«Долбануть, разбить, взять, понимаете, взять один-единственный калач, – разве я не имею права хорошо питаться, есть то, что мне нравится? Разве я не хочу работать? Кто выбросил меня из общества людей, которые смеют быть сытыми? Я ведь лично ни в чем не виноват. Наше зерно топят в Лабе, отнимают его у нас, предоставляют нам и дальше страдать от голода, – а я хочу есть. Долбануть, разбить, взять один-единственный калач! Ведь они там топят целые вагоны зерна. Разве мы не должны помешать им делать это? Разве не имеем права отнять у них то, что они бросают в Лабу?»
Перед хлебной биржей на Гавличковой площади завершилось наше интервью по поводу зерна, выброшенного в Лабу. Завершилось легкой усмешкой и пожатием плеч.
– Вы читали?
– Да!
– Понимаете это? К чему столько речей из-за нескольких вагонов зерна? Собачье время! Ведь даже если б потопили и целую пристань, все равно не наживешь ни одного геллера на тонне. А здесь они делают сенсацию из-за десятка вагонов! Нет, я брошу свое дело к чертовой матери и пойду в журналисты! Они зарабатывают на десяти вагонах больше, чем наш брат на целом транспорте. Всего сто тонн, господа. Ну стоит ли говорить об этом?!
Сто тонн. Действительно, только сто тонн. Это такая незаметная цифра, чтобы повысить цены на хлебной бирже! Всего лишь сто тонн – для спекулянтов. Ну, а сто тысяч килограммов для людей, которые голодают?!
Сочинители, набившие руку на социальной тематике, писали сентиментальные рассказы о ребенке, который стоял за решеткой ограды, тщетно протягивая маленькие ручонки, чтобы достать упавшее яблоко. Не дотянулся. Яблоко постепенно сгнило.
В настоящее время выдумки сентиментальных рассказов превращаются в самую жестокую действительность. Сотни тысяч людей, которые читали о голоде ребенка, теперь испытывают голод.
Сто тысяч килограммов зерна было потоплено в Подмоклях. А всего лишь за час грохочущий поезд доставит нас к тому месту, где безработные вышли на демонстрацию, потому что у них не было ни грамма хлеба, и по возвращении домой не досчитались своих четырех товарищей, которые были убиты.
Сто тысяч килограммов зерна было выброшено в Лабу всего в нескольких шагах от того места, где от нищеты утопились два молодых парня, утопились потому, что у них не было работы. На мертвых сыпался хлеб, которого они не могли получить, пока были живы.
Сто тысяч килограммов зерна гнило на Подмокльской пристани. Всего в двух часах езды оттуда умирала семья от тифа на почве голода. Сто тысяч килограммов зерна несло течение Лабы. И всего в нескольких километрах оттуда безработные останавливали людей, возвращавшихся с военной службы, и просили хотя бы кусок старого, высохшего казенного хлеба, который тут же жадно съедали или, как святыню, прятали в карманы, чтобы принести его детям.
Таковы примеры, таков урожай, который дали сто тысяч килограммов зерна, брошенного на дно Лабы. С каждой следующей сотней тысяч килограммов, с каждым следующим вагоном уничтоженных товаров ширится круг тех, кто брошен во власть нищеты и голодает перед складами, полными продуктов, которые гниют.
Окрестности Подмоклей или голодная Прага – это мир, уменьшенный до микроскопических размеров. Не сотни тысяч, а миллиарды килограммов уничтожают капиталисты, а их законы в то же время свято охраняют эти же килограммы. Если бы вы взяли хоть один килограмм из того, что предназначено к уничтожению, – законы осудили бы вас. Считалось бы, что вы украли.
Украсть?
Ни сто тысяч, ни миллион килограммов не могут спасти всех голодных.
«Долбануть, разбить, взять…» – сказал безработный парень перед булочной.
Нельзя его не понимать. Глядя на выставленные калачи и булки, он имел в виду не витрину хлебного магазина.
Учителя[84]
«Руде право», 3 сентября 1936 г.
Окружной школьный комитет в Сланом разослал всем подчиненным ему школьным управам и директорам циркуляр следующего содержания:
«Из-за недостатка вакансий не представляется возможным обеспечить работой четырнадцать молодых учителей, которые были заняты в школах нашего округа в минувшем учебном году. В то же время в округе работает семьдесят шесть замужних учительниц. Многие из них материально хорошо обеспечены, некоторые даже очень хорошо, так что живут совсем прилично. А рядом с ними молодое учительское поколение влачит жалкое существование, не имея никакой надежды на кусок хлеба. Представляете ли вы себе весь ужас положения молодых учителей, чувствуете ли всю горечь их жизни и разочарование в тех, кто мог бы им помочь – и не помогает? Поймет ли одна из этих счастливиц, что неписанным, но свойственным сердцу каждого благородного человека законом является помощь ближнему?»
И далее в циркуляре говорилось об «эгоизме, новейшем яде, который разъедает общество», о «заветах правды, добра и красоты», об учителях, как хранителях «вечно прекрасных и неизменных идеалов, за которыми идет человечество», «творцах национального самосознания и совести» и как о «творцах национального и человеческого характера».
