Решающие войны в истории — страница 16 из 36

Использование «внутренних линий», как их применял Мальборо в своем походе к Дунаю, — это форма непрямых действий. Но хотя это непрямое действие по отношению к вражескому войску в целом, это не так по отношению к той группировке, которая является фактической целью, если только она не застигнута врасплох. В противном случае это воздействие надо дополнить дальнейшим непрямым действием — к самому объекту нападения.

Фридрих настойчиво использовал свое центральное положение, чтобы сосредотачивать свои силы против одной из группировок противника. И он всегда использовал тактику непрямых действий. Таким путем он одержал много побед. Но его тактический непрямой подход был скорее геометрическим, чем психологическим — не подготовленный более изощренными формами внезапности, которые обожал Сципион, — и при всем их исполнительском мастерстве маневрам Фридриха II недоставало размаха. Оппонент мог быть не в состоянии отразить следующий удар прусского короля из-за косности своего мышления (или подготовки войск и тактики), но сам удар не обрушивался на него неожиданно.

При Праге (6 мая 1757 г.) боевые действия начались непрямым образом, но стали прямыми до того, как маневр был завершен, и только по прибытии на поле боя кавалерии Цитена (чего совсем не ожидали австрийцы), совершившей широкий фланговый охват, склонили чашу весов. При Колине (18 июня 1757 г.) этот маневр был настолько лишен размаха, что войска Фридриха II (34 тысячи), поражаемые огнем австрийцев (54 тысячи), отклонились от своего курса и были вовлечены во фронтальную атаку, закончившуюся катастрофически (Фридрих II потерял 14 тысяч, австрийцы 8 тысяч). В Росбахе (5 ноября 1757 г.) французы и их союзники австрийцы, в два раза превосходя Фридриха по численности (43 тысячи против 22 тысяч), попытались скопировать маневр Фридриха и обратить его против прусского короля, то есть совершить обход. Однако малая глубина обхода, необоснованное предположение союзников о мнимом отходе войска Фридриха и в связи с этим изменение боевых порядков для его преследования дали Фридриху возможность разгадать их намерения и предпринять контрманевр. Он нанес удар по удаленному флангу войск союзников и разгромил их. Так что Фридрих выполнил настоящее непрямое действие внезапностью, а не всего лишь подвижностью. И это была, вне сомнений, самая экономичная из всех его побед, потому что ценой потери лишь 500 своих солдат он разгромил противника, потерявшего около 7 тысяч человек (в основном пленными), и разогнал армию в 64 тысячи (43 тысячи. — Ред.) человек. К сожалению, Фридрих II слишком истощил свои резервы в предыдущих боях, чтобы в полной мере воспользоваться плодами этой победы. Ему еще надо было разобраться с австрийской армией, что ему не удалось выполнить при Праге и Колине, и, хотя это ему почти удалось при Лейтене (5 декабря 1757 г.), победа, которая была одержана блестящим, хотя и очевидно непрямым действием, стоила ему больше того, что он мог себе позволить. (При Лейтене австрийцы (66 тысяч, 300 орудий) потеряли 27 тысяч пленными, убитыми и ранеными, всю артиллерию и обоз. Пруссаки (около 40 тысяч, 167 орудий) потеряли 6,5 тысячи убитыми и ранеными. — Ред.) Таким образом, эта война и применение Фридрихом тактики «внутренних линий» продолжались с более мрачными перспективами и в 1758 году. Он начал год настоящим непрямым действием, пройдя прямо через австрийский фронт и мимо их фланга на Оломоуц, в 60 километрах в глубине вражеской территории. И даже когда он потерял ценный обоз с провиантом и боеприпасами, он не стал отступать, а вместо этого продолжал свой марш через Богемию (Чехию и Моравию) прямо во вражеский тыл и к укрепленной базе австрийской армии в Кениггреце (Градец-Кралове). Но тут ему пришлось еще раз расплачиваться за возможности, утраченные в Праге и Колине, потому что «русский паровоз» наконец-то развел пары и покатил вперед через Восточную Пруссию на Познань, имея целью Берлин. Фридрих решил, что ему следует воздержаться от завершения своей богемской кампании и ринуться на север, чтобы остановить русских. Ему это удалось, и Цорндорф (14 августа 1758 г.) стал еще одной Прагой, где кавалерия Зейдлица сыграла косвенную роль «ангела-хранителя», как под Прагой Цитен. (Кровавая упорная битва при Цорндорфе не принесла победы ни одной из сторон. Пруссаки (33 тысячи) потеряли 11 тысяч, русские (42 тысячи) — 16 тысяч, после чего противники разошлись. Фридрих II был потрясен стойкостью русского солдата. — Ред.) Так что со своим еще более сократившимся человеческим капиталом ему пришлось оставить русских набирать сил, а самому вернуться к австрийцам — чтобы при Хохкирхе (14 октября 1758 г.) не только понести новые человеческие потери, но и потерпеть поражение из-за необоснованной уверенности, что его старый австрийский оппонент Даун никогда не возьмет инициативу в свои руки. Так что Фридрих был «удивлен» в двукратном размере и под покровом ночи спасся от гибели только потому, что кавалерия Цитена удержала открытым проход для его бегства. И так война перешла и в год 1759-й, а силы Фридриха все уменьшались. При Кунерсдорфе (1 августа 1759 г.) он потерпел самое тяжелое в своей карьере поражение от русских. (Русские (41 тысяча) и австрийцы (свыше 18 тысяч) совершенно разгромили прусскую армию (48 тысяч). Прусаки потеряли 19 тысяч (в том числе 7,6 тысячи убитыми) русские 2,6 тысячи убитыми и 10,8 тысячи ранеными, австрийцы 0,89 тысячи убитыми и 1,4 тысячи ранеными. — Ред.) При Максене — еще одно от Дауна — и снова из-за самоуверенности — и с этого времени он ничего не мог сделать больше, чем пассивно блокировать врага. Но в то время, как над Пруссией сгущались сумерки, в Канаде ярко сияло солнце (англичане добивали ополченцев и охотников-трапперов. — Ред.), а победа Вулфа воодушевила Англию и помогла ей отправить войска прямо в Германию, и, победив французов при Миндене (1 августа 1759 г., как и битва при Кунерсдорфе), англичане и их союзники спасли Фридриха от окончательного разгрома. Тем не менее его слабость стала еще более очевидной в 1760 году. Он завоевал передышку в боях с русскими с помощью хитрости, позволив русским перехватить депешу, в которой было написано следующее: «Австрийцы сегодня наголову разбиты, сейчас примемся за русских. Делай так, как мы с тобой договорились». Но хотя русские и оперативно среагировали на этот вежливый намек и отошли, «запоздалое» поражение австрийцев у Торгау стало для Фридриха еще одной пирровой победой. Парализованный собственными потерями, имея в общей сложности всего 60 тысяч человек, он не мог отважиться на еще одно сражение и был даже заперт в Силезии, отрезан от Пруссии. К счастью, стратегия австрийской армии была, как обычно, вялой и малодушной, а тыловые службы русской армии работали с постоянными перебоями, что всегда было их отличительным качеством. И в течение этого затяжного кризиса умирает царица Елизавета, а ее наследник (Петр III) не только заключил мир, но и замыслил помощь Фридриху II. В течение нескольких месяцев Франция и Австрия продолжали беспорядочные стычки, но силы первой были подорваны ее колониальными поражениями (наверное, все же континентальными сражениями. — Ред.), а с Австрией, уже не только инертной, но и утомленной, скоро был организован мир, в результате которого все воюющие страны вышли из войны истощенными, и никто, кроме Англии, не стал богаче за семь лет обильного кровопролития.

Если извлечь много уроков из кампаний Фридриха, то самый важный будет заключаться во фразе «Его непрямота была слишком прямой». Или, иными словами, что он рассматривал непрямое воздействие как дело чистой мобильности, а не комбинацию подвижности и внезапности. Так что, несмотря на блестящее полководческое мастерство Фридриха, его принцип экономии сил оказался несостоятельным.

Глава 7Французская революция и Наполеон Бонапарт

Прошло тридцать лет, и занавес поднялся на великой войне, которая была озарена гением Наполеона Бонапарта. Как и сто лет назад, Франция стала угрозой, против которой объединились державы Европы. Но на этот раз ход борьбы изменился. Революционная Франция могла иметь много сочувствующих, но они не формировали правительств государств и не командовали вооруженными силами этих государств. И все-таки, начиная эту войну в одиночку, насильственно изолированная как «носитель инфекции», Франция не только отразила совместные усилия противников задушить ее, но, изменив свою форму (став империей Наполеона), стала расширяющейся военной угрозой для остальной Европы и, в конечном итоге, хозяйкой большей ее части. Ключ к такому достижению надо искать частично в естественных, а частично в личных обстоятельствах. Первые были порождены национальным и революционным духом, который воодушевлял армии граждан Франции и, компенсировав регулярное строевое обучение, которое было невозможно в таких условиях, предоставил свободу тактической новизне и инициативе личности. Новая тактика, в частности способность к маневренным действиям, подтверждается, например, простым, но важным фактом, что французы теперь шли маршем и передвигались в бою быстрым шагом — 120 шагов в минуту, в то время как их оппоненты (пруссаки и австрийцы) придерживались консервативных 70 шагов. Эта элементарная разница в несколько дней, до того, как развитие техники наделило армии средствами передвижения более быстрыми, чем человеческие ноги, давала возможность быстрой переброски и маневрирования сосредоточенной ударной мощи, благодаря чему французы могли, по словам Наполеона, умножить «массу на скорость» как в стратегическом смысле, так и при решении тактических задач.

