После подобного представления Татьяна Андреевна оглядела партнеров более внимательно. И теперь уже и Петрухин заметил, что в глубине ее серых лучистых глаз явно скрывалась тревога. Да и голос у незнакомки оказался тревожным, волнующим:
— Очень приятно.
— А уж нам-то как… приятно, — отшутился Дмитрий.
Отшутился, прямо скажем, непривычно плоско. А все потому, что в данный момент был не сколько огорошен вызывающей красотой женщины. И она это видела. А он видел, что она это видит. И это было… не очень хорошо. Потому что всякий уважающий себя опер должен уметь скрывать эмоции. При встрече с незнакомой красивой женщиной — особенно.
— Господа сыщики! У Татьяны Андреевны есть проблема, заниматься которой милиция не хочет… нужно помочь женщине. Как, возьмемся?
— Попробуем… если Татьяна Андреевна расскажет нам о своих неприятностях, — ответил за двоих Купцов и галантно пододвинул посетительнице стул.
— Спасибо, — сказала Татьяна Андреевна, присаживаясь. — Расскажу. — Она тряхнула головой, и темно-каштановые локоны ее метнулись беспокойно, с темным металлическим блеском. — Мои неприятности… Если можно назвать ЭТО неприятностями… мои неприятности начались две недели назад. С телефонного звонка. С глупого телефонного звонка. Уровень глупости граничил с идиотизмом… так мне казалось тогда…
…Тонкой струйкой из крана текла вода.
Татьяна продолжала отрешенно сидеть на бортике ванны, как вдруг в дверь настойчиво застучали. Она схватила полотенце, наскоро вытерла лицо, повернула ручку — нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, на пороге стоял Валерка:
— Ма, тебя к телефону!
Сын пихнул в руки трубку и убежал в комнату. Туда, где его ждала очередная, шестая по счету, победа.
— Алло, — напряженно отозвалась Татьяна.
— Сынок твой подходил? — спросила трубка ТЕМ САМЫМ голосом.
— Кто это?! Кто говорит?!
— Сынок твой подходил. Дитя невинное, полное надежд и устремлений… Но не все сбудутся, мамаша. Не все, мамаша.
— Послушайте!.. Что вы такое говорите?
— Не все сбудутся. Нет, не все… а кровь может пролиться.
— Послушайте же! Что вы несете? Кто вы? Зачем вы звоните?
— Предупредить, дура, — сказал голос. — Пока только предупредить…
И гудки ядовито потекли из трубки…
— …Перед сном я рассказала Николаю про звонки. Он посмеялся и сказал: ерунда. Глупая шутка. Ты что, лисенок, ревнуешь? А я ответила: конечно. Молодой муж — это опасно. О, как это опасно!.. Вот и все. Потом, слово за слово, мы перевели этот разговор в хиханьки да хаханьки… Прошло несколько дней, за которые я про эти звонки как-то уже и подзабыла. Не то чтобы забыла совсем, нет… Но прошло достаточно много времени, и уже стало казаться, что все-таки тогда имело место быть недоразумение, совпадение, ошибка, глупость… И тут вдруг она позвонила снова. Она, ЛЮБОВНИЦА.
— Извините, а когда случились первые два звонка? — уточнил Купцов.
— Что? — Татьяна вздрогнула, уронила на пол столбик серого пепла. — Ах да, первые. Двенадцатого мая. Около восьми вечера.
— А соответственно третий? — спросил Петрухин.
— Восемнадцатого. И снова около восьми.
— …Ты еще не купила своему мальчугану каску и бронежилет?
— Послушайте! Что вы хотите от меня?
— От тебя? От тебя, сучка, я ничего не хочу. А вот твоего сынка хорошо бы пустить на запчасти… На них всегда есть спрос, — сказал ТОТ ГОЛОС, и женщина на другом конце провода засмеялась.
Смех у Любовницы был неискренний. Неискренний и страшный…
— …Я закатила Николаю уже самую натуральную истерику!
— И как он отреагировал?
— Он тоже испугался. Неизвестно даже, кого больше: меня или этой ЛЮБОВНИЦЫ… Он клялся и божился, что у него никого нет. И никогда не было. Раньше я в этом нисколько не сомневалась. Но раньше не было и звонков от неизвестной женщины… Я как вспомню эти ее слова — мороз по коже. Понимаете?
— Понимаем. Мы вас, Татьяна Андреевна, очень хорошо понимаем…
…В полумраке спальни, обхватив подушку руками и положив на нее голову, Татьяна сидит на кровати, время от времени бросая тревожные взгляды на настенные часы. Стрелка на них неуклонно приближается к восьми. Рядом с ней, на кровати, лежит трубка домашнего радиотелефона…
— …Я стала бояться телефона. Я где-то читала, что у человека в ожидании дурных известий может развиться психоз. Мне кажется, у меня он начал развиваться в те дни. Я стала бояться телефона… А он опять замолчал. Но легче от этого не стало… Звонки были ужасны, но и их отсутствие — тоже. Раз она не звонит, думала я, вдруг она что-то готовит? «А кровь может пролиться», — сказала Любовница… Я успокаивала себя как могла, но это не очень помогло…
Трубка радиотелефона начинает верещать.
Татьяна вздрагивает, с ужасом смотрит на нее…
— Следующий звонок прозвучал двадцать третьего мая. И опять в начале девятого вечера… После него я не спала всю ночь. А наутро написала заявление и отнесла его в полицию…
— Приняли его у вас?
