Если бы не было так темно, то фельдфебель, наверное, заметил бы, как от этих слов мое лицо засветилось от удовольствия.
Я пошел за фельдфебелем. Он привел меня в небольшой дом у обочины дороги, на самом краю деревни, прямо у моста. В комнате с низким потолком имелись кровать, задвинутая в самый угол, стол, изящная плетеная бутыль и скамейка у самой стены. На скамье рядком были сложены небольшие буханки хлеба и несколько банок консервов, мясо и мармелад. На столе стояла полевая плитка, а на ней – котелок с горячим чаем. На стенах висели несколько изображений святых, газетные вырезки и журнальные иллюстрации, часы с маятником, советский календарь и обязательный портрет Сталина.
Фельдфебель предлагает мне чашку чая, рассказывает, что он родился в Александрии, а его мать – уроженка Триеста (северо-восток Италии), что ему сорок два года и он добровольно вступил в армию, что он служит в дорожной полиции (Verkehrs Aufsicht). Он рад встретить итальянского офицера горнострелковых войск, искренне рад! Пока он говорил, в комнату вошли несколько немецких мотоциклистов, тоже из дорожной полиции. Они рассаживались вокруг стола, снимали с себя резиновые краги, смывали с лиц слой пыли и пота, пили чай из чашек, ели кусочки хлеба с лярдом. Они громогласно хохотали, рассказывая о происшествиях и приключениях прошедшего дня, о падениях и сумасшедших гонках через пшеничные поля под огнем русских снайперов. Они обращались ко мне с той странной фамильярностью, которая характерна для отношений между офицерами и солдатами немецкой армии. Когда-нибудь я хотел бы остановиться поподробнее на этом феномене, который мне представляется одной из наиболее характерных особенностей в жизни вермахта, и подтекст этого явления мне кажется по своей сути скорее социальным, нежели политическим.
– А сейчас я хочу предложить вам самый необычный напиток, – заявил фельдфебель и поднял бутыль в металлической оплетке, стоявшую посреди комнаты, и наполнил мой стакан странно выглядящей жидкостью красного цвета с очень необычным вкусом. Она в крайней степени сладкая и очень ароматная. Это не вино в настоящем смысле этого слова. На вкус напиток больше всего напомнил мне малиновую или смородиновую настойку.
– Мы нашли это в Ямполе, в колхозном подвале, – сообщил фельдфебель.
Вскоре все мы почувствовали себя слегка пьяными. Наши глаза неестественно заблестели. А фельдфебель, который родился в Египте, просто терял связь с миром. Он начинал говорить на арабском языке, затем перешел на триестский диалект. Он путал немецкие и итальянские слова с арабскими, что выглядело вполне симпатично и напомнило мне о некоторых сирийских героях в старых прованских новеллах.
Но становилось поздно, и мне нужно было идти и искать, где провести эту ночь.
– Я бы предложил вам поспать в соседней комнате, – заявил фельдфебель, – но мы уже отдали ее капеллану.
– Капеллану? – спросил я удивленно.
– Да, он прибыл сюда совершенно случайно, – продолжал фельдфебель. – Он приехал вместе с санитарными машинами, но завтра утром собирался отправиться обратно.
– Я хотел бы поговорить с ним, – заявил я фельдфебелю.
– Вы легко сможете найти его где-нибудь возле санитарных машин, – ответил тот, провожая меня к двери, и добавил с мягким триестским акцентом: – До свидания, синьор капитано.
– До свидания. До скорой встречи.
Я направился в сторону санитарных машин. Немецкого капеллана там не было: он ушел в деревню, чтобы забрать раненых. (Здесь в домах укрылось их около сотни человек.) Мне пришлось отказаться от удовольствия встречи и беседы с этим человеком. Никогда прежде, ни во время югославской кампании, ни за эти два месяца боев на русском фронте мне не удавалось познакомиться с немецким армейским священником. В вермахте священники, как католики, так и протестанты, встречались редко. В самом деле, одной из наиболее интересных особенностей этой армии является господствующий здесь атеизм[36]. И это является одним из бесконечных аспектов проблемы, более сложной, чем это может показаться с первого взгляда. В вермахте существуют религиозные чувства, и они довольно сильны. Однако базовые элементы веры, ее первопричина здесь отличаются от нормы. В вермахте религия считается частным делом каждого, полностью индивидуальным и персональным. А священники в немецкой армии, количество которых сведено к минимуму, выполняют функцию, имеющую мало отношения к религиозным обрядам в их обычном понимании. Они обеспечивают присутствие, являются живыми свидетелями и не более того.
С такими мыслями в голове я отправился к своей машине, которую оставил в глубине долины, прямо на берегу реки. Завернувшись в одеяло, я лег на сиденье. Было холодно. Вокруг меня спали солдаты колонны: дыхание людей и животных было хриплым и громким. С монотонным звуком неподалеку от меня текла река. Война казалась чем-то отдаленным, засевшим в глубинах памяти. Именно этот ночной покой, ночное перемирие, кусочек мира и отдыха немцы назвали «черным биваком».
Глава 16Бог возвращается домой
Ольшанка, 12 августа
Сегодня утром я увидел, как после двадцати лет изгнания Бог возвращается в свой дом. Небольшая группа крестьян пожилого возраста просто открыла двери амбара, где хранились семена подсолнечника, чтобы объявить: «Входи, Боже! Вот твой храм!»
