– Ага, ладно. – Он высовывает голову из окна, чтобы поцеловать ее в щеку. – Позвоню тебе позже.
Улыбаясь, Лиз указывает на меня пальцем.
– Не утопи моего племянника.
Я дарю ей ответную улыбку.
– Сделаю все, что в моих силах.
Оказывается, Райли не так уж плох на доске. Он чувствует ритм волн, у него хороший баланс, но немного грубовата техника. К сожалению, сегодняшние волны не стоят потраченных усилий. Мы сидим на досках за бурунами[39], покачиваясь на воде. Даже когда серфинг не очень хорош, мне все равно больше нравится быть здесь, чем где-либо еще.
– Как ты научился? – спрашивает Райли, пока мы оба не сводим глаз с незнакомого бесстрашного серфера, что пытается грести после небольшой волны.
Солнце за нашей спиной медленно поднимается по небу, отбрасывая на воду длинные оранжевые полосы. Неподалеку плавают около дюжины других серферов, рассредоточившись и следя за волнообразным приливом в надежде на большую волну.
– Я просто наблюдал за тем, что делали другие ребята, и пытался подражать им. Но, помимо качания на воде и подбрасывания волной, больше всего мне помогло то, что я научился контролировать доску и свое тело.
– То есть?
– Ну, я стащил со строительной площадки кусок металлолома и накрыл его листом размером два на четыре. Что-то вроде скейтборда, улавливаешь? И я часами балансировал на нем. Учился переносить вес, чтобы правильно передвигаться. Это позволило задействовать нужные мышцы и натренировать тело.
– Итак, шаг первый – кража. Понял.
Я ухмыляюсь ему.
– Видишь, вот так ты втягиваешь меня в неприятности.
Одна резвая цыпочка поворачивает свою доску к берегу, ведя руками по воде и гребя так, что это напоминает нежный толчок волны. Какие-то придурки насмешливо свистят ей вслед.
– Не переживай, – говорит Райли. – Ты покорил Лиз давным-давно. Кажется, она на тебя немного запала.
Я тоже почувствовал это. Парень из «Старших братьев» сразу предупредил, что такого рода вещи не являются чем-то из ряда вон выходящим, но ни при каких обстоятельствах мне не следует даже думать об этой возможности – если я правда хочу помочь своему младшему брату. Хотя это вовсе не означает, что у Лиз нет привлекательных качеств.
– Я уже вроде как занят, – признаюсь я.
Он понимающе смотрит на меня.
– Та девушка с набережной, которую ты встретил на днях?
– Женевьева. Мы давно знакомы.
Даже произнесение ее имени вслух заставляет мое сердце биться чаще и наполняет предвкушением. Достаточно на мгновение вспомнить о ней, и мне уже не терпится увидеть ее в следующий раз. Я провел год в тщетных попытках бороться с этим наваждением, чуть ли не сводя себя с ума. Теперь она здесь, всего в нескольких минутах ходьбы, а я по-прежнему по какой-то дерьмовой причине вижу ее лишь мельком.
– Тебе нравятся парни, с которыми встречается твоя тетя? – спрашиваю я Райли.
Он пожимает плечами.
– Иногда. На самом деле она почти никуда не выходит, потому что все время работает.
– Какой у нее типаж?
– Не знаю. – Он качает головой, смеясь над моим вопросом. – Скучные зануды, похоже. В выходные она просто заказывает еду навынос и смотрит фильмы. Хочет расслабиться, понимаешь? Не думаю, что она вытерпела бы парня, у которого слишком много энергии, даже если поначалу это и кажется ей хорошей идеей. Я просто хочу, чтобы у нее был кто-то надежный.
Если бы я не был уверен, что это выведет Джен из себя, то попытал бы счастье свести Лиз с этим Харрисоном. Ага, в другой жизни.
– Я считаю, мы должны сделать что-нибудь приятное для твоей тети, – решаю я сменить тему. – Сводить ее поужинать или еще куда-нибудь. Несмотря на немного извращенный синдром Флоренс Найтингейл[40], она милая женщина, которая делает все возможное в сложившихся обстоятельствах, и должна получить за это хоть какую-то благодарность.
– Да, ей бы это понравилось.
– Она добрый и приятный человек. – Для большинства детей мамы – это лишь данность. Для них нет сомнений в том, что мама будет любить и заботиться о них, воспитывать, в конце концов. Пластыри, школьные обеды и все такое. Но некоторым из нас не так везет в жизни. – Никогда не принимай Лиз как должное.
– Ты что-нибудь слышал о своей маме в последнее время?
Я уже раньше рассказывал ему о Шелли, но этот вопрос до сих пор задевает меня. Мысли о ней вызывают у меня постоянное раздражение. Она точно не печет никаких вишневых пирогов.
– Она продолжает писать мне, хочет собраться вместе и восстановить отношения. Загладить свою вину или что-то в этом роде. Я ответил, что подумаю об этом, но каждый раз, когда она предлагает время и место для встречи, я нахожу какой-нибудь предлог.
– Что будешь делать? Хочешь повидаться с ней?
Я пожимаю плечами, зачерпывая пригоршню воды, чтобы смочить волосы. Несмотря на то что солнце еще не поднялось над нашими головами, уже припекает.
– Понятия не имею, сколько еще смогу позволять ей вытирать о себя ноги, прежде чем у меня не останется ни капли достоинства.