Вторым естественным условием была организация армии в форме постоянных дивизий — деление армии на самостоятельные и отдельно действующие части. Начатая Брольи реформа оказала свой эффект даже до революции. Но потом Карно инициировал, а Бонапарт развил идею, согласно которой дивизии и даже корпуса, действуя раздельно, должны делать все ради достижения общей цели.

Третье условие, связанное с предыдущим, состояло в том, что хаотическая система снабжения армии и слабая дисциплина революционных армий вынудили вернуться к старой практике «пропитания за счет провинции». А разделение армии на дивизии (и корпуса) означало, что эта практика не так снижала эффективность армии, как в прежние времена. Если раньше дробные части надо было собрать вместе перед тем, как они смогут провести какую-либо операцию, то теперь они могли выполнять задачи самостоятельно, в то же время заботясь о своем снабжении сами.

Более того, эффект «движения налегке» должен был ускорить их мобильность и позволить им передвигаться свободно в гористой или лесной местности. Подобным же образом сам тот факт, что они уже могли не зависеть от складов и интендантских обозов в отношении продовольствия и снаряжения, придал импульс голодным и плохо экипированным войскам и подталкивал их к наступлению на тылы противника, который имел прямую форму снабжения и зависел от нее.

Кроме этих условий, решающее значение имела личность полководца Наполеона Бонапарта — чьи духовные способности подпитывались интенсивным изучением и размышлением над событиями военной истории. Укрепившись таким образом, он смог полностью использовать возможности новой «дивизионной» системы. Отсюда, в разработке более широкого спектра стратегических комбинаций, возможно, лежал главный вклад Наполеона в стратегию.

Изумление, вызванное срывом планов пруссаков и австрийцев в боях при Вальми и Жемаппе во время первого их неглубокого вторжения 1792 года, заслоняет тот факт, что Франция и революция были после этого в значительно большей опасности. Лишь после казни Людовика XVI была создана Первая коалиция — Англией, Голландией, Австрией, Пруссией, Испанией и Сардинией, — и только после этого целеустремленность духа и человеческих и материальных резервов были брошены французами на чашу весов. И несмотря на то, что ведению войны со стороны оккупантов недоставало осмысленного и искусного управления, положение французов становилось все более и более тяжелым, пока в 1794 году не изменилась драматически фортуна и волна вторжения отхлынула назад. С этого момента Франция из защищающейся стороны стала агрессором. Что вызвало такой прилив? Определенно, не стратегический мастерский удар, хотя цель войны была неясной и ограниченной. Значение этого события заключалось в том, что оно было результатом применения, безусловно, непрямых стратегических действий. В то время как главные армии дрались друг с другом под Лиллем, проливая много крови, но не добиваясь окончательного результата, далеко отстоявшей армии Журдана на Мозеле было приказано сосредоточить ударный кулак на левом фланге и, двигаясь на запад через Арденны, направиться на Льеж и Намюр. Достигнув Намюра после марша, во время которого войска поддерживали себя только тем, что могли отобрать у местных крестьян, Журдан услышал через гонца и по звукам далекой перестрелки, что правый фланг главной армии безуспешно сражается на фронте у Шарлеруа. Поэтому, вместо того чтобы начать осаду Намюра, как ему было приказано, Журдан двинулся на юго-запад к Шарлеруа и в тыл врага. Его приход вынудил крепость сдаться, но у Журдана, похоже, не было на примете более крупных задач. Тем не менее психологическое воздействие такого удара по вражескому тылу дало ему такой результат, к которому Наполеон и другие великие полководцы стремились как к рассчитанному итогу точных комбинаций. Вражеский главнокомандующий принц Кобургский поспешно отошел на восток, собирая на своем пути все войска, которые мог. Он бросил их в наступление на Журдана, который окопался, стремясь прикрыть Шарлеруа, и, хотя эта битва, известная как сражение при Флерюсе (26 июня 1794 г.), была жестокой, у французов (около 80 тысяч) было неоценимое превосходство в отсутствии стратегической устойчивости у противника (46 тысяч), а также в том, что он был вынужден ввести в сражение только часть своих сил. За поражением этого войска последовал общий отход союзников.

Но когда французы, в свою очередь, взяли на себя роль захватчиков, несмотря на превосходство в численности, они не смогли добиться каких-то решающих результатов в главной кампании на Рейне. В самом деле, эта кампания была в конце не просто пустой, но и погубленной — и из-за непрямых действий, применяемых противником. В июле 1796 года эрцгерцог Карл, оказавшись лицом к лицу с возобновившимся наступлением превосходивших его армий Журдана и Моро, решил, по его собственным словам, «отводить обе армии (его собственную и армию Вартенслебена) шаг за шагом, не ввязываясь в бой, и воспользоваться первой же возможностью объединить их, чтобы затем наброситься с превосходящей или, по крайней мере, равной мощью на одну из двух вражеских армий». Но их давление не давало ему шанса осуществить эту стратегию «внутренних линий» — обычного и прямого, не говоря уже об идее отдачи территории, — пока оно не сменилось на истинно непрямое воздействие по инициативе кавалерийского бригадира Науэндорфа. Интенсивная разведка, проведенная этим офицером, показала ему, что французы снимаются с фронта для переброски, чтобы объединиться и уничтожить Вартенслебена. Он отправил возвышенное послание «Если ваше королевское высочество направит или сможет послать 12 тысяч солдат в тыл Журдана, тот будет разбит». Хотя исполнение этого замысла эрцгерцогом было не столь остроумным, как замысел его подчиненного, но этого было достаточно, чтобы французское наступление завершилось крахом. Беспорядочное отступление Журдана пошатнуло тылы армии и за Рейном вынудило Моро прекратить свое успешное продвижение в Баварию и подобным же образом откатиться назад.

Но в то время, когда основной удар французов на Рейне не удался, а потом, будучи повторенным, опять провалился, судьба войны была решена на второстепенном театре военных действий — в Италии, где Наполеон Бонапарт превратил рискованную, ненадежную оборону в решительные непрямые действия, решив исход войны. Этот план созрел у него в уме еще два года назад, когда он был штабным офицером в этой местности, а потом в Париже он обрел форму документа — «спинного хребта» его генеральной теории войны. Как и другие великие пророки, он выражал свои принципиальные идеи в аллегории, и так же, как и в случае с другими пророками, его ученики обычно неверно интерпретировали эти аллегории. Так, возможно, в самой значительной из своих максим Наполеон сказал: «Принципы войны такие же самые, как и принципы осады. Огонь необходимо сосредоточить в одну точку, и, как только появится брешь, равновесие будет нарушено, а остальное уже мелочи». В последующем военная теория делает ударение на первый пункт вместо последнего; в частности, на слова «одну точку» вместо слова «равновесие». Первое — это всего лишь физическая метафора, в то время как второе выражает фактический психологический результат, который гарантирует, «что остальное — мелочи». На что делал «ударение» сам Наполеон, следует постигать из стратегического хода его кампаний.

Слово «точка» было даже источником большой путаницы и противоречий. Одна школа утверждает, что Наполеон имел в виду, что концентрированный удар должен быть нацелен в самую сильную вражескую точку, на том основании, что это, и только это гарантирует достижение решающего результата. Потому что, если будет сломлено основное вражеское сопротивление, его подавление повлечет за собой ликвидацию любого меньшего вражеского сопротивления. Этот аргумент упускает из виду фактор цены и то, что победитель может быть слишком измотан, чтобы воспользоваться своим успехом, — так что даже слабый противник может обрести относительно высокую способность к сопротивлению, чем первоначально. Другая школа, более вдохновленная идеей экономии сил, но только в ограниченном смысле затрат на первом этапе боя, утверждает, что целью должен быть слабейший вражеский пункт. Но пункт, который остается слабым, обычно бывает таким потому, что располагается вдали от каких-либо жизненно важных артерий или нервных центров, или потому, что он сознательно сделан таким, чтобы завлечь нападающего в ловушку.

И тут снова озарение приходит из анализа действительной кампании, в которой Бонапарт осуществил свой принцип на практике. Четко обнаруживается, что то, что он на самом деле имел в виду, было не «точкой», а «стыком» и что на этом этапе своей карьеры он был слишком сильно увлечен идеей экономии сил, чтобы расходовать свою ограниченную мощь на удар по самой сильной вражеской точке. А стык, однако, является и жизненно важным, и уязвимым.

В то же самое время Бонапарт обычно говорил еще одну фразу, на которую впоследствии ссылались, чтобы оправдать самое безрассудное сосредоточение сил против главных вооруженных сил противника. «Австрия — величайший противник; если Австрия будет сокрушена, то Германия, Испания и Италия рухнут сами. Мы не должны распылять свои силы, а наоборот — должны концентрировать наши удары». Но воплощение этой идеи Наполеоном показывает, что он имел в виду не прямое наступление на Австрию, а непрямое действие через Италию, и даже на этом второстепенном театре он стремился выбить из игры младшего партнера — армию Сардинии, перед тем как повернуть силы против старшего партнера.

