Я пытаюсь предугадать, к чему приведет эта история, когда Харрисон качает головой, как бы предупреждая: «Даже не пытайся».
– Митчем спрашивает первого парня: «Почему бы тебе не убрать оружие?» Тот говорит нам, мол, вытащил свою винтовку только потому, что у соседа она тоже была. А другой объясняет, что достал оружие после того, как сосед посадил аллигатора на крышу.
– Что? – Я издаю еще один громкий звук, который нарушает тишину всего ресторана, хотя сейчас меня настолько переполняет любопытство, что я вовсе не раскаиваюсь. – Типа настоящего аллигатора?
– Этот парень пытался сбить зверюгу, если можешь в это поверить. Всаживал пули в собственную крышу, стены, куда угодно. Мы даже не были уверены, все ли они попали в цель. Слава богу, сообщений о шальных пулях не было.
– А как он вообще туда забрался? – спрашиваю я.
– Оказывается, этот парень работал в телефонной компании. Едет он, значит, на работу и находит этого аллигатора посреди дороги. Во время обеденного перерыва он решает взять подъемник и отвезти рептилию домой, чтобы на время оставить ее там, хотя я даже представить себе не могу, что творилось в голове у этого бедолаги. Как после выяснилось, тем утром у этих парней уже произошла стычка, которая и ускорила расплату.
– Я почти восхищаюсь этим парнем, – признаюсь я. – У меня никогда не было обиды, которая могла бы оправдать даже библейскую чуму. Наверное, стоит найти врагов получше.
– Слушай дальше. Митчем, этот милый парень, говорит мне, что я должен забраться туда и спустить аллигатора.
– Да ты что?!
– И помни, что это моя первая смена на улицах, и если мой напарник вернется в участок и скажет, что такая работа мне не по силам, то меня посадят за стол навсегда. Поэтому выбора не остается. И все же я не отказываюсь от последней надежды: «Может, вызовем службу по отлову животных?» А он в ответ: «Извини, мужик, ловцы собак работают только на земле».
– Вау. – Если честно, я в шоке. Я, конечно, помню, что копы – те еще ублюдки, но это уже перебор. Так себе дружелюбие. – И что ты сделал? – спрашиваю его.
– Короткая версия, – он устремляет на меня взгляд человека, многое повидавшего в жизни, – включает в себя лестницу, рибай, немного веревки и около четырех часов на то, чтобы спустить эту тварь.
– Черт, Харрисон, ты мой герой. Предлагаю тост за «Служить и защищать»[10], – я чокаюсь с ним бокалом.
Мы доедаем половину наших блюд, прежде чем Харрисон вновь пытается перевести разговор на меня. На этот раз речь о моей матери.
– Мне жаль, – снова повторяет он. – Должно быть, тебе сейчас трудно. Ну, с переездом и всем прочим.
Его утешительный тон напоминает, что я все еще разыгрываю спектакль, исполняю придуманную мной роль человека, которым должна быть: скорбящей дочери, по-прежнему оплакивающей свою дорогую мать. Сочиняю более-менее достойную историю о наших отсутствующих отношениях, ведь это звучит лучше.
Мне никогда не приходилось делать этого с Эваном.
Черт. Несмотря на все усилия, мысли о нем все равно проникают в разум. Он единственный человек, который разделяет мои самые мрачные мысли, не осуждает и не пытается исправить. Эван понимает: то, что в моем сердце вместо материнской любви зияет огромная дыра, не делает меня плохим человеком. И пусть у нас были неудачные моменты, Эван никогда не просил, чтобы я была кем-то другим.
– О-о, выглядит аппетитно.
Помяни гребаного дьявола.
Совершенно ошеломив нас, Эван внезапно отодвигает стул за нашим столиком и садится между мной и Харрисоном, затем хватает гребешок с моей тарелки и отправляет его в рот. С самодовольной ухмылкой он скользит по мне дерзким взглядом.
– Привет.
Невероятно.
Я в недоумении, не могу выбрать – сжать челюсть от злости или приоткрыть от возмущения рот, поэтому приходится чередовать эти два несопоставимых движения, которые, уверена, придают мне растерянный и глупый вид.
– Ты спятил, – рычу я.
– Принес тебе кое-что. – Он кладет на стол зеленый чупа-чупс со жвачкой внутри, затем оценивает меня с почти непристойным интересом. – Хорошо выглядишь.
– Нет, я не собираюсь потакать тебе. Иди домой, Эван.
– Что? – спрашивает он с притворной невинностью, после чего слизывает лимонно-масляный сироп со своих пальцев. – Ты молодец, я все понял. И пришел, чтобы спасти тебя от этого заносчивого придурка.
Эван выделяется среди других посетителей: одет в черную футболку и черные джинсы, волосы растрепаны ветром, и пахнет от него выхлопными газами мотоцикла.
– Да ладно тебе. – Харрисон, к его чести, воспринимает это вмешательство весьма спокойно. Немного смущенный, он взглядом задает мне вопрос, но сохраняет вежливую улыбку. – Мы хорошо проводим время. Дай леди спокойно доесть свой ужин. Не сомневаюсь, все, о чем вам двоим нужно поговорить, может подождать до завтра.
– Ух ты, черт. – Смеясь, Эван наклоняет голову в мою сторону. – Этот парень серьезно? Где ты его нашла? Джен, ты же фактически встречаешься с нашим учителем естествознания из седьмого класса.
Это стирает дружелюбную улыбку с лица Харрисона.
– Эван, прекрати. – Я хватаю его за руку. – Это совсем не смешно.
