– Ни за что, – соглашаюсь я.
Несмотря на то что с меня сняли все обвинения, поездка домой только усугубляет мой стыд. Возможно, меня арестовали незаконно, но отцу все равно пришлось утром первым делом звонить шерифу, дабы вызволить свою единственную дочь из тюрьмы. Для меня это было унизительно, но, подозреваю, и для него тоже.
– Прости. – Я осторожно изучаю его профиль.
Папа не отвечает, усиливая мое чувство вины.
– Я понимаю, все мои поступки отражаются на тебе и на бизнесе. И хотя наркотики были не мои и я их не употребляла, все равно я поставила себя в ужасную ситуацию. Я знала, что мне следовало сразу уйти. Ведь, давай будем честны, пару лет назад эта сумочка могла бы запросто оказаться моей.
– Во-первых, – говорит отец, – я не злюсь.
Он смотрит на дорогу, двигая челюстью, будто пытается привести в порядок мысли.
– Конечно, ты делала ошибки. Однако пара лет – долгий срок, и ты уже не та девушка. – Его голос смягчается. – Я бы пришел туда, что бы ты ни сказала. Ты моя дочь, Женевьева. – Папа смотрит на меня. – Но давай внесем ясность. Я не сомневался, что ты говоришь правду. Не думай, что я не заметил, как ты изменилась. И это очень важно.
Эмоции сдавливают горло. Внезапно мне в голову приходит, что я потратила так много времени, пытаясь убедить себя в собственной серьезности, что упустила момент, когда другие люди начали в меня верить. Папа. Друзья. Эван.
Комок в горле становится все больше, и мне пока не удается его сглотнуть.
– Я не хотела, чтобы ты подумал, будто это какая-то игра или бегство от самой себя. Что это из-за мамы или чего-то еще… – Слова замирают у меня на языке. Он не обращает внимания на упоминание о ней, о чем я немедленно сожалею. – Но это совсем не так. Я очень стараюсь стать лучше, относиться к себе серьезнее и заставляю других делать то же самое. Я бы никогда не поставила это под угрозу, особенно теперь, когда скоро приступлю к новой работе.
Папа медленно кивает.
– Точно. Не знаю, говорил ли, когда ты рассказывала мне об отеле, но… Я горжусь тобой, малышка. Это поможет сделать тебе карьеру.
– Таков план. – Я слабо улыбаюсь ему. – И нет, ты ничего не говорил о гордости. Если я правильно помню, ты сказал «поздравляю», а потом что-то проворчал о том, что из Шейна получится ужасный офис-менеджер.
Он издает застенчивый смешок.
– Я не люблю перемен.
– А кто любит? – Я пожимаю плечами и добавляю: – Не волнуйся, мы не подпустим Шейна даже близко к этому офису. Я же обещала, что помогу тебе провести собеседование с кандидатами. Мы найдем офис-менеджера еще лучше, чем я.
– Сомневаюсь, – хрипло отвечает папа, и будь я проклята, если это не наполняет мое сердце гордостью.
У меня тоже немного перехватывает горло.
– Эй, по крайней мере, у моего сменщика не будет судимости, – замечаю я, чтобы поднять настроение.
– Кстати, что произошло у тебя с Расти? – спрашивает отец, подозрительно оглядываясь. – Он затаил на тебя обиду?
Вздохнув, я выкладываю ему всю правду. Во всяком случае, бо́льшую часть – есть кое-что, чего я не осмелюсь повторять в присутствии своего отца. Но он уловил суть. Как Рэндалл приставал ко мне в баре. Как гнев и чрезмерное количество выпитого алкоголя загнали меня в его гостиную и побудили устроить скандал перед его семьей. Как с тех пор появились бесконечные угрозы и стычки.
– Рэндалл обвиняет меня в том, что я разрушила его семью, – признаю я. – В какой-то степени я тоже так думала.
– Он сам виноват. – Выражение папиного лица холодное и неумолимое. Рэндалл вряд ли захочет столкнуться с ним в темном переулке в ближайшее время.
Некоторое время мы едем в тишине. Я не прерываю его размышления, ведь сейчас он обдумывает все, что я ему рассказала. В этот момент я понимаю, что нам предстоит долгий путь домой. Мои ладони становятся влажными. Кажется, это тот самый разговор, который мы откладывали с тех пор, как я вернулась домой.
– Ты больше всех похожа на маму, – внезапно произносит он. Его взгляд по-прежнему прикован к дороге. – Помню, вы двое не ладили. Но, клянусь, ты точная ее копия, когда она была моложе. Тогда она была той еще неугомонной штучкой.
Я откидываюсь на спинку сиденья, глядя в окно на проплывающие мимо домики. Перед глазами возникают размытые образы моей матери. С каждым днем они становятся все более расплывчатыми, детали стираются.
– Появление семьи изменило ее. Если честно, думаю, сначала я ее изменил. Знаешь, в последнее время у меня часто возникал вопрос, не сломил ли я ее дух желанием иметь большую семью.
Мой взгляд устремляется к нему.
– Я не понимаю.
– Она была такой энергичной, жизнерадостной женщиной, когда я с ней познакомился. И мало-помалу она словно потухла. Я даже не могу сказать, замечала ли она это, пока свет почти не погас.
– Я всегда думала, что это из-за нас, – мой голос слегка срывается. – Предполагала, что мы ей не нравились, что, может, мы оказались не такими, как она надеялась.