Райли бесцельно водит руками по воде.
– Знаю, ситуации у нас совсем не похожи. Моя мама заболела. Она не уходила. Но я бы все отдал, чтобы снова ее увидеть, поговорить с ней.
У Райли доброе сердце, но лучше бы он этого не говорил.
– Да, это и правда не одно и то же. Потому что тоска по матери не заставляет тебя чувствовать себя идиотом.
Он кладет обе руки на доску и серьезно смотрит на меня.
– Я просто хочу сказать, что, если бы твоя мама завтра умерла, ты бы пожалел, что не поговорил с ней еще раз.
Слова Райли впиваются в мой мозг подобно червяку, прогрызающему яблоко. Они мучают меня часами, днями. Пока наконец неделю спустя я не сижу в закусочной в Чарльстоне, делая ставки – продинамит меня Шелли или нет? И когда официантка наполняет мою кружку кофе, ее сочувствующий взгляд несильно помогает.
– Не желаете перекусить? – спрашивает официантка, женщина средних лет с отросшими корнями и слишком большим количеством браслетов.
– Нет, спасибо.
– Сегодня утром привезли свежий пирог.
К черту эти пироги.
– Нет, не буду.
Тридцать минут. Вот почему я никому не рассказывал, особенно Куперу. Он бы услужливо сообщил мне, что так и будет. После того, как надрал бы задницу и забрал ключи, чтобы избавить меня от еще одного унижения.
Я так и не понял, когда стал таким доверчивым. Игрушкой в чужих руках.
Уже собираюсь бросить на стол пару баксов, но как раз в этот момент появляется Шелли и устраивается напротив меня. Врывается, словно порыв ветра.
– О, малыш, мне так жаль. – Она снимает с плеча сумочку и обмахивается заламинированным меню, дабы развеять запахи жары и асфальта, пропитавшие ее крашеные светлые волосы. Она постоянно беспокойная и энергичная, всегда в движении, всегда куда-то спешит. – Одна из девочек поздно вернулась с обеда, ей нужно было забрать ребенка, и я не могла уйти на перерыв, пока она не вернется.
– Ты опоздала.
Шелли замирает, поджимает губы и покаянно наклоняет голову.
– Мне жаль. Но я же сейчас здесь.
Сейчас. Изменчивое состояние между тем, чего не было и не будет.
– Что закажете? – Официантка вернулась, на этот раз с обвиняющей резкостью в голосе. Эта женщина начинает мне нравиться.
– Кофе, пожалуйста, – говорит Шелли.
Официантка уходит с гримасой на лице.
– Я так рада, что ты мне перезвонил, – признается Шелли, продолжая вертеть меню перед лицом. Я никогда раньше не мог взять в толк, что меня гложет, но только что понял: ее переменчивый характер вселяет беспокойство. Всегда так было, сколько себя помню. Вечный двигатель, что оставляет лишь хаос после себя. Как пчелы в стеклянной коробке. – Я скучала по тебе.
На секунду поджимаю губы, а затем устало вздыхаю.
– Ага, знаешь что, прежде чем мы продолжим в том же духе еще раз десять, позволь мне сказать: ты плохая мама, Шелли. И то, как ты настраиваешь нас с Купером друг против друга, то еще сомнительное дерьмо. – Она открывает рот, чтобы возразить. Я останавливаю ее взглядом. – Нет, именно это ты и делаешь. Ты пришла ко мне с очередными мольбами и извинениями, ведь прекрасно понимаешь, что Купер их слушать не станет. Пользуешься тем, что я слабак, и на то, что будет потом с твоими сыновьями, тебе плевать. Если бы Куперу стало известно о нашей встрече… не знаю, он, наверное, сменил бы замки и не пустил меня обратно. И я не шучу.
– Я не этого хочу. – Всякая притворная жизнерадостность исчезает с ее лица. – Братья не должны ссориться.
– Да, не должны. И тебе не следовало ставить меня в такое положение. И знаешь, что еще? Тебя бы убило, если бы ты время от времени пекла пироги?
Она моргает.
– А?
– Просто спрашиваю, – бормочу я. – Другие мамы пекут пироги для своих детей.
Она некоторое время молчит после того, как официантка приносит ей кофе. Уставившись в стол, Шелли складывает салфетку, от чего та становится все меньше и меньше. Я не могу не признать, что мама выглядит по-другому. Ее глаза ничем не затуманены. Кожа здоровая. Трезвость – это адский наркотик.
Наклонившись вперед и оперевшись на локти, она начинает приглушенным голосом:
– Я признаю, что ужасно относилась к вам. Поверь мне, малыш, теперь я знаю, что такое настоящее дно. То, что мой собственный сын посадил меня в тюрьму, в некотором смысле открыло мне глаза.
– За кражу у этого самого сына, – многозначительно напоминаю я ей. – Как бы то ни было, Куп снял обвинения, и это, вероятно, намного больше, чем ты заслуживаешь.
– Не спорю. – Шелли опускает голову, ковыряя облупившийся лак на большом пальце. – Сидеть в этой камере с мыслью, что мой собственный ребенок запер меня… Да, это был тревожный звоночек. – Поколебавшись, она поднимает взгляд, чтобы найти мой, вероятно, в надежде на то, что ее раскаяние достигло цели. – Я стараюсь, малыш. Это новая страница в моей жизни.