– Ладно, я попросил вежливо, – произносит Харрисон. Он встает, и меня одолевают воспоминания обо всех тех случаях, когда копы выгоняли нас с Эваном из заброшенных зданий и с парковок круглосуточных магазинов. – Теперь я хочу, чтобы ты ушел.
– Ничего страшного, – предупреждаю я Харрисона. – Я разберусь.
Все еще держа Эвана за руку, я сжимаю ее сильнее. Ни за что не позволю ему затеять драку посреди ресторана и сесть за решетку потому, что он сломал нос копу.
– Пожалуйста, Эван, – говорю я категорично. – Просто уходи.
Он игнорирует мою просьбу.
– Помнишь, когда-то здесь вместо ресторана был магазин одежды? – Эван наклоняется ближе, проводя пальцами по моей ладони, которая лежит на его руке, и я тут же отдергиваю ее. – Ты рассказала ему о том, как мы трахались в раздевалке, пока дамы, которые не пропускают ни одной церковной проповеди, стояли прямо за дверью, примеряя свои воскресные шляпки?
– Да пошел ты! – Мой голос дрожит от гнева, холодный и ломкий, слова едва слетают с губ, горло сжимается. Я бы дала ему пощечину, если бы не была уверена, что это только подстегнет его. Чем больше эмоций Эван сумеет вытянуть из меня, тем сильнее будет его решимость продолжить свое преследование.
Отодвинувшись от стола, я встаю и мельком замечаю сочувствующий взгляд Харрисона, а затем поворачиваюсь и ухожу.
Я врезаюсь в перила, отделяющие дощатый настил от пляжа внизу, словно автомобиль, влетающий в насыпь. Я бы продолжила идти в сторону океана, ослепленная гневом, если бы это меня не остановило. Хочу что-нибудь бросить. Запустить кирпичом в витрину магазина и услышать, как она разлетится вдребезги. Взять бейсбольную биту в посудную лавку. Все что угодно, лишь бы избавиться от этого беспокойного подергивания рук, от огромного пылающего шара ярости, что пульсирует в груди.
Вдруг я слышу позади себя шаги и сжимаю кулаки. Чья-то рука касается моего плеча, и я замахиваюсь, но замираю на полпути, когда вижу Харрисона, – он поднимает руки в сдающемся жесте.
– О боже, мне так жаль! – Опускаю руки. – Я думала, это Эван.
Харрисон нервно смеется и с облегчением улыбается.
– Не беспокойся. Как раз для таких случаев нужны были все эти курсы по разрешению конфликтов у нас в академии.
Это мило – его стремление отмахиваться от всего с помощью шутки и обильной приторно-сладкой ложки оптимизма. Я совсем не такая.
– Ну а если серьезно, я сожалею обо всем, что там произошло. Это было очень неловко. Я бы придумала для него какое-нибудь оправдание, но Эван и в лучшие свои дни ведет себя как придурок. – Я перегибаюсь через перила, упираясь руками в деревянные перила. – А все, что ты сделал, лишь поздоровался со мной в баре и был дружелюбным. Держу пари, ты не ожидал такой сцены, да? Получил больше, чем рассчитывал.
– Напротив, я прекрасно осознавал, что если приглашу тебя на свидание, то непременно натравлю на себя взбешенного Хартли.
Я приподнимаю бровь.
– О, правда?
– Мы ходили в одну старшую школу, – напоминает он мне; в его тоне слышится ирония, но голос остается нежным. – И у всех были места в первом ряду на шоу Женевьевы и Эвана.
Мои щеки загораются от смущения, и я отвожу глаза. Почему-то знать, что Харрисон являлся свидетелем наших школьных выходок, еще более унизительно, чем это испорченное свидание.
– Эй, не отводи взгляд. У каждого свой опыт за плечами. – Он подходит и прислоняется к перилам рядом со мной. – У всех есть прошлое. Поступки, за которые, будь это в нашей власти, нас бы не судили. Как человек может измениться к лучшему, если не давать ему такой возможности?
Я удивленно оглядываюсь.
– Необычный взгляд для полицейского.
– Да, я часто это слышу.
Мы стоим там еще немного, просто слушая шум волн и наблюдая за тем, как огни набережной отражаются в воде. Я уже намереваюсь взять себя в руки, поднять с земли собственное достоинство и отправиться домой, но Харрисон делает еще одно предложение.
– Хочешь прогуляться? – Он протягивает мне руку, точно все это время собирался с духом. – Я не готов идти домой. Кроме того, мы и до десерта не добрались. Наверняка кафе-мороженое еще открыто.
Мое первое побуждение – отказаться. Пойти домой и продолжить лелеять свой гнев. А потом я вспоминаю, что сказала Алана: если уж решила выбрать другой путь, то пора и вести себя по-другому. Полагаю, следует начать с того, чтобы дать Харрисону шанс изменить мое мнение.
– Звучит заманчиво, – соглашаюсь я.
Мы прогуливаемся по набережной в сторону «Двух шариков», где он покупает пару рожков мороженого. Мы идем дальше, обходя семейные пары. Подростки бегают вокруг и украдкой целуются в тени. Стоит благоухающая ночь с теплым бризом соленого воздуха, который приносит небольшое облегчение от жары. Харрисон держит меня за руку, и, хоть я и позволяю ему, это кажется неправильным. Неестественным. Ничто не сравнится с чувством предвкушения и страстного желания, возникающего от прикосновения к человеку, которого тебе не терпится поцеловать, к тому, от кого рвутся нервы и на кончиках пальцев танцуют языки пламени.