего разговора в туалете во дворце Печека ее вызвали на допрос на пятый этаж, к комиссару Вилке, который спросил: «Так вы мне действительно все сказали, вам нечего добавить?» – «Господин комиссар, я вам сказала не всю правду», – смиренно ответила Ольга.
Вилке насторожился: «Как так?». И Ольга начала рассказывать, как в камере ее терзала мысль о том, что во время допроса она утаила одно важное обстоятельство, и сегодня собиралась дополнить свои показания.
Вилке внимательно слушал ее «признания». Когда она на минуту умолкала, он вежливо просил ее продолжать. Ольга покаялась в том, что умолчала о письмах, полученных от Недведа. «Сколько?» – с интересом спросил Вилке. Она задумалась, будто вспоминая, а потом ответила: «Три». Вилке был удовлетворен ответом. Это совпадало с тем, что показывал Вацлавик. «О чем говорилось в этих письмах?» – задал новый вопрос Вилке. И Ольга опять в соответствии с указанием Милы рассказала, что Недвед писал в них о своей дочери Ганочке, которая в это время была тяжело больна. Отец, мол, ее очень любит и был страшно обеспокоен, узнав о ее болезни. Поэтому в письмах он все время спрашивал о состоянии здоровья Ганочки, о том, как протекает болезнь, и просил Ольгу, чтобы она позаботилась о девочке.
Вилке, по-видимому, поверил.
И вот она ждет освобождения. Но почему ее перевезли в другую тюрьму, вместо того чтобы отпустить домой?
Ольга стала ценнейшим человеком в тюрьме на Карловой площади. Как медичка, она доставала такие лекарства заключенным, каких тюремный врач никогда не прописал бы.
Коридорной в тюрьме на Карловой площади она пробыла недели три. Ольга – жизнерадостный человек. Ее темные искрящиеся глаза излучали внутреннюю силу и оптимизм. Ей повезло: ее не били, не пытали: ведь она во всем «призналась».
Утром 18 марта 1943 г. надзирательница принесла в камеру коридорных красное казенное письмо и потребовала, чтобы Ольга расписалась в том, что прочитала его. Год назад я тоже получила такое письмо. Но в ту пору мне не позволили его даже прочитать. Когда я сказала, что должна все же прочитать то, под чем подписываюсь, надзирательница влепила мне две пощечины, и я подписала бумагу, не ведая, что в ней написано. Теперь было иное время: Советская Армия одержала победу на Волге, и поведение тюремщиков стало иным. Поэтому мы прочитали казенное письмо для Ольги. Когда я перевела ей содержание с немецкого на чешский язык, Ольга помрачнела. Ее берут под превентивный арест, как «выдающуюся функционерку нелегальной коммунистической партии».
Я, как могла, утешала Ольгу, ведь она все равно будет освобождена. Не раз бывало так, что заключенный сегодня подписывал подобное извещение, а на другой день его отпускали. В действительности я не знала ни одного такого случая и даже ничего подобного не слышала, но чего не придумаешь, желая утешить друга!
На следующий день Ольгу вызвали на допрос.
– Тебе определенно объявят, что ты свободна! – уверяла я. – Либо отправят в концентрационный лагерь.
– А может, они пронюхали обо мне что-нибудь еще? – предположила Ольга.
Было известно, что существуют концентрационные лагеря в Терезине, Равенсбрюке, Освенциме, но все, что там творилось, казалось нереальным. Весть о том, что делается в Освенциме, впервые принесла заключенная, которую привезли из тюрьмы Панкрац. Женщина рассказывала, что в феврале к ним в камеру поместили узницу из Освенцима. Последняя поведала, что нацисты в Освенциме отравляют людей газом. Во время рассказа заключенные, стоявшие за ее спиной, показывали знаками, что она, вероятно, «тронутая» и верить ей нельзя. Мы тогда действительно не подозревали, что даже тех женщин, которых увезли в конце января 1943 г. из тюрьмы на Карловой площади в Освенцим, нацисты уже удушили в газовых камерах.
Итак, Ольгу увели от меня. Минуло утро, прошел час обеда, а она все не возвращалась. Что с ней?
Наконец Ольга появилась.
– Я свободна! – сообщила она радостно.
– Зачем же ты пришла сюда, как тебя пропустили?
– Я им наговорила, что у меня здесь остались вещи. Но пришла лишь за тем, чтобы рассказать тебе об этом.
Мы распрощались. Ольга заверила, что не забудет меня. И действительно, на протяжении всего моего заточения в концентрационном лагере она каждый месяц присылала мне продовольственную посылочку.
Ольга вышла на свободу. Ей посчастливилось вырваться из лап гестапо. А Мила Недвед так никогда и не узнал, что именно его инструктаж спас Ольгу.
В камеру поместили новую коридорную, и тюремная жизнь потекла своим чередом.
Глава XXIV. Дорога в неведомое
Во второй половине мая 1943 г. в тюрьме на Карловой площади готовили к отправке большую партию женщин. Январским транспортом уже увезли много знакомых коммунисток. Среди них были и Марианна Дворжакова, жена скульптора Зденека Дворжака. Из-за душевных страданий, нечеловеческого обращения и скудной, однообразной тюремной пищи Марианна находилась в очень тяжелом состоянии. Еще в тюрьме у нее опухли ноги. Когда ее отправляли, она успела шепнуть мне, что у нее уже нет больше сил выносить этот жестокий нацистский режим. И действительно, вскоре после прибытия в концентрационный лагерь Освенцим Марианны Дворжаковой не стало.
Тогда же были отправлены в Освенцим товарищи Вожена Порова, Мария Елинекова, Ильза Маршалкова, Копрживова, Рива Фридова и другие. Многим из них уже не суждено было выйти оттуда.
Наш майский эшелон отправлялся в неизвестном направлении. Мы должны были быть готовы в любую минуту. Нас предупредили, чтобы ничего с собой не брать, в крайнем случае кусочек тюремного хлеба. Ввиду такого запрета каждая из нас на случай холодов надела на себя все, что только можно. Днем и ночью мы ждали сигнала. Дни летели, а транспорт все не отправляли. Между тем ртуть в термометре в майские дни 1943 г. поднималась необычайно высоко. Воздух в камерах был спертый.
Юлек знал о готовящемся отъезде, поскольку то же самое происходило и в Панкраце. В те дни несколько узниц с Карловой площади попросились к зубному врачу. Он принимал на Панкраце. Как только женщин доставили туда, стражник Гора немедленно проинформировал об этом Юлека, который и написал мне. Письмецо свое Юлек аккуратно сложил и упаковал в фольгу. Гора вынес пакетик из камеры и передал коридорному Скоржепе. Последний в свою очередь незаметно вложил письмо в руку одной женщины из тюрьмы на Карловой площади. К письму Юлек приложил три противотифозные таблетки.
В полдень женщин привезли обратно на Карлову площадь. Узницы стояли у стены, ожидая, когда надзирательница разведет их по камерам. Одна женщина подала мне знак. Я тут же подскочила, и она вложила мне в ладонь носовой платок, шепнув, что он от моего мужа. Дрожа от волнения и нетерпения, я спрятала платочек. Через некоторое время с ведром в руках я отправилась в уборную, чтобы осмотреть полученный подарок. В нем я нашла письмо Юлека. Он писал, что наш эшелон отправляется в Польшу и что там меня ждет изнурительный труд. Он сетовал, как несправедливо, что его перевезут в тюрьму предварительного заключения, где он будет бездеятельно ожидать решения своей судьбы, тогда как я буду надрываться на работе.