Бонапарт располагался на Генуэзской Ривьере, а австрийцы и сардинцы — за горами севернее. Как с помощью фортуны, так и с помощью своего замысла — что не менее важно — Бонапарт завоевал первоначальное преимущество, сумев завлечь австрийцев на восток, а сардинцев — на запад, а затем ударил в ослабленный стык позиций двух неприятельских армий, и, вынуждая австрийцев вновь отступить на восток, выиграл время и место для концентрации на западе против сардинцев. «Равновесие было нарушено», а его психологический эффект совершил больше, чем физический разгром, и заставил сардинцев молить о перемирии, которое вывело их из войны.

Теперь у него был перевес сил против оставшихся одинокими австрийцев (35 тысяч против 25 тысяч). Но двинул ли он их напрямую против неприятеля? Нет. В день, последовавший после перемирия с Сардинией, Наполеон задался целью захватить Милан с тыла, совершив обходной маневр через Тортону и Пьяченцу. После того как ему удалось обмануть австрийцев сосредоточением его сил в Валенце, чтобы отразить его ожидавшееся наступление на северо-восток, он пошел на восток вдоль берега реки По, а там, дойдя до Пьяченцы, обошел все возможные рубежи сопротивления австрийцев. Но нехватка средств для переправы задержала Наполеона у Пьяченцы, когда он поворачивал на север, и поспешное отступление австрийцев позволило им отойти на безопасное расстояние и укрыться в Мантуе в знаменитом четырехугольнике крепостей до того, как Бонапарт смог использовать реку Адду в качестве речной преграды на пути их отхода. Но даже в этом случае он захватил Милан и богатые земли Ломбардии для своей голодной и оборванной армии без всяких потерь.

Но и после этого Наполеон воздержался от прямого наступления на главного врага, Австрию, как предполагали это ортодоксальные военные теоретики, и он отказался также ступать в Центральную Италию, как это приказывала ему сделать Директория, движимая политическими мотивами. Вместо этого, изящно согласовав свои цели и средства, он использовал Мантую в качестве наживки, чтобы оттянуть освободившиеся австрийские войска от своих баз, и они попали в его руки. Очень важно, что он не стал окапываться в укреплениях, согласно традиционному обычаю генералов, а держал свои войска в мобильном состоянии и имел легкую и подвижную группировку, которую можно было сосредоточить на любом направлении. При первой же попытке австрийцев помочь Мантуе метод Бонапарта оказался под угрозой из-за его нежелания снять осаду города. Только тогда, когда Бонапарт отказался от осады Мантуи и получил тем самым свободу для маневра, он смог использовать подвижность своих войск для разгрома австрийцев при Кастильоне (15 августа 1796 г.). После этого Директория приказала ему пройти через Тироль и соединиться с главной Рейнской армией. Австрийцы воспользовались его прямым наступлением, чтобы через горные проходы с большей частью своих войск спуститься в направлении Венеции, а затем двинуться на запад, к Мантуе. Однако Наполеон начал упорно преследовать хвост колонны австрийских войск, уже при прохождении их через горы, тем самым сведя на нет маневр противника своим контрманевром, проведенным с более решительной целью. Он разбил австрийский второй эшелон при Бассано (8 сентября 1796 г.), а когда спустился на низменность близ Венеции, преследуя остатки австрийских войск, стоит отметить, что Наполеон направлял отряды преследователей так, чтобы отрезать врагов от Триеста, перерезав тем самым пути отхода в Австрию. Однако он не препятствовал отходу австрийских войск в направлении Мантуи. Таким образом, войска австрийской армии сами попали в ловушку, устроенную для них Бонапартом в Мантуе. То, что так много «военного капитала» Австрии оказалось под замком, вынудило ее на новые расходы. На этот раз (и не в последний) прямота тактики Бонапарта поставила под угрозу успешность применения им стратегии непрямых действий. Когда австрийцы появились возле Вероны, его опорного пункта для защиты Мантуи, Бонапарт бросился в авангарде своих главных колонн и получил серьезный отпор. Но вместо отступления он предпочел смелый широкий маневр вокруг южного фланга противника и в его тыл. Задержки по пути, вызванные переходами и переправами через реки, повышали опасность этого маневра, но, по крайней мере, направление этого марша парализовало противника, и, когда весы сражения колебались у Арколе (15–17 ноября 1796 г.), Наполеон прибегнул к решающему тактическому обману, редкому для этого полководца, — послал несколько горнистов в австрийский тыл с приказанием сыграть сигнал атаки. Несколько минут спустя стойко сражавшиеся австрийские войска ринулись потоком бежать с позиций. (Весьма странная интерпретация упорного и кровопролитного трехдневного боя при Арколе. 15 и 16 ноября французы неоднократно штурмовали мост через реку Альпоне, но успеха не добились. Не считаясь с большими потерями, Бонапарт приказал 17 ноября всеми силами штурмовать мост и селение Арколе за ним. Фронтальная атака сочеталась с отходным маневром Ожеро, который после упорного боя (!) выбил австрийцев с позиций южнее Арколе, после чего австрийцы (Альвинци) были вынуждены начать отход, опасаясь за свои коммуникации. — Ред.) Через два месяца, в январе 1797 года, австрийцы предприняли четвертую и последнюю попытку спасти Мантую, но были вдребезги разбиты у Риволи (13–15 января 1797 г.), где легкое подвижное воинское соединение Бонапарта (десант Мюрата, высадившийся через озеро Гарда в тыл наступавшей австрийской колонне Лузиньяна) действовало почти идеально (однако перед этим австрийцы поставили французов в критическое положение. — Ред.). Кроме того, помимо десанта Мюрата, в уничтожении колонны Лузиньяна участвовала подоспевшая дивизия Рея. Такие действия были следствием совершенствования Бонапартом новой дивизионной системы, согласно которой армия постоянно разделялась на самостоятельно действовавшие (однако по единому плану и с единой целью. — Ред.) отряды, вместо, как было ранее, одного воинского объединения, из которого выделялись лишь временные отряды. Такие отряды в армии Бонапарта во время итальянских кампаний превратились в более высоко развитые батальонные каре, а в его более поздних войнах самостоятельно действовали не дивизии, а более крупные армейские корпуса. Важно отметить, что прекращение натиска главных сил австрийцев произошло благодаря смелости Наполеона, отправившего десант Мюрата на лодках через озеро Гарда, чтобы выйти в тыл наступавшей австрийской колонне. Потом сдалась Мантуя (2 февраля 1797 г.), и австрийцы, потерявшие свои армии в Италии в попытке спасти внешние ворота в свою страну, теперь были вынуждены реагировать на быстрое приближение Бонапарта к беззащитным внутренним вратам. (В марте французы вторглись в Австрию и начали наступление на Вену. — Ред.) Это заставило Австрию просить мира, хотя главные французские армии все еще стояли за Рейном.

Осенью 1798 года была сформирована Вторая коалиция из России, Австрии, Англии, Турции, Португалии и Королевства обеих Сицилий, а также папы римского, чтобы сбросить оковы мирного договора. Бонапарт в это время находился в Египте, а когда вернулся, шансы Франции резко уменьшились. Полевые армии были обескровлены, казна пуста, а призыв в армию резко сократился. (Автор косвенно, намеками описал результат блестящего итальянского похода А.В. Суворова в 1799 г. Действуя так, как он действовал всегда (то есть решительно, быстро, крупными массами войск, стараясь нанести полное поражение врагу в сражении), Суворов в апреле — августе 1799 г. в нескольких решительных сражениях (прежде всего при Адде 15–17 (26–28) апреля, Требии 6–8 (17–19) июня и при Нови 4 (15) августа) совершенно разбил французов (Моро, Макдональда, Жубера) и очистил от противника Северную Италию. — Ред.) Бонапарт, который, вернувшись во Францию, сверг Директорию и стал первым консулом, приказал сформировать в Дижоне резервную армию, состоящую из всех внутренних войск, которые можно было наскрести. Стал ли он использовать ее для того, чтобы укрепить позиции на центральном театре военных действий и главную армию на Рейне? Нет. Вместо этого он запланировал самое дерзкое из всех непрямых действий — самый смелый обходной маневр — и совершил стремительный бросок по гигантской дуге, выйдя в тыл австрийской армии в Италии. Противник в это время оттеснил небольшую французскую армию в Италии назад почти до самой французской границы и загнал ее в северо-западный угол Италии (французы Макдональда удерживали лишь Геную, блокированную австрийцами Меласа). Бонапарт намеревался двинуться через Швейцарию на Люцерн или Цюрих и выйти в Италию как можно восточнее — пройдя по перевалу Сен-Готард или даже через Тироль. Но весть о том, что французская армия в Италии находится под сильным давлением австрийцев (Суворов и другие русские войска были отозваны императором Павлом I. — Ред.), вынудила его избрать более короткую дорогу через Сен-Бернар. Так что когда он, пройдя перевал, вышел из Валле-д’Аоста на открытую местность из теснин Альп в Ивреа в последнюю неделю мая 1800 года, он был все еще на правом фланге австрийской армии. Вместо наступления на юго-восток для оказания помощи Массене, который был заперт в Генуе, Бонапарт послал свой авангард к Кераско, в то же время под прикрытием этого отвлекающего маневра сам он с главными силами проскользнул на восток к Милану. Так, вместо продвижения вперед и встречи врага в его «естественной позиции», обращенной на запад у Алессандрии, он захватил «естественную позицию» поперек австрийского тыла — этот стратегический барьер, который был первоначальной целью его самых смертоносных маневров во вражеском тылу. Потому что такая позиция, усиленная естественными преградами, давала в его руки надежный опорный пункт, с которого можно подготовить «жесткие объятия» для противника, чьей «природной» тенденцией, когда он вдруг окажется отрезан от пути отступления и снабжения, было разворачиваться и отходить назад, как правило, мелкими группами, прямо на него. Эта идея «стратегического барьера» была самым крупным вкладом Наполеона в стратегию непрямых действий.

