Если эта теория верна, то движение колонн грузовиков и пехоты, которые в последние два или три дня курсируют между Ленинградом и Кронштадтом, является не более чем хитростью советского командования, цель которой состоит в том, чтобы скрыть от противника то, что на самом деле движение осуществляется в одном направлении, другими словами, замаскировать переброску в Ленинград экипажей некоторых кораблей Балтийского флота. При последнем рассмотрении именно политический характер Кронштадта, его назначение – и отсюда его судьба – быть «акрополем» столицы Октябрьской революции – определяет и методы организации обороны Ленинграда, тактику использования наряду с регулярными войсками и бригады ополчения из рабочих и моряков. Ведь не так давно экипажам Балтийского флота и рабочим Ленинграда уже довелось решать политические задачи в масштабах всей страны.
А пока мне пришло время более внимательно рассмотреть Кронштадт, попытаться с занимаемой мной сейчас передовой позиции рассказать подробно об этой грандиозной осаде во всем ее разнообразии и особенностях. С того места, где я сейчас нахожусь (я стою на вершине одной из 15-метровых деревянных башен, построенных русскими в разных местах для наблюдения за дорогами и лесами в жизненно важной пограничной зоне и близ населенных пунктов)[59], можно было охватить взглядом залив во всю его ширину от берега до берега. Солнце светило ярко под наклоном (в этих широтах оно никогда не поднимается над горизонтом слишком высоко) над бескрайней гладью замерзшего залива, отдающей синевой так, как будто она освещается не сверху, а снизу. Далеко на противоположном берегу залива, у Ораниенбаумского плацдарма, который русские, попавшие в немецкие клещи, обороняют с беспримерным фанатизмом, видно сияние огней, а над всем этим стоит угольно-черное облако жестких, точно очерченных контуров. Слева от меня вдалеке Ленинград, который тоже горит. Немецкая артиллерия нацелена на промышленный Урицкий район, туда, где находится Путиловский завод, который подвергается непрерывным бомбардировкам.
А посередине залива расположен Кронштадт, окутанный легкой матовой дымкой, напоминающей о серебристой дымке белых ночей. Отсюда легко можно различить необычайно яркие красные, желтые, зеленые и синие звездочки сигнальных ракет, то и дело взмывающих с кораблей и с расположенных по периметру обороны Кронштадта искусственных островков, где оборудованы фортификационные сооружения. Они выглядят нереальными, почти призрачными, паря подобно блуждающим огонькам в серебристом тумане раннего утра. Они похожи на бабочек, крылья которых вдруг освещаются в солнечных лучах, а потом снова исчезают в темноте, чтобы через какое-то время вновь всплыть в очередном луче солнца. Эта дымка напоминала мне о ясной летней ночи, прозрачной ночи, когда стоит полная луна, а сама ночь расцвечена слабым сиянием светлячков и мотыльков. Высокие столбы серого дыма, будто огромные деревья, поднимались со всех краев острова Кронштадт (острова Котлин. – Ред.). Время от времени с восточной оконечности острова с берега срывалась и сползала вниз глыба льда, которую освещали оранжевым светом вспышки разрывов тяжелых немецких снарядов, которыми обстреливали колонны русских войск, курсировавшие между Кронштадтом и Ленинградом.
Капитан Леппо передал мне в руки бинокль. И теперь через дымку голубого света, отраженную от замерзшей поверхности моря, передо мной во всех деталях возникли заводские трубы и стальные коробки кораблей, стоявших на якоре в бухте Кронштадта. Они смотрелись очень впечатляюще, эти корабли – целый флот, самый мощный в Советском Союзе, попавший в ледяной и бетонный плен. Они не могли сдвинуться с места, не могли воевать.
Целый флот как будто превратился в камень. Я вижу, как на другой башне зашевелилось что-то темное.
– Что это? – спрашиваю я у капитана Леппо. – Знамя?
– Да, – отвечает мне капитан. – По московскому радио объявили, что это флаг со знаменитого крейсера «Аврора». Он реял на башне здания Адмиралтейства.
Это не морской флаг. Он красного цвета. Это знамя, которое моряки «Авроры» водрузили в октябре 1917 года над царским [Зимним] дворцом[60]. (Красный цвет знамени отсюда не различался. Создавалось впечатление, что он скорее темного, какого-то похоронного цвета. Сейчас подходящий момент напомнить тем, кто, может быть, не знает о политических трениях между коммунистами крайнего толка Ленинграда и Кронштадта и правителями Кремля, о том, что в решающие часы октября 1917 года был момент, когда красный флаг с «Авроры» вызывал страх у самого Ленина.)
Глава 24Тюрьма кораблей
Напротив Кронштадта, апрель
Вот уже несколько месяцев вокруг Кронштадта продолжается странная битва. Это особенное сражение, движущими силами которого являются, с одной стороны, корабли флота, заключенные в плен морского льда и бетонных глыб, не способные двинуться с места или совершить маневр, и с другой стороны – закаленные сухопутные армии, осадившие эти корабли со всех сторон.
