Тогда на пражских улицах встречалось много бородатых мужчин. То ли была такая мода, или не хватало лезвий для бритья. Как только я видела какого-нибудь бородача, меня словно магнитом тянуло к нему. Я подходила к десяткам мужчин, с волнением всматриваясь в их лица, надеясь встретить Юлека.
Товарищи подыскали мне квартиру в доме, где мы жили раньше. Поначалу я не отваживалась войти в дом, в котором когда-то звучал голос Юлека, его веселый смех, по лестницам которого он ступал. Наконец решилась. В чужой квартире с мебелью из черного дуба на меня повеяло холодом. Обстановка квартиры мне не понравилась. Никогда она не сможет заменить нашу веселую мебель, наших наполненных книгами шкафов. Их разноцветные корешки делали комнату светлей и уютней. А в этой чужой мне обстановке я чувствовала себя совсем потерянной.
Однажды вечером кто-то позвонил в мою новую квартиру. Я пошла открывать. Это пришел старый редактор «Руде право» товарищ Богоушек Новотный. Мы говорили о Юлеке и других редакторах «Руде право», об Эдуарде Урксе, Франтишке Кржижеке, Вацлаве Кржене, Яне Крейчи, Курте Конраде, Яне Шверме, Братиславе Шантрохе, Станиславе Брунцдике, Йожке Ябурковой. Все они погибли. Такие молодые, способные. Какой большой удар для партии, для всех нас! Я прервала Новотного.
– Почему ты утверждаешь, что все они мертвы! Какие у тебя доказательства?
Богоушек посмотрел на меня долгим взглядом:
– Не убеждай себя, что Юла жив. Он мертв. Факт очень прискорбный, но рано или поздно ты должна примириться с этим.
Я рассердилась на Богоушка.
Вскоре прописалась по месту жительства. Никто на свете не принудил бы меня в графе «семейное положение» написать: «Вдова». Это значило бы, что я примирилась со смертью Юлека. И я написала: «Замужняя». Меня спросили о месте жительства Юлека. Но что я могла сообщить, если сама не знала? Пришлось написать: «Местонахождение неизвестно».
По ночам я напряженно прислушивалась, не раздадутся ли на лестнице его шаги, не остановится ли он у двери, не раздастся ли звонок. Я представляла себе, как вскочу и побегу к двери, как открою ее и войдет Юлек. Но на лестнице царила гробовая тишина, никто ночью не останавливался у двери моей квартиры, ничья рука не нажимала кнопку. Я лежала с открытыми глазами и ждала, ждала. Иногда засыпала, но при малейшем шорохе просыпалась, быстро вставала, зажигала свет – никого: ни в передней, ни на лестнице. Только паркет жалобно скрипел под ногами.
Спасла меня работа. Юлек не раз говорил мне, что после освобождения хотел бы издать некоторые свои труды – статьи, репортажи, театральные рецензии. И вот я стала перечитывать статьи Юлека в журнале «Творба», в газете «Руде право», составлять перечень его статей и в других журналах. Начала разыскивать журналы, в которых по поручению нелегального Центрального Комитета партии Юлек писал в годы оккупации.
Глава XXVIII. Потерянная рукопись
Однажды в ответ на объявление о Юлеке на мое имя в Пльзень пришло письмо. В нем говорилось:
«Прага, 12 июня 1945 г.
Глубокоуважаемая госпожа!
На Ваше объявление, опубликованное в «Руде право» 9-го т. м., позволю себе послать Вам копию информации и свидетельство о Вашем супруге г. Юлиусе Фучике, которые я одновременно направляю в Центральный Комитет Коммунистической партии Чехословакии.
Я много думал, прежде чем написать Вам, ибо хорошо сознавал, что мое сообщение вызовет у Вас болезненные воспоминания, снова оживит кошмары, которые Вы переживали в Панкраце, терзаясь мыслью о том, каким мучениям подвергается Ваш супруг на допросах. Но я решил, что правильнее будет, если Вы узнаете об информации и свидетельстве, которые я прилагаю по просьбе г-на директора школы И. Пешека, бывшего политического узника, который находился в Панкраце в одной камере с Вашим мужем. К сожалению, г-н Пешек, здоровье которого было подорвано в тюрьмах, на днях умер, вскоре после того как возвратился на родину. Настоящим письмом я выполняю данное ему обещание.
Хочу, уважаемая пани, заметить, что директор Пешек, которого Фучик называл папашей, действительно питал к Юльче отеческую любовь, постоянно о нем вспоминал и каждый вечер напевал его любимую песню. Этим г-н Пешек мне внушил искреннее уважение к Юлиусу, как стойкому и мужественному человеку, активному пропагандисту идей социализма и коммунизма. Сожалею, что никогда не видел этого великого человека.
Из рассказов папаши Пешека я бы мог поведать о Юльче очень много интересного, значительно больше того, что позволяют рамки данного письма. Поэтому позволю себе, уважаемая г-жа, от своего имени и от имени моей супруги пригласить Вас к нам домой. Заходите в любое время, когда будете в Праге.
А пока разрешите пожелать Вам хорошего здоровья, а также душевного равновесия в Вашей горькой судьбе, которая – я в это верю – служит хорошим примером для тех, кто стремится следовать заветам Юлиуса Фучика.
Славу труду!