В Милане Бонапарт перерезал один из двух путей отхода австрийцев, а затем, выйдя на рубеж южнее реки По, простиравшийся до ущелья южного притока По реки Страделла, перехватил также и второй путь. Однако замысел Бонапарта был несколько не подкреплен имевшимися у него средствами, так как у него было всего лишь 34 тысячи (в начале похода 42 тысячи. — Ред.) человек, и по вине Моро прибытие подкреплений — корпуса в 15 тысяч человек, который Бонапарт приказал выслать в его распоряжение из состава Рейнской армии через Сен-Готардский перевал, — запаздывало. Беспокойство по поводу того, что стратегический рубеж был занят незначительными силами, стало усиливаться. И в этот момент Генуя капитулировала. Неопределенность в отношении дороги, которую могут избрать австрийцы, и прежде всего страх, что они могут запереться в Генуе, куда британский флот сможет доставлять для них продовольствие, заставила его отказаться во многом от преимуществ, которые он завоевал. Потому что, приписывая своим оппонентам больше инициативы, чем они проявляли, он оставил свою «естественную позицию» у Страделлы и двинулся на запад, чтобы провести разведку соперников, а также перерезать дорогу из Алессандрии в Геную. Таким образом, он очутился в невыгодном положении, имея под рукой лишь часть своей армии, когда австрийская армия вдруг вышла из Алессандрии и направилась ему навстречу для рандеву на равнине Маренго (14 июня 1800 г.). Исход битвы долго был под сомнением, и, даже когда вернулась дивизия Дезе, отправленная по дороге в Геную, австрийцы были только отбиты, но не разгромлены. Но затем стала играть свою роль стратегическая позиция Бонапарта, и она позволила ему вырвать из деморализованного австрийского командира (Меласа) просьбу о перемирии, согласно которому австрийцы уходили из Ломбардии и ретировались за реку Минчо. И хотя война возобновилась в хаотической форме за пределами Минчо, моральные последствия Маренго проявились в Люневильском мире, который Австрия заключила 9 февраля 1801 года. (Автор не упомянул о поражении австрийцев у Гогенлиндена в Баварии 3 декабря 1800 г., где Рейнская армия французов Моро (56 тысяч) разбила Дунайскую австрийскую армию эрцгерцога Карла. Именно после этого сражения австрийцы были вынуждены искать мира. — Ред.)

После нескольких лет ненадежного мира занавес, опустившийся над французскими революционными войнами, поднялся, чтобы открыть новый акт — Наполеоновские войны. В 1805 году в Булони была собрана армия Наполеона из 200 тысяч человек, угрожая обрушиться на английское побережье (если бы это случилось, британцам не помогли бы никакие «прямые» и «непрямые» действия. — Ред.), когда она вдруг была направлена форсированным маршем к Рейну. До сих пор неясно, собирался ли Наполеон всерьез осуществить прямое вторжение в Англию, или его угроза была всего лишь первой фазой в его непрямом воздействии на Австрию. Он рассчитывал, что австрийцы, как обычно, пошлют одну армию в Баварию, чтобы блокировать выходы из Шварцвальда, и на основе этого предположения запланировал свой широкий маневр вокруг их северного фланга через Дунай и на реке Лех (правый приток Дуная) — его замышляемый стратегический барьер поперек вражеского тыла. Это было повторением в более крупном масштабе маневра под Страделлой, и Наполеон сам подчеркивал перед своими войсками эту параллель. Более того, его превосходство в силах позволяло ему осуществить намеченный маневр. После перехвата коммуникаций армии Макка (80 тысяч) последняя (остатки) после нескольких боев капитулировала в районе Ульма. Сметя с пути этого «слабейшего партнера», Наполеону пришлось теперь иметь дело с русской армией под командованием Кутузова (50 тысяч), который, пройдя сквозь Австрию и собрав небольшие австрийские отряды (15 тысяч), только дошел до реки Инн. Меньшую угрозу представляло возвращение других австрийских армий из Италии и Тироля. Сейчас величина своих войск в первый, но не последний раз доставляла неудобство Наполеону. При такой большой армии пространство между Дунаем и горами к юго-западу было слишком стесненным для любого непрямого действия местного характера по отношению к противнику, и не было времени для широких перемещений масштаба ульмского маневра. Но поскольку русские оставались на Инне, они пребывали в «естественной позиции», образуя не только щит для австрийской территории, но и щит, под прикрытием которого другие австрийские армии могли подойти с юга через Каринтию и присоединиться к ним, воздвигнув перед Наполеоном крепкую стену сопротивления. Столкнувшись с такой проблемой, Наполеон использовал самую изящную серию вариаций непрямого подхода. Первой его целью было оттеснить русских как можно дальше на восток, чтобы оторвать их от австрийских армий, возвращающихся из Италии. Поэтому, продвигаясь прямо на восток на Кутузова и Вену, он отправил корпус Мортье по северному берегу Дуная. Эта угроза коммуникациям Кутузова была достаточной, чтобы вынудить его отступить окольным путем на северо-восток к Кремсу на Дунае. Тут Наполеон отправил Мюрата с заданием стремительным маршем рассечь новый фронт Кутузова, имея своей целью Вену. Из Вены Мюрату было приказано идти на север на Холлабрунн. Таким образом, после первой угрозы правому флангу русских Наполеон теперь угрожал их тылам слева. В результате этой операции, из-за ошибочно заключенного Мюратом временного соглашения о перемирии, не удалось отрезать русских (Кутузов в ходе блестящего марш-маневра вырвался из ловушки, по пути разгромив у Кремса корпус Мортье (на глазах Наполеона на другом берегу Дуная), а у Шенграбена (близ Холлабрунна) заслон Багратиона (5 тысяч), сдержав натиск 30 тысяч французов, дал отойти главным силам Кутузова (ночью Багратион прорвал штыками кольцо окружения). Потеряв почти половину состава, но сохранив знамена, отряд Багратиона через день догнал армию Кутузова. — Ред.). Но это, по крайней мере, заставило их поспешно отходить еще дальше на северо-восток к Оломоуцу, оказавшись совсем близко от собственной границы (от Ольмюца (Оломоуца) до тогдашней русской границы было 650 км. — Ред.). Но хотя русские сейчас были далеко «отвлечены» от австрийских подкреплений, они были ближе к своим собственным, и в Оломоуце русские действительно получили подкрепления. Если продолжать и дальше оттеснять их, это только консолидировало бы мощь русских. Кроме того, время поджимало, а вступление Пруссии в войну было неизбежным. И тут Наполеон прибегнул к непрямому воздействию, искушая русских перейти в наступление хитрой демонстрацией своей собственной кажущейся слабости. Для боя с 80 тысячами солдат противника он сконцентрировал лишь 50 тысяч своих в Брюнне (Брно), а оттуда выжал изолированные отряды к Оломоуцу. Это впечатление слабости он дополнил предложением мира русскому царю и австрийскому императору. Когда враг заглотнул приманку, Наполеон возник перед ними на позиции у Аустерлица, самой природой назначенной быть ловушкой, и в последовавшем сражении использовал один из редких для него тактических приемов непрямых действий, чтобы скомпенсировать такую же редкую для него нехватку в численности войск на поле битвы (у Наполеона было 73 тысячи, в русско-австрийской армии 86 тысяч). Соблазнив противника растянуть свой левый фланг в атаке на его отходившие французские войска, Наполеон развернул свой центр против ослабленного стыка и тем самым одержал победу настолько решительную, что в течение 24 часов император Австрии запросил о мире.

Когда несколько месяцев спустя Наполеон занялся Пруссией, у него было превосходство почти в пропорции 2:1 (Неверно. Против 150-тысячной прусской армии Наполеон двинул 170 тысяч. — Ред.) — армия, которая была «великой» как в количественном, так и в качественном отношениях, против дефектной в воинской подготовке и устаревшей по своему виду. Влияние этого гарантированного превосходства на стратегию Наполеона заметно, и оно возрастало по мере ведения им последующих военных кампаний. В 1806 году он все еще стремится и завоевывает преимущество в первоначальной внезапности. Для этого он расквартировал свои войска возле Дуная, а потом быстро сосредоточил их на севере позади природного щита, образованного лесами Тюрингии. Далее, внезапно выйдя из лесной зоны на открытую местность, его батальонные каре устремились прямо в сердце вражеской страны. Таким образом, Наполеон скорее очутился, чем расположился (скорее случайно, нежели преднамеренно) в тылу прусских войск и, круто развернувшись, чтобы сокрушить их при Йене и Ауэрштедте (14 октября 1806 г.), видимо, полагался главным образом на чистый вес, нежели на моральный эффект своей позиции, которая была случайной, но важной.

