Трина – та еще штучка. Мы познакомились в конце шестого класса и быстро подружились. Ей так же, как и мне, нравилось прогуливать уроки и курить сигареты на бейсбольной площадке, поэтому на самом деле наши пути неизбежно пересеклись бы. И хотя у меня больше хороших воспоминаний о Трине, нежели плохих, я все равно нервничаю, когда вхожу в бар, чтобы встретиться с ней. Даже в детстве в ней всегда было что-то заразительное. Словно ей было так весело, что и ты хотел быть в курсе всего, что она затевала. Это вызывало ненасытное и манящее чувство.
Хотя Эван прав. Если я смогу пережить искушения Трины, то определенно исцелюсь.
– Черт подери, Джен.
Пробираясь между переполненными высокими столиками, я оборачиваюсь на знакомый голос. Трина сидит за столиком у стены, перед ней пустой хайбол[42] и бутылка пива. Она вскакивает на ноги и крепко обнимает меня.
– Я надеялась, ты стала страшненькой с тех пор, как я видела тебя в последний раз, – она убирает мои волосы с плеча. – Почему по такому случаю у тебя не появились какие-нибудь гадкие прыщи?
– Виновата, – смеюсь я.
– Садись, шлюшка. – Она заглядывает мне через плечо и машет рукой, подзывая официантку. – Давай по штрафной. Чем, черт возьми, ты занималась?
Мы толком не разговаривали после того, как я покинула Авалон-Бэй. Как и в случае с большинством жителей этого города, я уехала не попрощавшись. Если не считать нескольких сообщений, я держалась на расстоянии, даже отписалась от ее социальных сетей, чтобы не поддаваться соблазну примкнуть к ее подвигам.
– В общем, скоро я приступаю к новой работе. Девушка Купера вновь открывает отель «Маяк». Я там новый менеджер.
– Не может быть! – Сначала она не верит своим ушам. Затем, очевидно сообразив, что продолжения не последует, Трина делает большой глоток пива. – Значит, в следующий раз, когда я приеду в город, ты снимешь для меня комнату. Мы с моей мамочкой уже превысили норму приятного общения.
Я ухмыляюсь.
– Разве ты приехала не прошлой ночью?
– Именно. – Ее глаза расширяются. – Черт, мне жаль. Я слышала о твоей маме. Ты в порядке?
Кажется, это было целую вечность назад, хотя прошло всего несколько месяцев. Напоминаний о маме становится все меньше и меньше.
– Да, – честно отвечаю я. – В порядке. Спасибо.
– Я приехала бы на похороны, если бы знала, но услышала совсем недавно.
Не думаю, что она действительно имеет это в виду, но слова звучат как обвинение. Мол, она была бы там, если бы я потрудилась рассказать ей, вот какой подтекст. Если бы я не игнорировала ее весь прошлый год. Но, вероятно, это говорит мое собственное чувство вины.
– Все в порядке, правда. На похоронах была в основном семья. Мама не хотела большого шума.
Меньше всего – от собственных детей.
В глазах Трины появляется дерзкий огонек, она потягивает свой напиток.
– Ты часто видишься с Эваном в последнее время?
Я подавляю вздох. Неужели хоть одну ночь мне не обойтись без упоминаний о нем? С тех пор, как я вернулась в город, голова идет кругом. Когда я с ним, то становлюсь лучшей версией себя и в то же время худшей. Две крайности перемешаны в жгучем коктейле, которым мы становимся наедине.
– Иногда, наверное. Не знаю. Все сложно.
– Ты используешь одну и ту же фразу с тех пор, как нам исполнилось пятнадцать.
И чувствую себя ненамного лучше, чем тогда.
– Так как дела? – Сделав еще один глоток пива, Трина напускает на себя обычную неуважительность. – Теперь ты вернулась навсегда?
– Похоже на то. – Это странно. Я не помню, как принимала решение остаться. Оно просто незаметно подкралось ко мне и связало меня по рукам и ногам, всего за ночь, пока я спала. – Папа продает дом, так что мне скоро придется подыскать новое место.
– Я тоже подумывала о том, чтобы остаться здесь.
Я фыркаю от смеха.
– Зачем?
Трина всегда ненавидела этот город. Или, скорее, людей. Она отчаянно любила своих друзей, тех немногих, что у нее оставались. Но в остальном она бы подожгла город и никогда не оглядывалась бы назад. По крайней мере, я так думала.
Официантка наконец подходит к нашему столику, и это нас ненадолго отвлекает. Она выглядит молодой и взволнованной, новенькая, с трудом переживающая последние недели летней давки. Я заказываю содовую и игнорирую осуждающий взгляд Трины.
– Не знаю… Место жутко скучное, – говорит она. – Но, думаю, это мой дом. – В том, как ее взгляд скользит по мокрой подставке, в том, как она ковыряет ногтем кутикулу, есть нечто такое, что наводит на мысль о более серьезном объяснении.
– Как дела? – осторожно спрашиваю я. – Лос-Анджелес уже не тот?
– Ну, ты же меня знаешь. У меня четырехсекундная концентрация внимания. Думаю, в том городе я увидела и сделала абсолютно все.
Только услышав это от самой Трины, я могла бы поверить в подобное.