Необычным для этой парадоксальной ситуации является то, что советский Балтийский флот отделен от противника не только зелеными морскими волнами, но и огромными просторами гладкого, холодного, как мрамор, льда, по которому периодически финская пехота, поставленная на лыжи, отваживается совершать вылазки с целью, так сказать, взять на абордаж эти корабли[61].
Представьте себе флот, связанный, парализованный, заключенный в ледяную тюрьму, что окружает его со всех сторон. А потом представьте атаку лыжников на эти захваченные в плен корабли, и тогда у вас появится ясная идея (тем не менее очень далекая от реальности, которая гораздо более трагична, бесконечно более парадоксальна) об этом боестолкновении людей с боевыми кораблями, о борьбе пехоты, вооруженной винтовками и ручными гранатами, против тяжелых морских орудий. В безлунные ночи, освещенные лишь синим отражением льда (лед отражает сам себя, тот свет, что поднимается к нему из самых глубин моря), отряды лыжников проникают через проходы в колючей проволоке и отваживаются доходить до середины залива.
Как-то вечером я стал свидетелем выхода одной из таких штурмовых колонн (честно говоря, термин «колонна» здесь не совсем уместен, так как сразу же после того, как они возникают позади заграждений из колючей проволоки, отряды лыжников рассеиваются во все стороны, делятся на группы по два-три лыжника, которые разбегаются в стороны по бескрайним просторам окаменевших волн). Ничто не может быть более впечатляющим и вместе с тем более пугающим, чем зрелище этих лыжников, устремляющихся в открытое море.
Вдоль кромки этих замерзших волн царит глубокое молчание. А выход разведгрупп, устремившихся вдаль, чтобы атаковать одну из самых укрепленных военно-морских баз в мире[62], вызвал у меня странную ассоциацию с выходом рыбацких лодок под парусом из порта. Женщины, дети и старики на пирсе молча прощаются с лодками, которые, послушные веслам, уходят все дальше от берега. И вот уже там ставят паруса, ловят ветер, и лодки исчезают вдали, плавно скользя по глади моря.
Это было очень похоже на выход моряков, и в замерзшем воздухе, наполненном запахом льда и елей (холодным пронизывающим запахом льда и теплым глубоким ароматом хвои), я почувствовал аромат морских водорослей, холодной воды и рыбьей чешуи.
Примерно через час мы услышали первые ружейные выстрелы. Они доносились откуда-то издалека, от горизонта, который можно было различить во мгле. Над бескрайними просторами ледяной пустыни, будто струи воды из фонтана, взмыли вверх красные и зеленые сигнальные ракеты. Финские разведгруппы вступили в боевой контакт с русскими дозорами, которые здесь, в отличие от участка фронта на Карельском перешейке или у Олонца, между Ладожским и Онежским озерами, состояли не из лыжников-сибиряков, а из моряков Балтийского флота. О, эти странности войны! Моряки спускались с окруженных льдом кораблей и на лыжах продолжали вести войну на море. Иногда они доходили до самого финского (с 1940 г. советского. – Ред.) берега, даже до Териоки. Время от времени ожесточенная перестрелка вспыхивает на острове Гогланд, расположенном к западу от Кронштадта, который финны недавно отбили у русских моряков. Это война отчаянных храбрецов, война, как я уже сказал, людей против боевых кораблей, лыжников с винтовками против стальных башенных орудий калибра 381 мм[63].
Финские лыжники скользят по льду, волокут за собой небольшие сани, на которых везут тяжелые пулеметы и коробки с боеприпасами. На тех же санях они привозят обратно в лагерь своих раненых и убитых товарищей. (У русских моряков и у финских лыжников есть одна общая черта: они не оставляют своих убитых. Прибрежные народы, а финские лыжники почти все относятся к жителям прибрежных районов, еще точнее – к рыбакам, живущим торговлей в Финском и Ботническом заливах, ревностно относятся к павшим. Они знают, что море алчно. Оно пожирает мертвых, оно жадно стремится поглотить их. У рыбаков из финского города Турку и его окрестностей есть народная песня, где море, запертое под слоем льда, кричит и бранится, бьется головой о твердую прозрачную голубую крышу, пока партия рыбаков идет по его замерзшей поверхности с трупом товарища на плечах.)
Однако не следует думать, что битва под Ленинградом сводится только к этим столкновениям дозоров. Борьба, которая сейчас кипит у Кронштадта, представляет собой лишь один из бесчисленных эпизодов этой грандиозной осады. (Когда я перееду на участок фронта у Ладожского озера и у Олонца, к северо-востоку от Ленинграда, я расскажу и о других боях.) Осажденную столицу коммунистической революции сейчас сжимает стальное кольцо. И для того, чтобы исследовать этот район полностью, чтобы узнать все подробности, пришлось бы преодолеть сотни километров, побывать на каждом участке, каждом выступе, каждом передовом посту. Например, невозможно отправиться с Карельского перешейка (где я сейчас нахожусь) на Олонецкий перешеек по Ладожскому озеру. Нужно сначала вернуться в Хельсинки, строго на север, в глубь Финляндии, а затем повернуть на юго-восток; при этом весь путь составит около тысячи километров