— Они не хотели принимать, — ответила Татьяна Андреевна, и Купцов понимающе кивнул. — Но я настояла.
— Ценю вашу настойчивость, — сказал Петрухин. — Я бы тоже сделал все, чтобы вашу заяву не принимать.
Татьяна Андреевна посмотрела на него почти что с ненавистью.
— Почему? Почему все в милиции так равнодушны к чужой беде?
— Они не равнодушны… хотя и равнодушные тоже есть. Но главная причина в том, что РУВД нужно поднимать реальные дела: убийства, разбои, кражи…
— А я, значит, пришла с пустяком?
— Да, с точки зрения милицейского следака, вы пришли с пустяком.
Татьяна Андреевна вытащила из пачки новую сигарету, и Петрухин предупредительно щелкнул зажигалкой. Женщина улыбнулась ему. Но улыбка была скорее дежурной, не более того.
— Вы тоже разделяете точку зрения милицейского следака? — спросила она у Купцова.
— В нынешнем своем положении — нет. Я разделяю вашу тревогу… Так что было дальше?
— Дальше? Дальше… я пошла к гадалке.
— К гадалке? — почти не скрывая изумления, спросил Брюнет.
— Да, Витя, к гадалке, — сказала Татьяна Андреевна. — Смешно? А эту мысль, кстати, подал мне лейтенант в полиции. Вы бы, говорит, к экстрасенсу сходили, что ли?
— Идиот, — буркнул Петрухин.
Брюнет кивнул. А Купцов неловко кашлянул в кулак…
— Да, я пошла к гадалке. Я посоветовалась с Маринкой и пошла к гадалке. Маринка — это подружка моя — протекцию мне устроила… Вот вы улыбаетесь, а ведь к хорошей гадалке не так-то легко попасть… И я пошла к гадалке, к Александре…
…Небольшая комната, аляповато обставленная в соответствии с мистико-эзотерическим антуражем. Пыльные, давно выцветшие шторы наглухо задернуты. В полумраке горят пузатые уличные свечи. Те, которые у нас любят привозить из Финляндии рачительные любители шопинга (потому как «долго горят») и которые сами финны оставляют зажженными на своих кладбищах…
— …Горели свечи, и пахло чем-то незнакомым. Но не как в церкви. В храме тоже жгут свечи, но пахнет совсем по-другому. Александра долго на меня глядела. Пронзительно. У меня даже голова закружилась…
…Гадалка Александра раскладывает карты Таро. Она тревожно всматривается в расклад и начинает говорить распевно, раскачиваясь и слегка подзавывая, словно бы войдя в транс:
— Кровь на тебе, девонька, кровь… Умрешь ты, Таня… Мертвой тебя вижу… В гробу с червями вижу тебя… Беги, Таня, беги… Уезжай отсюда… Может — и спасешься…
— Как я от нее вышла — не помню. Ничего не помню. На улице какая-то женщина ко мне подошла, говорит: вам что, голубушка, плохо? А мне не плохо было — мне жутко было. Ноги не держат и в глазах — свечки, свечки. Села в машину — дрожу. Зябко мне, ключ в замок не вставить. — Татьяна Андреевна уронила сигарету и заплакала…
…Трое мужчин сконфуженно молчали.
Иронизировать по поводу гадалки теперь было как-то совсем неуместно.
Домой Татьяну Андреевну отвез Петрухин. Она отнекивалась, говорила, что доберется сама, но Дмитрий настоял. Брюнет галантно поцеловал гостье руку, однако провожать не пошел. Слегка раздвинув жалюзи в кабинете «инспекторов», он смотрел, как Петрухин помогает Татьяне Андреевне садиться в машину.
Виктор Альбертович усмехнулся, повернулся к Купцову и сказал:
— По-моему, наш Борисыч повелся на Лису.
— Как? — спросил Купцов. — На кого?
— На Лису… на Татьяну Андреевну Лисовец.
— А… Ну даже и не знаю. А ты, Виктор, давно с ней знаком?
— С Лисой-то? Тыщу лет. Была когда-то у меня с ней история. Романтическая до абсолютной пошлости… Но, слава Богу… — Брюнет не договорил, умолк.
— «Слава Богу» что?
— Да так, ничего… Ты Борисычу скажи, что… впрочем, я сам скажу.
Брюнет снова посмотрел в окно. «Фольксваген» с Петрухиным и Татьяной Лисовец уже уехал со стоянки, исчез в блестящем потоке автомобилей на мокрой набережной.
Виктор Альбертович направился к двери, остановился, посмотрел пристально на Купцова и сказал:
— Вы с ней поосторожней, мужики.
— Поосторожней?
— Да, поосторожней. Баба она и красивая, и умная. Но стерва… Я ей не особо верю.
— Зачем же мы беремся ей помогать?
— Не знаю, — пожал плечами Брюнет. И, уже взявшись за дверную ручку, добавил: — Она разбивает сердца…
Петрухин вернулся в офис спустя два часа. Возбужденный, азартный. За окном бушевал майский ливень, на шевелюре и на лбу Дмитрия блестели капли воды. Если придерживаться классификации, изобретенной американском рок-поэтом Бобом Диланом: «Одни люди гуляют под дождем, другие просто мокнут», — Петрухин, несомненно, принадлежал к категории первых.
— Ух! — с шумом выдохнул он прямо с порога. — Что за женщина!
— Ага.
— Что значит «ага»? Не женщина — а песня! Лирическая баллада! Медляк со школьной дискотеки!