Сегодня утром мне повезло стать свидетелем необычной сцены, и одного только этого было достаточно, чтобы компенсировать мне более двух месяцев лишений и опасностей, которые, как я понял, были лишь ценой, что я должен был заплатить за то, чтобы подойти близко, а порой и слишком близко к пониманию хода русской кампании. Мы прибыли в Ольшанку около десяти часов утра после двадцатикилометрового марша в удушающей красной пыли украинской дороги. И именно здесь, в Ольшанке, большом селе, расположенном южнее Киева (севернее Первомайска и юго-восточнее Умани) по дороге к Балте и Одессе, передо мной впервые предстала во всей своей сложности и тонкости эта проблема религии в Советской России.
Однажды раньше, в начале июля, мне уже приходилось касаться этой проблемы, когда я писал репортаж о наступлении немецкого моторизованного клина на участке фронта в районе Могилева-Подольского. Но в тот раз (мы находились в Зайканах, и я рассказывал о куполах без крестов, о храмах, лишенных икон, старых крестьянах, которые крестились перед голым алтарем, который давно уже стал привычной трибуной для чтения лекций по коммунистической колхозной аграрной системе) – в тот раз я уговорил себя лишь слегка коснуться той проблемы, не исследуя ее корней. Два месяца наблюдений позволили мне приобрести больше знаний о жизни и характере народа, более тщательно задокументировать факты и свои мысли по данному поводу. Предметный опрос и разговоры с живыми свидетелями позволили более подробно ознакомиться с предметом. Религиозная проблема, несомненно, является одной из самых сложных из всех тех, которые война против России обнажила перед цивилизованной Европой; она напрямую касается всех народов Запада не только из-за своей важности и сложности различных ее аспектов, но и оттого, что антирелигиозная политика советской власти неизбежно ударила по всей жизни русских людей.
Преодолев обширную возвышенность, что отделяла село Качковка от Ольшанки, мы оказались прямо на краю широкой зеленой возвышенности, у подножия пологого склона которой расположилась Ольшанка. С этой точки, дающей замечательный обзор, я сумел разглядеть церковь, построенную на небольшой возвышенности, чуть левее самого села. Это белое здание, возведенное в стиле, слегка напоминающем барокко, с приземистой башней (даже не башней в полном смысле этого слова, а сводом под купола) и сверкающими куполами из листов железа. Церковь в Ольшанке, как и во многих других украинских поселках, не является строго православной; она относится к «униатскому» течению, то есть к особой конфессии (отколовшейся от православия), которые признают над собой власть верховного понтифика. (Униатские церкви Украины являются реликтом, напоминанием о былом влиянии Польши. Они отличаются от остальных местных храмов как своей архитектурой, так и трехконечными крестами, что венчают их купола.) Возможно, униатская церковь, которая приобрела особенно сильные позиции в Восточной Галиции, в ближайшем будущем распространит свое влияние за счет русской ортодоксальной (православной) церкви еще дальше на восток и на юг Украины, особенно на район, который носит название Заднестровье, то есть «территории за Днестром». Однако существует и много веских причин для того, чтобы сомневаться в этом. При любом развитии событий проблема униатской церкви является лишь одним звеном, частью общей и гораздо более серьезной проблемы религиозного «вакуума», созданного в сознании более молодых поколений русских в результате антирелигиозной политики советской власти и вследствие этого фатального упадка православия.
Мы въехали в Ольшанку и остановились посреди села в точке, где дорога, расширяясь, образует что-то вроде открытой площадки у подножия холма, того, где стоит церковь. Вдоль более протяженной стороны этой площадки проходит массивная стена большого здания правления колхоза. Немецкие передовые части, захватившие село, прошли здесь едва ли позже чем полчаса назад. Можно сказать, что воздух все еще был горячим от только что закончившегося здесь боя. На окраине поселка группы солдат занимались тем, чтобы подобающим образом похоронить своих товарищей, павших во время атаки.
Ниже площадки находится зеленый источник, откуда бьет струя чистейшей ледяной воды. Это первый источник, который попался нам на пути после Ямполя. Вокруг собрались раненые, чтобы промыть свои раны. Сидя на огромных камнях, они ждали приезда санитарных машин. Солдаты смеялись и перешучивались, одновременно разматывая бинты и помогая друг другу перевязывать раны.
Вдруг с вершины холма, где стоит церковь, послышался беспорядочный гул голосов. Я поднялся по тропинке к заросшему сорной травой церковному двору, один из углов которого занимала сельскохозяйственная машина, культиватор незнакомой мне марки, и оказался перед группой женщин. Большинство из них скорее пожилого возраста, от пятидесяти лет и старше, но были и молодые, от шестнадцати до двадцати лет, правда, таких было всего пять или шесть. Некоторые занимались тем, что чистили большие, высокие и массивные, посеребренные канделябры, из тех, что можно часто увидеть стоящими по обе стороны от алтаря или на самом алтаре. Я остановился и стал наблюдать, как они мыли, скребли, полировали и смахивали пыль и пятна плесени с помощью тряпок и ножей. Другие, склонившись у входа, яростно рвали сорняки, которые, казалось, вот-вот захватят само здание. Третья группа с помощью лопат и мотыг выкапывала корни колючих кустов, что проросли на церковном дворе.