Погодите, эта моя.
Я с трудом выгребаю, а потом, улучив момент, быстро скатываюсь вниз по волне. Выпрямляюсь, восстанавливаю равновесие и переношу вес на отставленную назад ногу. Да. Как же это классно, как жизнеутверждающе. Вот она я, балансирую на хрупкой стекловолоконной доске, движимая всепоглощающей силой океана. Раз уж я способна на такое, значит, смогу сделать что угодно.
Волна быстро идет на спад, и я плюхаюсь в воду. Кит, сидящая на берегу, аплодирует. Я машу ей в ответ и снова бегу назад.
Мир мерцает и переливается. Подо мной кружится океан, темный и неизведанный, но это меня не пугает. Я ныряю, тяну за собой доску – в воде она не кажется тяжелой, мне странно легко и свободно. А когда я выплываю на поверхность, с моего лица капает холодная вода, надо мной кружит горизонт, прекрасный, зовущий и неукротимый, честный и ужасный, широко открытый для всего, что бы ни случилось дальше.
51Кит
17 октября 2018
Я сижу на песке и гляжу, как три человека, которых я люблю больше всех, сражаются с силами природы, что кажется неизмеримо более могущественной. Каждый раз, как их накрывает волна, я вздрагиваю, но они выскакивают наверх, словно поплавки, словно ответ на мои молитвы. В какой-то момент Аврора оглядывается и машет мне рукой. Показав ей два больших пальца, я улыбаюсь в ответ. И вот уже в миллионный раз меня поражает все та же мысль: я до сих пор не могу осознать, что моя нежная девочка сделала то, что сделала. Не менее сложно поверить и в то, что она оправилась после этой психологической травмы.
Когда папа тихо скончался через неделю после того, как взял на себя вину за убийство Грега, меня захлестывали противоречивые эмоции и мысли. Горе. Вина. Шок. Печаль. Даже гнев и ненависть – я ненавидела сплетников, смаковавших и без умолку обсуждавших его признание, – им никогда не узнать, каким бескорыстным и благородным был папа на самом деле. В будущем в кампусе Олдрича никогда не появится памятник Альфреду Мэннингу. Его имя вычеркнут из книг по истории университета, а если он и останется в памяти, то лишь как тот самый скандальный президент. Если бы я могла рассказать всем и каждому, на какую жертву он пошел ради спасения Авроры. Если бы можно было описать умиротворение, которое разлилось по его лицу, когда он заявил, что убил Грега. Этот поступок наполнил его покоем и радостью, чуть ли не давая новый стимул для жизни – а может быть, как это ни печально, и для смерти. Но я не могла рассказать об этом, я обязана молчать. Оставалось только сидеть, сжимая кулаки, и дожидаться, пока отхлынет эта волна негатива.
Единственным моим утешением тогда стало то, что Мэрилин О’Лири лишилась своего места и больше не могла на него претендовать. После того, как в прессу поступило несколько анонимных сигналов о роли Мэрилин, которая за спиной президента университета предлагала сделки жертвам изнасилования, журналисты добрались до ее взломанной электронной переписки и начали задавать неудобные вопросы. Ее выдержки хватило ненадолго, и она почти сразу ушла в отставку.
Когда папа уснул последним сном, мы с Уиллой в полном молчании сидели у его больничной койки. Я тогда еще испытывала к ней отчуждение. Да, к этому времени многое прояснилось – стало понятно, почему она вот так, вдруг, уехала из Питтсбурга, почему столько лет держалась от нас на расстоянии, даже когда физически находилась рядом. Но еще я чувствовала себя обманутой, обделенной. Ведь расскажи она тогда мне о насилии, мы смогли бы найти выход вместе. Могли бы сблизиться – а превратились в сестер, которые время от времени обмениваются сообщениями. Но именно поэтому я тогда, в больнице, повернулась к ней и сказала: «Мы поедем с тобой в Калифорнию».
Уилла отмахнулась.
– Не стоит, не надо за мной ухаживать.
– Нет, нам обеим нужно заботиться друг о друге. А кроме того, я чувствую, что хочу сбежать отсюда куда глаза глядят.
Продать дом по достойной его цене не удалось – но, как бы то ни было, я все равно не могу жить там, где убили человека. Упаковав вещи в дорогу, я наняла мусорный контейнер и без капли сожаления отправила в него все остальное, с легкостью расставаясь с прошлым. То же самое проделала и с папиным домом. К моему удивлению, на чердаке отец хранил массу коробок с мамиными вещами – старые фотографии, исчерканные пометками календари, блокноты, даже принадлежности для рисования. Каждая открытка, которую она сделала для него, каждый небольшой рисуночек – все было распихано по ящикам письменных столов, комодов – а кое-что лежало даже в карманах его пиджаков. Я и не думала, не представляла, что все эти годы он так бережно сохранял память о ней.
Глядя на рисунки, я роняла слезы. Мне так не хватало моих родных людей. Даже Грега – хотя по нему я не могла тосковать долго. Я никак не могла смириться с тем, что произошло между ним и Сиенной. Каждый раз, пытаясь осмыслить чувства, которые испытывала при мысли о Греге – гнев и бессилие, разочарование и боль от предательства, стыд и злость на саму себя за то, что выбрала человека, способного на такое, – я словно упиралась в стену. У меня сжималось все внутри и физически начинало ныть сердце, до того сильна была причиненная им му2ка. Больно становилось и от того, что когда-то мы были так счастливы… и как странно, что это было не только притворством, но и абсолютной правдой, все вместе, одновременно.
