Во время работы я частенько тайно переписывала стихи на маленьких листочках прекрасной бумаги, которые мне приносила заключенная Вера Фиалева, работавшая в строительной конторе. Я переписывала стихи Карела Махи «Май», Иржи Волкера К
Когда мною овладевала тоска и тревога за судьбу Юлека, я читала эти замечательные стихи. О своем личном горе заключенные между собой говорили скупо. Ведь у каждой его хоть отбавляй!
А как были популярны среди чешских женщин стихи Шрамека «Шлюз», «Рапорт», «Если бы я пас лошадей», «Воин в поле». Эти произведения с зажигающим пафосом декламировала молоденькая Власта Фаберова.
Стихи переписывала не я одна. Почти все женщины, которые имели доступ к перу и чернилам, занимались этим. Стихи раздавали знакомым как подарок ко дню рождения. Когда я писала, Марта караулила. Но однажды ко мне незаметно подкралась надзирательница и отобрала стихи. Марте пришлось употребить все свое красноречие, чтобы уговорить тюремщицу не докладывать старшей надзирательнице. И она добилась своего. Да и времена были уже не те – шел 1945 год.
Самый активный саботаж в нашем цехе проводили русские и украинские девчата. Как можно больше брака – таков был их неписаный закон. Каждой заключенной бригадир приправлял в станке заготовку и объяснял, как подталкивать под пресс, вынимать, обрабатывать детали на токарном станке. С узницами-иностранками, особенно русскими, украинками и француженками, которые не знали немецкого языка, бригадир объяснялся мимикой и жестами. Около каждой девушки он задерживался на одну-две минуты, чтобы посмотреть, как пойдет работа. Пока он стоял рядом, дело шло, но как только отходил к другому станку, девушка моментально начинала делать брак. Свою норму в количественном отношении девчата аккуратно выполняли, но когда дело доходило до проверки качества изделий, поднималась невероятная суматоха. Приходил бригадир и начинал ругать девушек, а они лишь пожимали плечами и на все укоры отвечали одно и то же – не поняли. После этого девушки некоторое время работали сносно, чтобы мастер их не выгнал, но вскоре все повторялось. Когда нас освободила Советская Армия, в сарае, куда в период заключения нас не допускали, мы обнаружили большие кучи испорченных деталей.
Жизнь каждого узника в концентрационном лагере постоянно висела на волоске. Когда мы возвращались с работы, то эсэсовец у ворот нередко выкликал номер какой-либо заключенной. Мы с тревогой ожидали ее. Но она не возвращалась. В транспорт так просто она не могла попасть. Ведь разрешали же взять с собой хотя бы расческу, зубную щетку. А в ближайшем лесу трещали выстрелы. С тревогой и болью в сердце мы прислушивались к ним. Иногда кого-нибудь из наших подруг – чешку, русскую или француженку, – одну из самых нами любимых, вдруг хватали и уволакивали в газовую душегубку. Когда мы узнавали об этом, то нашему горю не было предела. По вечерам в бараке ни о чем ином не могли говорить, как только о страшных преступлениях фашистов, об их кровожадности. В душе каждой женщины скопилось столько ненависти! Наступала ночь, полная тяжелого неспокойного сна, затем приходил новый день, а с ним – новое горе и отчаяние. Память о нашей погибшей подруге оседала где-нибудь в глубине израненного сердца. Личная боль, скорбь, заботы, опасения, которыми были полны каждая из нас, заглушались страданием всего коллектива лагеря в целом. Селекция, массовый отбор больных узниц для газовых камер, отправка больных в лагерь смерти в Люблине – в таком кошмаре проходили дни тяжелого, мучительного пребывания в лагере. День казался долгим, как вечность. И все же в конце недели мы говорили: «Как быстро летит время даже здесь».
Однажды, в конце лета 1944 г., вернувшись с работы в лагерь, мы не нашли чешского барака. Все наши личные вещи, которые еще уцелели, валялись на улице. Наша «восьмерка» превратилась в больницу для чахоточных. В тот же день барак до отказа заполнили больными женщинами, в основном русскими и украинками. Чешек из «восьмерки» разместили по разным баракам. Я попала в барак, где жили преимущественно француженки. Это был огромный сарай, разделенный на две части. В каждой из них находилось до тысячи женщин. Спали по два, три, четыре человека на одних узких нарах. Но что это был за сон! Женщины, которые лежали в центре зала на верхних нарах, сетовали, что не могут уснуть из-за духоты, и требовали, чтобы открыли окна; те, кто находился у окон, жаловались, что им холодно под тонкими покрывалами. Если с верхних нар кому-нибудь вдруг понадобилось спуститься, то, слезая в темноте, узницы часто наступали на голову или ноги обитательниц нижних нар. Можно себе представить, какой поднимался гвалт. А хождение в уборную не прекращалось всю ночь. Женщины вставали, обували тяжелые деревянные башмаки, которые при каждом шаге громко стучали. От этого стука все просыпались и в свою очередь поднимали шум. В довершение всего по ночам часто вызывали заключенных. Так каждую ночь нас лишали сна.
В конце 1944 г. работавших у «Сименса» заключенных перевели в новый лагерь, созданный недалеко от цехов предприятия. В пяти бараках разместили более двух тысяч женщин разных национальностей. Жизнь в этом лагере была более сносной, чем в старом. Здесь каждая женщина хоть на первое время имела отдельную койку.
В новый лагерь нас перевели, продержав целый день на морозе перед баней, где мы должны были помыться. При этом у нас опять отобрали дорогие нам вещи: свитера, теплые чулки – вещи, которые мы берегли как зеницу ока, потому что они доставались с большим трудом.