Точно так же и в войне против русских, в Польше и Восточной Пруссии, которая последовала за этим, Наполеон, вероятно, беспокоился в основном о том, как заставить противника принять бой, уверенный, что, когда это произойдет, его военная машина пересилит вражескую. Он все еще использовал маневр с целью пробиться в тыл неприятеля, но сейчас это скорее средство, чтобы твердо ухватить соперника так, чтобы затащить его в свои челюсти (нежели способ нанесения удара по его боевому духу), чтобы легче было пережевать жертву.

Непрямое действие — это скорее средство отвлечения и физического «сцепления», чем отвлечения и подрыва морального состояния.

Так, своим маневром под Пултуском он стремится отвлечь русских на запад, чтобы в случае, если они двинутся на север из Польши, смог бы отрезать их от России. Русские выскользнули из его клещей. В январе 1807 года русские двинулись на запад по своему собственному соизволению к остаткам своих прусских союзников в Данциге, и Наполеон быстро воспользовался возможностью перерезать их коммуникации с Пруссией. Однако его приказ попал в руки казаков, и русская армия вовремя отошла назад. (Казаки стали кошмаром Наполеона (и всей французской армии). В 1812 г. под Малоярославцем они едва не схватили (или насадили на пику) императора, проводившего рекогносцировку, — это потрясло его, отступавшего в дальнейшем под ударами русских войск. А в марте 1814 г. казаки перехватили письмо Наполеона супруге, где он подробно описал свой план действий. В результате план был раскрыт, русские и союзники двинулись на Париж и взяли его, а после падения своей столицы Наполеон был вынужден отречься от престола. — Ред.) Тогда Наполеон стал напрямую преследовать их и, очутившись перед русскими войсками, занявшими фронтальную позицию у Прейсим-Эйлау и готовыми дать сражение, положился на чисто тактический маневр против их тыла. Выполнению этого маневра помешал буран, и русские, хотя и потрепанные, не попали в пасть французов. (Наоборот — по словам французского маршала Бернадота (будущего шведского короля Карла XIV Юхана и основателя правящей ныне в Швеции королевской династии), «никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру, он взял бы по крайней мере 150 орудий, под которыми лошади были убиты». Русские (78 тысяч, в том числе 8 тысяч пруссаков, имеющие 450 орудий) потеряли 25 тысяч убитыми и ранеными, французы (70 тысяч и 400 орудий) от 23 до 30 тысяч. Обе стороны посчитали себя победителями, хотя ночью Беннигсен, имевший все шансы разгромить Наполеона, отступил. — Ред.) Четыре месяца спустя обе стороны восстановили силы, и русские вдруг направились на юг на Хейльсберг (где произошел бой), и тогда Наполеон бросил свои корпуса на восток, чтобы отрезать противника от Кенигсберга, самой близкой базы русских. Но на этот раз он явно был настолько одержим идеей сражения, что, когда его кавалерия, ведя разведку на фланге, сообщила о присутствии русских на сильной позиции у Фридланда, он бросил все силы прямо на эту цель. Тактическая победа была одержана не внезапностью или мобильностью, а чисто наступательной мощью (60 тысяч русских противостояли 85 тысячам Наполеона) — здесь она выразилась в артиллерийской тактике Наполеона: массированное сосредоточение артиллерийского огня в выбранной точке. Этот прием он применял на протяжении всей своей карьеры (начиная с Тулона (1793) и подавления роялистов в Париже (1795). — Ред.) Во Фридланде, как часто и потом, это обеспечивало победу. Примечательно, что массированное использование людских ресурсов было характерно в 1807–1914 и в 1914–1918 годах. И примечательно, что в каждом случае наибольшие потери были связаны с интенсивным артиллерийским огнем.

Это можно, вероятно, объяснить тем, что возможность неограниченного расхода ресурсов порождает расточительность, являющуюся прямой антитезой принципу экономии сил. Экономия же сил обеспечивается использованием внезапности и подвижности. Этот тезис подтверждается также результатами, вытекавшими из политики Наполеона. Наполеон сумел использовать блеск своей победы при Фридланде для усиления блеска своей личности, прельщая царя покинуть своих партнеров по Четвертой коалиции. Но потом он поставил на карту свое преимущество и, в конечном итоге, свою империю, слишком эксплуатируя ее. Суровость его условий, выдвинутых Пруссии, подорвала безопасность мира, его политика в отношении Англии не предусматривала ничего, кроме ее полного разгрома, а его агрессия превратила Испанию и Португалию в новых его врагов. Здесь уместно заметить, что имело место непрямое действие, короткие удары Джона Мура у Бургоса с целью нанести ущерб коммуникациям французских войск в Испании, что нарушило планы Наполеона в Испании, дало время и пространство национальному восстанию для сбора сил и тем самым гарантировало, что Иберийский полуостров с этого времени будет «нарывающей раной на заднице» Наполеона. И важнее всего, что моральное воздействие этого первого противодействия безостановочному продвижению Наполеона имело решающее значение. Наполеон не успел полностью подавить своих противников в Испании, потому что ему пришлось подавлять угрозу восстания в Пруссии и, главное, воевать с Австрией. И в кампании 1809 года мы уже видим, как Наполеон пытается под Ландсхутом и Вене маневром выйти в тыл противника. Но когда происходят задержки в исполнении этих маневров, нетерпение Наполеона вынуждает его сделать ставку на прямое действие и сражение, и у Асперн-Эсслинга (21–22 мая 1809 г.) он в результате потерпел свое первое крупное поражение. (Австрийцы потеряли убитыми и ранеными 20 тысяч, французы около 37 тысяч.) Хотя он искупает эту неудачу победой под Ваграмом в том же самом месте шесть недель спустя (5–6 июля), цена была очень высокой, а поэтому завоеванный мир был нестабилен (при Ваграме австрийцы (110 тысяч) потеряли убитыми и ранеными 32 тысячи, французы (170 тысяч) — 27 тысяч. Главное — австрийцы сохранили боеспособность. Решающую роль при Ваграме сыграл удар колонны Макдональда (45 тысяч человек и 104 орудия). — Ред.)

Война на Пиренейском полуострове

Но Наполеон получил в подарок два года на излечение «испанской язвы». Как в свое время вмешательство Мура помешало попытке Наполеона приостановить «воспалительный процесс» на ранней стадии, так и в последующие годы Веллингтону приходилось препятствовать всем мерам по «лечению», чтобы рана и далее продолжала гноиться, а яд — распространяться по всей наполеоновской системе. Французы били и продолжали бить все регулярные испанские войска (а заодно и англичан. — Ред.), но педантичность этих разгромов приносила величайшую пользу — побежденным. Потому что в результате испанцы главные усилия стали прилагать к организации партизанской войны, потому что непроходимая сеть партизанских групп заменила уязвимые военные цели, а предприимчивые и нестандартные партизанские вожаки проводили операции вместо испанских генералов, склонных прятаться в укрытиях. Самым худшим для Испании, а значит, и для Англии был временный успех попыток создать новые регулярные войска. К счастью, они были скоро разбиты, и как только французы разогнали их, так, по совпадению, они прогнали и свою удачу. Вместо сосредоточения в одном месте, яд опять стал распространяться. В этой необычной войне наиболее глубокое влияние Англии состояло в том, что она усугубляла неприятности и поддерживала их источник. Ей редко удавалось столь эффективное отвлечение сил своих противников ценой столь малых военных усилий. А эффект, получаемый в Испании, был ярким контрастом тем незначительным результатам, или, скорее, неудачным результатам, производимым, с одной стороны, ее попытками прямого взаимодействия с континентальными союзниками во время этих войн, а с другой стороны, ее экспедициями в пункты по ту сторону Атлантики, причем слишком далекие географически и психологически, чтобы повлиять на ее оппонента. С точки зрения национальной политики и процветания, однако, эти экспедиции были оправданы присоединением к Британской империи Капской колонии, Маврикия, Цейлона, Британской Гвианы и нескольких островов Вест-Индии.

Но реальный эффект огромного стратегического непрямого действия Англии в Испании затуманен традиционной тенденцией историков увлекаться идеей сражений. Действительно, если рассматривать войну на полуострове в качестве хроники сражений и осад Уэлсли (Веллингтона), она не представляет интереса. Джон Фортескью многое сделал для того, чтобы поправить эту тенденцию и ошибки в суждении, несмотря на то что вначале он главным образом работал над «Историей британской армии», рассматривавшей ограниченный круг вопросов, и очень важно, что по мере того, как его собственные исследования углублялись, он делал все больший и больший акцент на первостепенное влияние испанской герильи на исход вооруженной борьбы на полуострове.

Если присутствие британских экспедиционных войск было важной основой для этого влияния, битвы Веллингтона были, возможно, наименее эффективной частью его операций. С их помощью он нанес противнику общий урон в живой силе лишь около 45 тысяч человек (считая убитых, раненых и взятых в плен французов), за время пятилетней кампании, пока они не были выброшены из Испании (наполеоновская армия больше потеряла за один день Бородинской битвы. — Ред.), в то время как Марбо признавал, что количество погибших французов только за этот период составляло в среднем сто в день. Отсюда ясно, что подавляющее большинство потерь, которые подточили французскую мощь, а их моральный дух еще более, были результатом партизанских операций и последствий действий самого Веллингтона, совершавшего наскоки на французов и превращавшего страну в пустыню, где французам оставалось только умереть с голоду. Не менее примечательно то, что Веллингтон участвовал в столь немногих боях в такой длинной серии боевых кампаний. Было ли это благодаря весьма практичному здравому смыслу, который, как объявили биографы, был ключом к его характеру и мировоззрению? Выражаясь словами его самого последнего биографа, «прямой и узкий реализм был сутью характера Веллингтона. Именно это было причиной его неудач и недостатков, но в более широком смысле его государственной карьеры это делало его гением». Этот диагноз великолепно совпадает с симптомами, как хорошими, так и плохими, стратегии Веллингтона, которой он придерживался на полуострове.