– Все еще работаешь в аптеке?
Наименее удивительной частью ее переезда на Западное побережье было то, что она устроилась на работу, занимаясь вещами, за которые здесь до сих пор сажают в тюрьму.
– Иногда. Еще немного работаю барменом. И есть знакомый парень, он фотограф, я время от времени ему помогаю.
– Парень… – Я смотрю на нее, в то время как она отводит взгляд. – У вас с ним что-то есть?
– Иногда.
Проблема Трины весьма трагична. Не многим другим, кого я знаю, удается выжимать так много из каждой минуты своей жизни, как это делает она. С открытыми глазами и широко раскинутыми руками Трина пробует что-то один раз, затем в два раза больше – и в то же время остается совершенно неудовлетворенной. На дне ее души есть дыра, откуда вытекает все хорошее, а вся худшая, самая густая черная гадость прилипает к стенкам.
– Он художник, – объясняет она. – Обожает свою работу.
Именно такие вещи говорят люди, когда ищут оправдания тому, почему их желания не исполняются.
– Короче, я не сказала ему, что приеду сюда. Наверное, он до сих пор не заметил, что мои вещи пропали.
В груди поднимается волна сочувствия. Я ощущала себя так в течение долгого времени. Продолжала хвататься за что угодно, что могло бы удовлетворить меня, независимо от того, было это для меня хорошо или нет. Но как узнать, если не выяснишь это самостоятельно? Требуется много проб и ошибок, дабы осознать все полезные советы, на которые мы раньше не обращали внимания.
Когда приносят наши напитки, Трина допивает остатки своего предыдущего пива и принимается за следующее.
– Хватит болтать, – объявляет она, проводя рукой по волосам. Теперь она носит короткую стрижку, что еще больше придает ей облик крутой девчонки. – Я сама себе наскучила.
– Ладно. Как будем развлекать себя?
– Если правильно помню, ты должна мне матч-реванш. Порви их, Уэст.
Я следую за ней к бильярдному столу, где мы выигрываем по партии и объявляем ничью. Оттуда отправляемся в бар на набережной, где Трина выпивает такое количество шотов и пива, которое запросто убило бы мужчину вдвое крупнее нее.
На самом деле это облегчение. Вкус прежней жизни, но без пьяных отключек. И просто невероятно, какие вещи начинаешь замечать, когда не напиваешься. Например, парня, который приставал к Трине во втором баре. Она думала, ему двадцать пять, но на самом деле ему за сорок, он загорел с помощью спрея, обкололся ботоксом и светил полосой загара от снятого обручального кольца. Тем не менее Трина была не прочь пропустить пару стаканчиков, а затем подтолкнула его к караоке-микрофону, чтобы тот рассказал пару шуток, будто он ее личный придворный шут. Мне было бы жаль этого чувака, если бы я не была уверена, что где-то дома у него есть ребенок, чей фонд на обучение в колледже станет немного меньше после этого кризиса среднего возраста.
– Ему не было сорока, – настаивает она слишком громко, когда я сообщаю ей об этом, пока мы бредем по набережной в поисках нашего следующего пункта назначения. – Это все из-за освещения!
– Детка, у него были седые волосы на груди.
Трина вздрагивает, дрожь отвращения пронизывает ее тело. Она издает сухой рвотный звук, в то время как я добродушно смеюсь.
– Нет, – стонет она.
– Да, – подтверждаю я между смешками.
– Ну, а ты где была? В следующий раз говори, подавай какие-нибудь сигналы руками или типа того.
– Как на языке жестов обозначаются отвисшие яички?
Теперь мы обе бьемся в истерике.
Набережная ночью – это сплошная полоса огней и музыки. Магазины с неоновыми вывесками и яркими витринами. Люди вываливаются из баров под одинаковые саундтреки, смешивающиеся во влажном соленом воздухе. Рестораны во внутреннем дворике ломятся от туристов и лавочки – от сувениров. Примерно через каждые десять шагов какой-нибудь молодой парень кричит о двух напитках по цене одного или бесплатных каверах.
– Живая музыка, – говорит один из них, протягивая руку, чтобы вручить Трине бледно-зеленый флаер музыкального заведения за углом. – Никаких каверов до полуночи.
– Ты играешь в группе? – В ее глазах вспыхивает интерес.
У Трины есть такая манера. Ее кокетство иногда внушает страх. Впадает в истерику, когда немного выпьет. А уж когда выпьет лишнего, то мало чем отличается от зажженной, но не разорвавшейся петарды. И ты просто стоишь там. Ожидаешь. Наблюдаешь. Уверенная, что в тот момент, когда попытаешься вмешаться, она взорвется и опалит тебе пальцы и брови.
– Ну да, – отвечает он, пряча свои опасения за настороженной улыбкой. Некоторым парням нравятся горячие и пугающие девушки, а у некоторых есть чувство самосохранения. – Я играю на басу.
Он симпатичный, в стиле панк-рокера с канала Disney. Ребенок, выросший с родителями, которые поощряли его творческие начинания и ставили тарелку со свежеиспеченным печеньем, пока он делал домашнее задание. Мне никогда не понять детей, выросших в благополучной семье.
– Оу. – Плотоядная ухмылка Трины превращается в гримасу. – Ну, никто не идеален.