Но мало этого – я уже была готова все повторить снова… с Патриком. Совершенно не зная его, я, тем не менее, едва не бросилась очертя голову в новую искреннюю влюбленность, новые отношения. Я обязана была понять, что собой представляет Патрик, в первую же встречу, в самый первый момент, когда мы долго и самозабвенно говорили о наших альтер эго. Но, видимо, я в душе романтик. Я думала, что даже своими выдумками хотим рассказать друг другу важные вещи о себе. Очевидно, это было правдой только с моей стороны. Патрик просто играл, чтобы скоротать время – и примерить еще одну, новую маску. Так же он поступал и с другими женщинами, с которыми участвовал в самых разных ролевых играх. Просто так, чтобы заполнить пустоту внутри.
Я грущу по образу, по идеальному Патрику, но не по реальному человеку – потому что, простите меня: этот тип? Его я не знаю и не хочу с ним иметь ничего общего.
Хочу, чтобы Калифорния стала для нас новым стартом… хотя, если честно, пока еще я чувствую себя потерянной и никак не приду в себя. Я могла бы устроиться на работу в спонсорский отдел любого другого университета – мало ли их, – но сердце не лежит к этому делу. Мне неинтересно ловить богатых людей и выдавливать из них деньги. Все, о чем я могу сейчас думать, – какие скелеты в шкафу могут оказаться у этого нового университета. Ложь, предательство, антиобщественное поведение, сокрытие проступков. Такова человеческая природа, людям свойственно утаивать.
Так что пока я просто хожу на йогу. А по выходным готовлю изысканные блюда для своих дочерей – Сиенна перевелась в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, но живет дома. Иногда я пытаюсь вытянуть из нее правду о том, что было между ней и Грегом, – но лучше, наверное, вести этот разговор в присутствии психотерапевта. Из того, что я уже узнала, стало ясно, что флиртовать с ней, сперва достаточно невинно, Грег начал уже вскоре после нашей свадьбы. Сиенна тогда еще и не воспринимала его толком как члена семьи – скорее, он был для нее моим бойфрендом, а то и просто приятелем. Они начали переписываться по электронной почте, и Сиенне показалось хорошей идеей завести для этой шутливой переписки отдельный почтовый аккаунт, назвав его именами героинь двух недавно прочитанных ею книг. По ее словам, она не вкладывала в это никакого особого смысла (хотя, по словам Фрейда, случайностей не бывает).
Заигрывания Грега ей льстили, но постепенно его письма принимали все более развязный, сексуальный характер, и Сиенна начала чувствовать, что оказалась в ловушке. Она не хотела делать того, о чем просил ее в письмах Грег – танцы, секс на томографе и прочее, – но кому она могла об этом рассказать? В своих письмах Грег намекал, что, если Сиенна решится их кому-то показать, то ничего не докажет, а он все обернет против нее, назвав зачинщицей. С чего он взял, что я поверила бы ему, а не родной дочери? Не знаю. Но, с другой стороны, я была тогда в плену любви – к Грегу и своей новой жизни. Как бы я отнеслась к этому, узнав?
Позже, примерно за полтора месяца до гибели Грега, Сиенна поняла, что с нее довольно. Она увлеклась Антоном и хотела покончить с этой историей, чтобы ничто не мешало ее роману. Я вспомнила, что однажды она заговорила об этом за столом – и Грег, заинтересовавшись, долго расспрашивал ее об Антоне. Тогда его интерес тронул меня. Сейчас я вижу все в ином свете.
Однажды, когда я была на официальном приеме, Сиенна с глазу на глаз сказала Грегу, что хотела бы покончить с этой перепиской. В ответ Грег разлился в комплиментах ее красоте и обаянию. Он обнял ее, стал гладить по ноге – это и увидела Аврора. Бросившись к себе, она не видела продолжения: через секунду Сиенна оттолкнула Грега. Потребовала, чтобы Грег никогда больше до нее не дотрагивался.
Грег отреагировал своеобразно, он стал третировать Сиенну – особенно во время той злополучной поездки на Барбадос. Что ж, это объясняет его мрачное настроение. Как раздражала его Сиенна своим беззаботным весельем! Теперь мне становится понятным и то, почему он так обозлился, когда я – в сотый раз – предложила пойти к семейному психологу. Грег отвергал меня потому, что Сиенна отвергла его. Видимо, мы все ему опротивели.
Но дальше было хуже. После поездки Грег начал угрожать Сиенне, что сообщит обо всем руководству факультета. А еще грозил, что, если она вздумает рассказать обо всем мне, он заберет у нее машину, красивую одежду, настроит меня против нее. Он снова и снова повторял, что представит все так, будто это она его соблазняла – в конце концов, имейлы могли это подтвердить. В последних письмах Сиенна умоляла Грега, чтобы все было как раньше, – но важно, о каком «раньше» шла речь. Она хотела не восстановления романтических отношений, нет, она умоляла прекратить их общение и отпустить ее восвояси.