Экспедиция, которой было суждено иметь такие исторические последствия, была, по своей сути, небольшой частью войск, выделенной из сил, принимавших участие в главной и неудачной операции на Шельде, и была предпринята больше из надежды спасти Португалию, чем из какого-либо глубокого признания ее огромных стратегических возможностей в деле создания осложнений в «испанской язве». Однако мнение министра Роберта Каслри, взявшегося за трудную задачу оправдания этой экспедиции, нашло поддержку Уэлсли (впоследствии герцог Веллингтон), заявившего, что, если бы усилить португальскую армию и милицию 20 тысячами британских солдат, французам понадобилось бы 100 тысяч человек, чтобы завоевать Португалию, — это количество они бы не смогли выделить, если бы Испания все еще продолжала бы сопротивляться. Говоря иначе, это могло означать, что 20 тысяч британцев было бы достаточно, чтобы заставить отвлечь 100 тысяч французов, причем часть из них как минимум с главного театра военных действий в Австрии.

В качестве помощи для Австрии эта экспедиция была явно бесполезной, а как щит для Португалии — вообще. Но как средство для истощения Наполеона и получения преимуществ для Англии она окупила себя десять раз.

Уэлсли получил 26 тысяч человек и в апреле 1809 года прибыл в Лиссабон. Частично в результате испанского восстания, а частично вследствие удара Мура по Бургосу и отступления к Ла-Корунье французы были в большой степени рассредоточены по полуострову. Ней безуспешно пытался покорить Галисию в крайнем северо-западном секторе. К югу от него, на севере Португалии, Сульт стоял у Опорто (Порту), причем его армия сама была разделена на отдельные отряды. Виктор действовал в Эстремадуре, прикрывая южные пути в Португалию.

Используя свою центральное положение, свое внезапное появление и рассредоточенность вражеских войск, Уэлсли пошел на север против Сульта, и, хотя ему не удалось отрезать наиболее южные отряды Сульта, как он планировал, он застал врасплох самого Сульта до того, как последнему удалось собрать свои силы, он внес беспорядок в диспозицию французского командующего, переправившись выше по реке Дуэро и еще более разрушая диспозицию противника тем, что оттеснил Сульта с его естественного пути отхода. Как и Тюренн в 1675 году, Уэлсли воздействовал на силы сопротивления противника, не давая ему сосредоточить силы, и в конце вынужденного отступления Сульта через гористую местность на север в Галисию его армия понесла значительные потери.

Вторая операция Уэлсли, однако, не была ни такой же успешной, ни такой же продуманной в своем согласовании целей и средств. Виктор, остававшийся бездеятельным близ Мериды (Эстремадура), после «исчезновения» Сульта был послан в Талаверу, прикрывая прямые подступы на Мадрид. Месяц спустя Уэлсли решил пойти этим маршрутом на Мадрид, рванувшись в сердце Испании и одновременно в львиную пасть. Потому что он представлял собой цель, на которой все французские армии в Испании могли сосредоточиться, используя самые легкие дороги. Кроме того, собравшись у своего опорного пункта, они имели возможность сплести воедино все коммуникации между собой, которые, когда эти войска были разбросаны, являли собой чуть ли не наибольший источник слабости. Уэлсли продвигался с 23 тысячами человек, к которым были добавлены столько же испанцев (34 тысячи. — Ред.) под командой слабого Куэста, в то время как Виктор отступил к Мадриду, где наткнулся на две другие французские группировки, которые могли оказать ему поддержку. Противник, похоже, сосредоточил всего свыше 100 тысяч человек (вдвое меньше. — Ред.), потому что «скорее по воле случая, чем намеренно», говорит Фортескью, войска Нея, Сульта и Мортье подошли с севера к Мадриду. Если фортуна благоволит смелым расчетам, она иногда оборачивается против поспешности. Задерживаемый нерешительностью Куэста и своим собственным снабжением, Уэлсли не смог втянуть Виктора в бой, пока последний не получил подмогу от Жозефа Бонапарта войсками из Мадрида. Вынужденному теперь, в свою очередь, отступить, Уэлсли в некоторой степени повезло в оборонительном бою у Талаверы. (Англичане (19 тысяч) и испанцы (34 тысячи) отразили здесь 28 июля 1809 г. атаки 46 тысяч французов. Французы потеряли 7400 человек убитыми и ранеными, англичане 6 тысяч, испанцы 1200. — Ред.) Он бы снова перешел в наступление, если бы Куэста не отказался его поддержать. (После Талаверы Веллингтон думал только о том, как унести ноги. — Ред.) Этого не случилось, к счастью для Уэлсли, потому что Сульт надвигался на его тыловые порядки. Отрезанный от дороги, которой он сюда пришел, Уэлсли спасся, ускользнув на юг от Тежу (Тахо), но только после дорого ему стоившего, деморализующего и изматывающего отступления он обрел укрытие в Португалии. Нехватка продовольствия парализовала преследователей-французов. Этим завершилась кампания 1809 года и дала понять Уэлсли бесполезность испанских регулярных войск — этот урок он мог бы извлечь и из опыта Мура. В награду ему был присвоен титул виконта Веллингтона. В следующем году он должен будет еще оправдать эту награду.

Принудив к миру в 1810 году (11 июля 1809 г. — Ред.) Австрию, Наполеон развязал себе руки и мог сосредоточить свое внимание на Испании и Португалии вплоть до 1812 года. Эти два года стали критическими в войне на полуострове, и неспособность французов достичь своей цели имеет гораздо большее историческое значение, чем их последующие поражения и победы Веллингтона в 1812 и 1813 годах. Основой британского успеха был умный расчет Веллингтона на экономический фактор — ограниченные французские источники продовольствия — и его создание оборонительной линии Торриш-Ведраш (к северу от Лиссабона. — Ред.). Стратегия его в основном представляла собой непрямое действие на военно-экономические объекты и цели. Вначале ему помогали испанские регулярные войска в своем обычном стиле. Они вступили в зимнюю кампанию и были так ошеломляюще разбиты и разогнаны, что французы, лишившись каких-либо целей для атаки, были вынуждены сами растянуться еще шире, чем когда-либо, по Испании, вторгнувшись в речную провинцию Андалусию на юге.

Теперь Наполеон взял ситуацию под контроль, хотя управляя с расстояния, и к концу февраля 1810 го да он сосредоточил в Испании почти 300 тысяч человек, да еще должны были прибыть и другие. Из них 65 тысяч были отданы Массене с задачей выбить англичан из Португалии. Если численность была огромная, превосходившая Веллингтона, то, что она была относительно небольшой частью всех сил французов (все силы Наполеона к 1812 г. насчитывали 1 млн 200 тысяч солдат), является блестящим доказательством огромной нагрузки, создаваемой французам партизанской войной в Испании. А Веллингтон вместе с португальцами, обученными британцами, имел в своих руках в общей сложности 50 тысяч человек.

Вторжение Массены происходило на севере, мимо Сьюдад-Родриго (Саламанка), и это дало Веллингтону очень много времени и места для реализации его стратегических планов. Принимаемые им меры (он изымал продовольствие в сельской местности) сыграли роль торможения на путях продвижения Массены, в то время как сопротивление, оказанное его войсками, стало торможением, эффект которого усилился из-за глупости Массены, бросившего свои войска в бесполезную прямую атаку. Потом Веллингтон отошел на линию Торриш-Ведраш, которую он построил поперек холмистого полуострова, образованного между рекой Тежу (Тахо) и морем, для прикрытия Лиссабона с севера. 14 октября, через четыре месяца с начала наступления и пройдя едва ли 320 километров, Массена показался в пределах видимости с оборонительных позиций, вид которых, в свою очередь, привел его в состояние полного шока. (Массена и не такое видел, например, воюя с 1799 г. с Римским-Корсаковым и Суворовым в Швейцарии, в том числе в теснинах и на перевалах Альп. — Ред.) Не будучи в состоянии преодолеть их, он месяц стоял перед ними, пока из-за голода не был вынужден отойти на 50 км к Сантарену на берегу реки Тежу (Тахо). Веллингтон мудро не предпринимал никаких попыток ускорить отход противника или вступить в сражение, но решил запереть Массену внутри минимально возможной территории, чтобы тот столкнулся с максимально возможными трудностями в добыче провианта для своих людей. Веллингтон решительно придерживался своего плана, несмотря на непрямую опасность — возможность изменения политики в Англии — и прямую угрозу, созданную наступлением Сульта на юге через Бадахос с целью облегчить положение войск Массены. Веллингтон устоял перед всеми попытками Массены втянуть себя в бой. Он был и оправдан в мнении общества, и вознагражден, потому что, в конце концов, в марте Массене пришлось уйти, а когда изголодавшиеся остатки его армии на обратном пути вновь пересекли границу Португалии, он потерял к этому времени 25 тысяч человек, из которых лишь 2 тысячи пали в бою.