Папа делает глубокий вдох, затем резко выдыхает.
– Твоя мама перенесла тяжелый приступ послеродовой депрессии после Келлана. Потом мы узнали, что она беременна Шейном, и это, казалось, немного помогло. На какое-то время. По правде говоря, я не знаю, хотела ли она так много детей потому, что хотел я, или надеялась, что следующий ребенок избавит ее от этого ощущения. Придет другой малыш и вылечит ее. – Он бросает на меня взгляд, полный раскаяния и печали. – Когда у нее родился Крейг, что-то изменилось. Депрессия так и не наступила. Какие бы гормоны или химические вещества, отвечающие за материнский инстинкт, ни должны были сработать – что ж, наконец так и произошло. И это лишь усилило ее чувство вины. Она так чертовски старалась сблизиться со всеми вами и постоянно боролась с депрессией, с мрачными мыслями, а потом с Крейгом это внезапно стало легко, и…
Он прерывисто выдыхает, по-прежнему не отрывая взгляда от дороги. К тому времени, как папа снова заговаривает, я задерживаю дыхание. Сижу как на иголках.
– Господи, Джен, ты понятия не имеешь, насколько это разрывало ее на части – иметь такие близкие отношения с ним, когда с остальными детьми все так сложно. Ее самым большим страхом было стать плохой матерью, и это калечило ее. Она не могла отделаться от мысли, будто портит вам жизнь. Я не знаю всего, что творилось в голове Лори, но ты должна понять – это не ее вина. Что бы это ни было: гормоны или что-то еще. Больше всего она ненавидела себя.
Глаза жжет, щиплет. Я никогда не думала об этом под таким углом. В нашей семье об этом не говорилось. Нам казалось, будто мама ненавидит нас, поэтому это была правда, в которую мы верили. Или, по крайней мере, я верила. Мне ни разу не пришло в голову, что это могла быть болезнь, нечто такое, что она не в состоянии контролировать и чего даже стыдится. Вероятно, ей было намного легче прекратить попытки, отступить, от страха сломать своих детей. Но, боже, как сильно мы все страдали из-за этого.
Ничто не изменит нашего детства, потерянных лет без материнской ласки и любви. Боль и мучения от взросления происходили в полной уверенности, что само рождение, к которому, по сути, мы не имели никакого отношения, было причиной ее ненависти к нам. Но болезненное признание папы, это новое печальное знание во многом меняет то, что я сейчас чувствую к ней. То, как я смотрю на нее теперь.
И как я смотрю на себя.
Глава двадцать девятая
В воздухе витает что-то неуловимое. Мы с бригадой занимаемся ремонтом дома, пострадавшего от шторма, и с обеда ребята ведут себя странно. Я ловлю на себе взгляды, брошенные украдкой, слышу вкрадчивый шепот. Когда я вхожу в комнату, они замолкают, и все же постоянно ощущаю, как на меня пялятся. Одним словом – жуть. Очень напоминает сцену, где инопланетяне дружно поворачиваются и идут атаковать свою незадачливую жертву. Клянусь богом, если кто-нибудь попытается вставить мне зонд в задницу или наблюет какой-то странной субстанцией прямо в горло, я возьму кувалду и со всей силы ударю тому по яйцам.
В главной ванной на втором этаже я застаю Алекса – своего начальника смены, – склонившегося над телефоном, вместе с парнем, который должен устанавливать новую ванну.
– Грейди, я почти уверен, что ты выставил нам счет примерно за тридцать часов сверхурочных на той работе в Поппи-Хилле, – громко говорю я, и парень в ванной вздрагивает и засовывает телефон в карман. – Как, по-твоему, отреагирует Леви, когда я скажу ему, что ты торчишь здесь с телефоном и дрочишь?
– Понял тебя, босс. Без проблем. Все будет… – Грейди указывает на ванну, раковину и унитаз, которые осталось установить. – Собираюсь закончить с этим сегодня. Не волнуйся.
Удивительно, какими сговорчивыми становятся люди, когда твое имя значится в их зарплатных чеках.
Я киваю начальнику смены – молодому парню, за которого я поручился, – чтобы он следовал за мной по коридору. Мы с Алексом заходим в одну из пустых спален, где я прищуриваю глаза.
– Что, черт возьми, со всеми сегодня происходит?
Он медлит с ответом, снимает бейсболку, чешет затылок, а затем поправляет ее, надеясь, что, возможно, за это время я забуду свой вопрос. У меня от этого сводит зубы.
– Ради всего святого, в чем дело? – требую от него ответа.
– Да, эм, ну… – Ох, боже, дай мне сил. – Ну, ходят слухи, что Женевьеву арестовали. За наркотики или типа того.
– Что? – По моему телу пробегает холодная волна. – Когда?
– Прошлой ночью. Ну, поговаривают, мол, ее поймали на передаче килограмма дури агенту под прикрытием на набережной, но это всего лишь болтовня. Как я слышал от своей двоюродной сестры, которая вчера вечером работала в баре, какой-то полицейский нашел наркотики в ее сумочке, только она сказала ему, что это была не ее сумочка. Короче, та девушка, Трина, искала Джен после этого.
Проклятье.
– Мы не знали, слышал ли ты, – продолжает Алекс, – поэтому ребята…