Инж. Владимир Казда
Прага XII, Лобковицкая площадь, № 1».
К письму была приложена копия свидетельства инженера Казды:
«Свидетельство и информация
о Юлиусе Фучике, редакторе «Руде право».
Прага, 11 июня 1945 г.
Нижеподписавшийся инж. Владимир Казда, проживающий в Праге XII, Лобковицкая площадь, № 1, бывший чехословацкий политический заключенный, дает следующие свидетельские показания о г-не Юл. Фучике, редакторе «Руде право», на основе бесед, которые он, Казда, имел с недавно умершим, бывшим политическим узником г-ном И. Пешеком, директором школы и старостой Чешской учительской общины в Праге.
Весной 1944 г. в нацистской панкрацкой тюрьме я попал в камеру № 248, во втором коридоре отделения «Ц», где познакомился с директором школы И. Пешеком. Мы быстро подружились. Я узнал, что папаша Пешек долгое время сидел в камере (№ 267/П/Б) с Юлиусом Фучиком. Они стали близкими друзьями, и Юльча – так Пешек всегда называл Фучика – стал звать Пешека «папаша». Не проходило ни одного дня, чтобы папаша не рассказывал мне о Юльче, а позже Пешек попросил меня, чтобы в случае его смерти я передал информацию и свидетельство в соответствующие организации».
Папаша Пешек поведал следующее:
«Однажды к ним в камеру бросили страшно избитого, вернее сказать, истерзанного, полуживого человека. Это был Юльча Фучик Казалось, что в таком состоянии он не проживет и дня. Все тело его было синим и представляло собой сплошной кровоподтек. Лежать Фучик мог только на животе. Говорить не мог, лишь хрипел, когда набирал в легкие воздух. Непонятно, как человека в таком состоянии могли швырнуть в камеру, где единственным лечением была забота товарищей по заключению, которые обкладывали его раны мокрыми тряпками, изорвав для этого свое белье. Тюремный врач (должно быть, д-р Навара) сомневался в возможности спасти истерзанного Юлиуса. Комиссары из дворца Печека не разрешили госпитализировать Фучика в тюремной больнице. Было сказано: «Если он околеет, пусть околевает в камере».
Наперекор всему Фучик пережил критический день. Вместе с другим заключенным (к сожалению, не знаю его имени) папаша аккуратно каждый час обкладывал больного мокрыми тряпками. При новом врачебном осмотре больному вновь было отказано в транспортировке в больницу. На третий день в камеру притащили носилки. Мы подумали, что Юльчу поместят в больницу. Однако его унесли в канцелярию, где двое гестаповцев учинили новый допрос, несмотря на то что Фучик часто терял сознание. После этого бесчеловечного допроса его опять принесли в камеру.
Прошло несколько дней, в течение которых Юльчу оставляли в покое. Он понемногу начал приходить в себя. Каждый проведенный с ним час сближал нас, узников. Трое заключенных сменились за это время в камере. Побывал здесь молодой поляк-парашютист. Он так и не назвал своего имени и безымянным был отправлен в Польшу. Потом посадили пятнадцатилетнего мальчика Мирека. Вместе с родителями его расстреляли.
Папаша Пешек хорошо знал биографию Фучика от студенческих лет до работы в газете «Руде право», знал о его путешествиях в Советский Союз. Папаше Пешеку было известно и о глубоких чувствах Юлиуса к госпоже Фучик, о его гуманном отношении ко всем прогрессивным людям. Юлиус Фучик завоевал любовь и уважение не только товарищей по заключению, но и вызвал к себе симпатии «рассудительного» немецкого надзирателя. Последний, используя благоприятную обстановку, иногда снабжал его известной ему информацией и интересовался критическими высказываниями Фучика о политической обстановке. Юлиус Фучик – коммунист, твердо убежденный в победе идей марксизма-ленинизма. Уважение к Юлиусу – отважному, мужественному человеку и противнику нацизма – не осталось, как полагал директор школы Пешек, без внимания некоторых надзирателей. В камеру № 267 под видом заключенного подсадили немецкого шпиона. Но в первый же день Фучик и папаша раскусили этого типа и повели себя соответствующим образом. Однако, когда пришел немецкий надзиратель, чтобы у приоткрытой двери поговорить с Фучиком о «сложившейся ситуации», Юлиус не смог предупредить его. А шпион донес в гестапо, что некоторые тюремные надзиратели проявляют излишний интерес к Юлиусу. В результате Фучика поторопились отправить в Германию.
Допросы Фучика в гестапо папаша Пешек называл «холодным и горячим душем»; во время допросов Фучика то зверски избивали, то пытались склонить к признанию «приличным» обхождением. Однажды гестаповец-следователь устроил даже поездку в автомашине в Градчаны. Во время этой экскурсии Фучик смог насладиться красотой цветущей Праги. Гестаповец пытался внушить ему, что надо брать пример с более умных людей, которые гуляют на свободе без риска попасть за решетку из-за коммунистических убеждений и политической деятельности. Когда же не помогли ни «ласковое обхождение» гестаповцев, ни соблазнительные обещания, Фучика снова подвергли жестоким истязаниям. В то время он с горечью говорил о некоторых интеллигентах, которые теряют мужество под пытками гестаповцев и дают такие показания, которые обрекают на гибель других чешских людей. О стойкости Фучика на следствии говорят,