В новом лагере кругом было бело от снега. Возле бараков из-под снега выглядывали веточки маленьких сосен. Наши руки уже давно не прикасались к нежной хвое. Мы с любопытством осмотрели деревца. Я осторожно сорвала одну иголочку, размяла ее в руке и понюхала – чудесный аромат! Заключенная Ильза попыталась оторвать маленькую ветку, потянула сильнее и выдернула всю сосенку. Оказалось, что то были не деревца, а ветви, воткнутые в снег. Это нас разочаровало, но мы уже привыкли довольствоваться малым. Приятно было сознавать, что у кого-то родилось доброе, человеческое намерение в этой жестокой, бесчеловечной обстановке.
В новом лагере не тратили попусту времени на проверки, зато удлинили рабочий день на час. Кроме того, нас смущал и удивлял своим поведением комендант лагеря, молодой эсэсовский офицер, учинявший внезапные осмотры, причем в самое неподходящее время, например, когда мы мылись под душем. После двенадцати часов работы в цехе нас еще заставляли копать землю за лагерем. Комендант пожелал, чтобы мы выращивали для него овощи. Но этого он уже не дождался.
Темной ночью 13 апреля 1945 г. нас подняли по тревоге. В барак вошла надзирательница и приказала немедленно собираться в дорогу. Мы решили, что на подходе Советская Армия. В кромешной темноте нас куда-то погнали. Остановились в каком-то пустом бараке, до омерзения грязном. Мы с нетерпением ждали рассвета, чтобы определить наше местонахождение. В темноте нам показалось, что мы далеко ушли. Но утром выяснилось, что мы находимся в старом лагере.
Нас поразила громадная разница между лагерем у «Сименса» и этим старым. Из той же нормы турнепса и маргарина чешские узницы на кухне у «Сименса» ухитрялись приготовлять такую пищу, благодаря которой мы держались на ногах. Иное дело здесь. По сравнению с женщинами из старого лагеря мы выглядели гораздо свежее. Каким запущенным, обветшалым был этот старый лагерь! По его дорожкам бродили призраки, а не люди. Всюду невообразимая грязь и человеческие экскременты. А за воротами лагеря плескались сине-зеленые волны озера, берега которого поросли нежной веселой травкой, в лазури весеннего неба пролетали дикие утки и лебеди. От этого контраста на душе становилось еще тяжелей.
Как и прежде, нас гоняли на работу к «Сименсу» мимо крематория. Густой черный дым постоянно валил из его труб, окутывая все вокруг траурной вуалью. Ночью из печей вырывались зловещие языки пламени. Воздух был пропитан запахом горящих волос и костей. Мы с тревогой поглядывали на крематорий, в трех печах которого наши подруги превращались в пепел. Их убивали или травили газом лишь за то, что они не понравились эсэсовскому доктору – были слабые, старые или больные. Но они хотели жить и для этого делали все, чтобы обмануть эсэсовцев при селекции. Из пепла сожженной шелковой бумаги и технического вазелина или крема для обуви заключенные приготовляли «краску». Этой смесью поседевшие узницы красили волосы. Среди шлака, которым была усыпана дорога в старом лагере, я нашла однажды тюбик губной помады. Его, должно быть, со страху перед обыском бросила какая-нибудь новая заключенная. Судя по фабричной марке, помада была из Италии. Я припрятала тюбик. Во время селекции узницы старались с ее помощью придать себе «здоровый» вид, чтобы не попасть в роковой список надзирательницы или эсэсовца-доктора.
В лагере у «Сименса» надо мной на нарах разместились коммунистка Ильза Маршалкова и юная Оленька Кишова – хрупкая девочка, которая хоть и пережила Освенцим, но в Равенсбрюк попала уже с подорванным здоровьем. Когда узниц переселяли в новый лагерь, Ольга сильно простудилась. Целые ночи напролет она кашляла и страшно потела. Ильза Маршалкова заботилась о ней с редкостным самопожертвованием. Ночью она переодевала Ольгу в сухое белье, поправляла подголовник, чтобы хоть немного облегчить страдания больной. Маршалкова сама просидела семь месяцев в Освенциме, где перенесла сыпной тиф. Во время короткого обеденного перерыва Ильза наспех проглатывала свою порцию турнепса и торопилась скорее приготовить Оле что-нибудь поесть из продуктов, которые нам присылали из дому. На маленьком очаге она грела чай, приносила из кухни несколько ложек диетического супа, который варили для надзирательницы. Но Оленька уже еле держалась на ногах.
Мы знали, что если Ольгу отвезут в больницу, то доктор-эсэсовец наверняка отправит ее в газовую душегубку. Ильза всеми силами старалась спасти Ольгу. Маршалкова мечтала о том, чтобы Ольга дождалась дня освобождения. Когда нам вскоре пришлось маршировать мимо эсэсовского доктора и эсэсовок-надзирательниц, мы специально подготовили Ольгу: подкрасили ей щеки и на руках отнесли к месту сбора. Под хищными взорами тюремщиков Ольга прошла нетвердым шагом. Это заметила старшая надзирательница Голтевер и приказала ей промаршировать еще раз. Ольга напрягла последние силы и прошла твердым шагом. На этот раз она спаслась. С тех пор мы буквально прятали Ольгу в бараке. Когда для проверки приходила эсэсовка, то ей говорили, что спящая наверху женщина была в ночной смене. Так с великим трудом нам удалось на время уберечь Оленьку. И все же она не дождалась светлого дня. В конц