Тем временем испанские герильясы (партизаны) становились все активнее и многочисленнее. Только в Арагоне и Каталонии два французских корпуса, насчитывавшие в общей сложности почти 60 тысяч человек, вместо того чтобы помочь действовавшей в Португалии армии Массены, были практически парализованы в течение ряда месяцев несколькими тысячами партизан и войск, использовавших партизанскую тактику. На юге, где французы осаждали Кадис, сама неудача союзников в попытке снять осаду была своего рода достижением, потому что здесь удерживались войска неприятеля, занятые бесполезным делом. Еще одним отвлекающим влиянием в эти годы была постоянная угроза и частые высадки британских десантов в различных местах побережья, что было вполне по силам морской державе.

С этого времени воздействие сил Веллингтона стало осуществляться скорее через угрозы, чем через его удары по противнику, потому что, когда он угрожал какому-то пункту, французы были вынуждены оттягивать свои войска в это место и тем самым предоставлять партизанам большее поле для действий в других регионах. Однако Веллингтон не удовлетворялся одними угрозами, но, преследуя Массену при его отступлении на Саламанку, использовал свою армию для блокады пограничной крепости Алмейды на севере, в то же время приказав Бересфорду (английский генерал, фактический правитель Португалии в 1811–1820 гг. — Ред.) захватить Бадахос на юге. Тем самым он лишался подвижности и делил свои войска на две почти равные части. Но фортуна благоволила ему. Массена, собрав и слегка усилив свою армию, вернулся для спасения Алмейды, но при Фуэнтес-дель-Оноро Веллингтон, хотя и уступая в численности (38 тысяч против свыше 46 тысяч) и серьезно рискуя, сумел 3–5 мая отбить его атаки (англичане потеряли 241 человека убитыми, а с ранеными и пропавшими без вести 1800, французы, соответственно, 343 и свыше 2500). Возле Бадахоса Бересфорд также вывел войска, чтобы встретить идущие на выручку войска Сульта; из-за плохого управления боем он фактически потерпел поражение при Альбуэре, ситуацию спасли подчиненные офицеры и войска, хотя и огромной ценой (англо-испано-португальская армия (35 400 человек, в том числе 7 тысяч англичан), отразила натиск Сульта. Из англичан уцелело только 1800. Французы потеряли 8 тысяч). Теперь Веллингтон сосредоточился на осаде Бадахоса, не имея при себе осадной артиллерии, пока ему не пришлось снять ее, так как в южном направлении беспрепятственно двигался на соединение с Сультом сменивший Массену Мармон. Эти двое теперь запланировали совместное наступление на Веллингтона, но, к счастью, их воссоединение породило трения между ними, и Сульт, встревоженный новой вспышкой партизанской войны в Андалусии, вернулся туда с частью своей армии, оставив командование за Мармоном. И благодаря исключительной осторожности Мармона кампания 1811 го да тихо увяла.

В этих боях Веллингтон рисковал многим, то есть практически всем, и трудно утверждать, что они принесли большое преимущество, помимо уже добытого и обещанного его ранней стратегией. Нельзя сказать, что из-за незначительной разницы в силах в сравнении с французами эти победы были ценны материально, потому что его потери в этих сражениях были чуть меньше, чем у французов, а в пропорции много выше. Но он продержался в самый критический период, а теперь, в 1812 году, сам Наполеон и испанцы пришли к нему на помощь, чтобы закрепить его преимущество. Потому что Наполеон готовился к своему вторжению в Россию, и именно в ту сторону было обращено его внимание и сосредоточены силы. Это обстоятельство и изнурительная партизанская война вызвали изменения в плане действий в Испании, где главная линия французской стратегии была изменена; теперь французы пытались полностью покорить Валенсию и Андалусию — перед тем как вновь сосредоточить силы против Португалии. По сравнению с 1810 годом французские войска уменьшились на 70 тысяч, а оставшиеся не менее 90 тысяч человек от Таррагоны на средиземноморском побережье до Овьедо на берегу Атлантики, были заняты практически ничем, кроме защиты от партизан своих коммуникаций с Францией.

Таким образом, имея свободу действий и ослабленное сопротивление противника, Веллингтон внезапно напал на Сьюдад-Родриго и захватил его, а в это время отряды под командой Хилла охраняли его стратегический фланг и тыл. Мармон был беспомощен и не мог вмешаться, не мог отбить крепость, потому что его осадная артиллерия была здесь захвачена противником, и также не мог преследовать Веллингтона по местности, лишенной продовольствия. Под прикрытием этой «голодной завесы» Веллингтон проскользнул на юг и в следующую очередь атаковал Бадахос, хотя и более дорогой ценой и за более короткое время. В Бадахосе он захватил французский понтонный парк, и поскольку он оперативно воспользовался этим приобретением, уничтожив французский мост на лодках через Тежу (Тахо) у Альмараца, он тем самым добился определенного стратегического разделения двух армий Мармона и Сульта, чьи самые линии сообщения теперь проходили по мосту у Толедо, что более чем в 500 километрах от устья Тежу (Тахо). Однако, помимо всего этого, Сульт был накрепко привязан к Андалусии нехваткой провианта и избытком партизан, а Веллингтон, способный сейчас проводить операции, не опасаясь вмешательства, сосредоточил две трети своих войск для наступления на Мармона у Саламанки. Но прямота его действий подталкивала Мармона назад к его источникам подкреплений, и, когда равновесие сил было восстановлено, Мармон стал маневрировать вдоль коммуникаций Веллингтона со все большим преимуществом, потому что у него не было ничего своего, о чем следовало заботиться. Но самоуверенность привела его к промаху, который моментально нарушил порядок в его войсках, а Веллингтон (52 тысячи) быстро воспользовался этим и усугубил его тактическим непрямым действием, в результате чего французская армия (50 тысяч) потерпела поражение до того, как к ней могли подойти свежие подкрепления (французы потеряли 6 тысяч убитыми и ранеными и 7 тысяч пленными, англичане с португальцами и испанцами — свыше 5 тысяч убитыми и ранеными). Тем не менее Веллингтону не удалось добиться решающего разгрома французов, и он все еще значительно уступал французам на полуострове в целом. Его укоряли за то, что он не стал преследовать разгромленных французов, которыми сейчас командовал Клозель, но, утратив немедленный шанс рассеять их, вряд ли он смог бы вернуть успех на свою сторону до того, как французы достигли бы своего убежища в Бургосе, и в результате такой операции он рисковал тем, что король Жозеф мог обрушиться в любой момент из Мадрида на его тыл и коммуникации.

Поэтому Веллингтон решил двинуться на Мадрид для достижения морального и политического эффекта. Его вступление в столицу было символом и вдохновляющим средством для испанцев, а Жозеф бежал из города. Но недостаток этого удара заключался в том, что Веллингтону пришлось бы просто бежать, если бы французы собрали силы, и никакой другой стимул не смог бы способствовать сосредоточению их разбросанных по периферии сил, чем потеря Мадрида. Веллингтон сократил свое пребывание в столице без сожаления и двинулся на Бургос. Но французская система «выживания за счет провинции» лишила какой-либо результативности английский удар по коммуникациям французских армий. И даже ограниченное влияние английских действий было утрачено из-за неэффективности методов и средств осады, применявшихся Веллингтоном, а при этом уходило время, которого он не мог терять. Его успехи в сражении при Саламанке и после этого боя все же вынудили французов отказаться от своих целей на территории в Испании для того, чтобы стянуть силы и сосредоточить их на борьбе с Веллингтоном. В результате Веллингтон оказался в более опасном положении, чем Мур, но он отступил как раз вовремя, и, как только к нему присоединился Хилл, почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы снова дать бой объединившимся французским армиям у Саламанки. Однако Веллингтон все же продолжил свой отход к Сьюдад-Родриго, и с его приходом в этот город кампания 1812 года в Испании закончилась.

Хотя он опять очутился на португальской границе, а поэтому объективно не продвинулся вперед, фактически война на полуострове была закончена. Потому что, бросая большую часть Испании и сосредоточившись против него, французы оставили ее партизанам и отказались от какой-либо возможности избавиться от их хватки. В довершение к этому несчастью приходит весть о бегстве Наполеона из Москвы и происходит последующий вывод еще большей части французских войск из Испании. (Наполеон потерял в России почти всю свою Великую армию — из 600 с лишним тысяч, введенных в Россию, уцелели только прусский и австрийский корпуса на севере и юге фронта вторжения и около 10 тысяч отступавших по Старой Смоленской дороге. Всего в России остались (лежать в земле и в плену) 570 тысяч. В результате Наполеону пришлось стягивать войска отовсюду, защищая уже собственно Францию. — Ред.) Так что, когда началась новая кампания, ситуация полностью изменилась. Веллингтон, укрепивший свои войска до 100 тысяч человек, из которых менее половины были британцами, стал нападающей стороной и хозяином положения, а французы, более деморализованные тяготами непрекращающейся партизанской войны, чем военными поражениями, были почти сразу же вынуждены отступить за Эбро, и их роль свелась к попытке удержать северную окраину Испании. И даже здесь чаша весов склонилась не в их пользу из-за ударов партизан в тыл французам в Бискайе и на Пиренеях, что вынудило французов выделить четыре дивизии из своих и так скромных рядов, чтобы отразить эти удары в спину. Постепенное продвижение Веллингтона к Пиренеям и самой Франции, хоть и помеченное отдельными неудачами (успешно преодоленными), — это всего лишь стратегический эпилог истории войны на полуострове.