Но за всеми этими красивыми словами скрывается тот факт, что Сланский окружной школьный комитет намеревается решать вопрос обеспечения работой молодых учителей путем изгнания из школ замужних учительниц – лишь на том основании, что они замужем. Да разве это решение вопроса? Нам очень хорошо известно, в каком отчаянном положении находятся те молодые учителя, которые после длительной учебы оказываются выброшенными на улицу, без хлеба, без работы и без всякой надежды на нее в течение всего следующего года, а может быть, и многих лет. Мы хотим всеми силами способствовать тому, чтобы они могли учительствовать, а также получали за свою работу достойную плату. Но стремиться делать это так, как делает Гитлер, более чем возмутительно, даже если при этом апеллируют к «социальной совести» замужних учительниц. Может быть, в Чехословакии избыток школ? Нет, их слишком мало. Может быть, излишек учителей? Нет, и их мало, и ни для кого не секрет, как они перегружены. Может быть, чехословацкие дети не нуждаются в большем числе воспитателей? Нуждаются. Почему же их нет, если в одном только округе четырнадцать оказались лишними? Потому что на это нет денег. У кого нет денег?
Окружной школьный комитет обращается к замужним учительницам, получающим около тысячи крон (а большей частью и меньше), потому, дескать, что они живут в полном достатке. Обращалось ли какое-либо налоговое учреждение к господину Прейссу с предложением отказаться хотя бы от одного из пяти миллионов его месячного дохода? И знаете ли вы, что этим миллионом можно было бы оплатить труд не четырнадцати, а тысячи новых учителей, и каждый из них считал бы выпавшую на его долю тысячу крон сказочным жалованием? Знаете ли вы, что господин Прейсс, один только господин Прейсс, получает в месяц в семьдесят раз больше, чем все эти семьдесят шесть замужних учительниц, на социальную совесть которых пытается воздействовать окружной школьный комитет в Сланом?
И это считается в порядке вещей? Между тем учителя и школы в Чехословакии так перегружены, что невозможно сделать их положение хотя бы немного более сносным, не увеличив на одну треть количество классов и число учителей. Ведь есть учителя, у которых по шестьдесят учеников в классе, и им еще не предоставлена возможность вести параллельные группы. Каким после этого может быть воспитание школьной молодежи?!
Такое положение нельзя терпеть, а призывы к социальной совести учительниц изменить его не помогут. Не помогут и обращения к социальной совести Прейсов. Они должны платить, а так как они ничего не дадут добровольно, их нужно принудить к этому. У школьников Чехословакии должно быть достаточно школ, учителей!
Союзники тех, кто убивает детей[85]
«Руде право», 12 ноября 1936 г.
Вчера мы опубликовали страшные документы, свидетельствующие о фашистских злодеяниях. Несколько фотографий из тех многочисленных снимков, которые нам прислал наш мадридский корреспондент: фотографии мадридских детей, убитых бомбами фашистских летчиков. Дети играли на стадионе, построенном правительством Народного фронта, в квартале, не имеющем никакого стратегического значения, как раз на том месте, которое еще тридцатого октября штаб мятежников объявил «неприкосновенной зоной». Бомбы сбросили с небольшой высоты, и вокруг не было ничего такого, что по военным соображениям следовало бомбить. Тем определеннее вырисовывается их намерение, тем яснее становится, что фашистские бомбы были специально сброшены на мирное население, на детей мадридских трудящихся для того, чтобы посеять ужас среди народа, открыто выступившего против фашизма.
В школьные классы, еще утром наполненные детским шумом и весельем, внесли шестьдесят один гроб с убитыми детьми. Сердца миллионов людей во всем мире, всех, кто еще колеблется, всех, кто еще раздумывает, должны устремиться к одной цели, проникнуться одним желанием – покарать убийц и не допустить, чтобы преступление повторилось.
Возьмите эти страшные документы, возьмите эти снимки убитых и искалеченных детей мадридских пролетариев и идите с ними от человека к человеку, идите с ними из дома в дом, чтобы людям не пришлось вскоре защищать свои города и деревни от фашистских убийц. Не говорите об этих снимках: «Это ужасно!» – но действуйте, действуйте немедленно, чтобы этот ужас не мог продолжаться в Испании и не мог повториться снова – прямо на ваших глазах.
Потому что у тех, кто убил в Мадриде играющих детей, есть союзники и в Праге, и во всей Чехословакии. Браные, Каганки, Стоупалы, Стршибрные, Генлейны – это те, кто с самого начала фашистского мятежа в Испании действуют под знаменем убийц испанского народа и все с большим рвением призывают людей в ряды «национальных» бандитов, вооруженных Гитлером и Муссолини и проливающих кровь испанского народа. Взгляните хотя бы, как именно сегодня «Последний лист» дюймовыми буквами радостно сообщает о том, что защитники Мадрида потеряли тридцать восемь тысяч убитых и в несколько раз больше раненых. Гиены из «Поледни лист» разделяют радость Франко так бурно, что не замечают, как этим сообщением они опровергают свое собственное вранье о франкистской «народной» армии. Ведь только в Мадриде мертвых и раненых больше, чем воинов во всей армии испанских заговорщиков, а это, конечно, доказывает только то, что весь народ поднялся на борьбу против фашистов; если же он до сих пор не уничтожил их, то лишь потому, что ему приходится бороться не только против Франко и Молле, но также и против Гитлера и Муссолини, против объединенной международной реакции, а единственную фактическую помощь он пока п