Этот счастливый итог вряд ли мог иметь место, если бы не моральная и физическая поддержка от самого факта присутствия Веллингтона на полуострове и его действий, когда он отвлекал на себя часть французских войск, неоднократно облегчавшая расширение партизанской войны. И все-таки встает вопрос и порождает интересную мысль: а не было ли так, что его победы в 1812 году, побуждавшие французов уменьшать свои потери и сжимать свою зону, улучшили их перспективы и затруднили его собственное наступление в 1813 году? В самом деле, чем больше были бы рассредоточены французские войска в Испании и чем дольше они там находились бы, тем более вероятным и полным был бы их окончательный разгром. Война на полуострове стала выдающимся историческим примером, достигнутым даже больше с помощью инстинктивного здравого смысла, чем преднамеренно, типом стратегии, который спустя столетие Лоуренс Аравийский развил в аргументированную теорию и применил на практике, хотя и без такого четко выраженного исполнения.

Теперь от «испанской язвы» мы должны вернуться к исследованию еще одного типа стратегии, который оказал влияние на действия Наполеона.

Наполеон от Вильно до Ватерлоо

Русская кампания 1812 года — естественный кульминационный пункт тенденций, уже просматривавшихся и разраставшихся в наполеоновской стратегии, — то, что он все больше и больше полагался на массу, чем на подвижность, и больше на стратегическое построение, чем на внезапность. Географические условия России всего лишь подчеркнули ее слабости.

Сам масштаб брошенных против России наполеоновских войск — 450 тысяч человек (в первом эшелоне. Кроме того, 160 тысяч находились во втором оперативном эшелоне и позже постепенно вводились на русскую территорию. — Ред.) — вынуждает его принять почти линейный принцип их построения, который, в свою очередь, влечет за собой прямое воздействие по линии наибольшего ожидания (наиболее вероятному для противника направлению). Как и немцы в 1914 году на Западе, он сосредоточил очень много сил на одном из флангов своего построения — левом — и рассчитывал развернуть его с широким охватом на русских у Вильны (Вильнюс). Но, даже принимая во внимание медлительность его брата Жерома в роли силы, сковывающей русских (не сковывающих, а разделяющих — действовал в промежутках между 1-й и 2-й русскими армиями. — Ред.), этот маневр был слишком неуклюжим и слишком прямолинейным, чтобы стать эффективным средством отвлечения и нарушения устойчивости противника, если только, правда, последний не будет исключительным идиотом. И в данном случае недостатки этого маневра были использованы русскими сознательным принятием стратегии уклонения от генерального сражения. (Русские армии насчитывали около 220–240 тысяч: 1-я армия — 110–127 тысяч, 2-я армия — 45–48 тысяч, 3-я армия — 43–46 тысяч и корпус Эссена под Ригой — 18,5 тысячи. Против них Наполеон в первом эшелоне бросил около 450 тысяч. Отступая, в основном в успешных арьергардных боях, русские наносили врагу тяжелые потери. Только за начальный период войны французы и их союзники потеряли 150 тысяч убитыми, ранеными и дезертировавшими. Наполеон был вынужден 17 (29) июля отдать приказ остановиться на 7–8 дней для отдыха на рубеже от Велижа до Могилева. — Ред.) Когда Наполеон энергично вторгся в Россию 12 (24) июня, после своих первых ударов «по воздуху» он сузил фронт наступления своей армии, перейдя к традиционному для него построению войск в бою в виде батальонных колонн, чтобы провести тактический маневр в тыл противнику. Но даже когда русские, изменившие свою тактику и принявшие вызов на бой, были настолько глупы, чтобы совать свои головы в пасть Наполеону (русские просто дождались, пока соотношение сил станет более благоприятным. — Ред.), эта пасть сомкнулась так явно под Смоленском, что русские вырвались оттуда, а при Бородине эти челюсти сломали свои зубы. (Сражение при Бородине хорошо описано. Русские потеряли 44 тысячи убитыми и ранеными и 23 генерала (из общей численности 132 тысячи, включая 21 тысячу ополченцев), французы потеряли свыше 50 тысяч и 47 генералов (из 135 тысяч отборных войск). Хотя русская армия была вынуждена отступить, французская армия была надломлена. И в октябре покатилась назад. — Ред.) Никакой пример не мог бы лучше продемонстрировать недостатки наступления по сходящимся направлениям в сравнении с настоящим непрямым действием. Ужасающие результаты последующего отступления из Москвы были в меньшей степени порождены суровым климатом — на самом деле морозы наступили в том году позже, чем обычно, — нежели деморализацией французской армии. А это было вызвано крахом ее прямолинейной стратегии, нацеленной на сражение, при столкновении с русской тактикой уклонения от боя (только когда силы были неравными. — Ред.), которая, в свою очередь, была стратегическим методом, использовавшимся здесь для проведения тактики непрямых действий.

Кроме того, ущерб, причиненный престижу Наполеона его разгромом в России, немедленно возрос из-за моральных и материальных последствий неудач его армий в Испании. И при оценке смертоносного эффекта действий Англии в этом регионе очень важно отметить, что в нем Англия следовала своей традиционной военной политике подрезания корней.

Когда в 1813 году Наполеон со свежими силами (к марту за Эльбой собрал 300 тысяч, из них 200 тысяч резервистов), но менее мобильными, чем когда-либо, столкнулся с восстанием в Пруссии и вторгшимися армиями России (русско-прусские войска в марте насчитывали 250–280 тысяч), он пытался сокрушить их своим уже привычным методом, обрушив на противника вес сходящихся в одной точке батальонных каре. Но ни битва при Лютцене (в Лютценском сражении 20 апреля (2 мая) 1813 г. Наполеон, имея 150 тысяч и 350 орудий, не смог разгромить союзную армию Витгенштейна (92 тысячи, 650 орудий). Французы потеряли 15 тысяч убитыми и ранеными, союзники 12 тысяч и отступили. — Ред.), ни сражение при Баутцене (при Баутцене (в Саксонии) 8–9 (20–21) мая Наполеон (143 тысячи, 350 орудий) атаковал союзников Витгенштейна (96 тысяч, 636 орудий) и снова добился только их отхода. Французы потеряли 18 тысяч убитыми и ранеными, союзники 12 тысяч. — Ред.) не стали решающими, а после этого союзники, отходя, отражали новые попытки Наполеона заставить их сойтись на поле брани. Их «уклончивость» вынудила Наполеона запросить шестинедельную приостановку боевых действий. (Не «уклончивость», а отсутствие результата после Баутцена, слабая обученность призванных резервистов, недостаток конницы и артиллерии (погибли и брошены в России) заставили Наполеона взять тайм-аут с 23 мая (4 июня) по 29 июля (10 августа) 1813 г. — Ред.) Когда она закончилась, Австрия также вступила в ряды его врагов. Последовавшая осенняя кампания бросает необычный свет на изменившийся менталитет Наполеона. У него было 400 тысяч человек, в целом почти столько же, сколько и у его оппонентов. Он использовал 100 тысяч для сходящегося наступления на Берлин, но это прямое давление лишь консолидировало сопротивление войск Бернадота в этом районе, и французы были отброшены. Тем временем сам Наполеон с главной армией занял центральную позицию, прикрывающую Дрезден в Саксонии. Но его подвела нетерпеливость, и он вдруг начал прямолинейное наступление на восток на 95 тысяч человек под командованием Блюхера. Блюхер стал отступать, чтобы заманить его в Силезию, а в это время Шварценберг со 185 тысячами солдат двинулся на север по Эльбе из Богемии и через Богемские горы в Саксонию, то есть в тыл Наполеону в Дрездене. Оставив позади заслон, Наполеон поспешил назад, намереваясь отбить это непрямое действие другим, еще более смертоносным. Он планировал наступать на юго-запад, пересечь Богемские горы и оказаться на позиции, идеальной для организации стратегического барьера поперек линии отхода Шварценберга через горы. Но новость о том, что враги на подходе, лишила его выдержки, и в самый последний момент он, наоборот, решился на прямое наступление на Шварценберга и двинулся к Дрездену. Это привело к еще одному победному сражению. (14 (26) августа 1813 г. произошло два сражения. При Кацбахе русские и пруссаки Блюхера (75 тысяч) разгромили французов Макдональда (65 тысяч). Французы потеряли 30 тысяч, в том числе 18 тысяч пленными, союзники 8 тысяч. При Дрездене союзники (227 тысяч) из-за неудачного руководства Шварценберга потерпели поражение от Наполеона (167 тысяч). Урон союзников 37 тысяч убитыми, ранеными и пленными, французов 10 тысяч. — Ред.) Но оно было решающим лишь в тактическом смысле, а Шварценберг безопасно отступил на юг через горы. (После Дрездена Наполеон главными силами бросился на помощь разбитому при Кацбахе Макдональду, а в тыл отступавшей через Рудные горы деморализованной армии Шварценберга направил корпус Вандама (37 тысяч). От нового разгрома армию Шварценбера спас русский корпус Остермана-Толстого (17 тысяч). Весь день 17 (29) августа русские геройски отражали атаки превосходящих сил врага, потеряв 6 тысяч человек убитыми и ранеными. Остерман-Толстой был тяжело ранен (лишился левой руки), его сменил Ермолов. 18 (30) августа на помощь подоспел Барклай-де-Толли (44 тысячи), а в тыл Вандаму ударил Клейст (35 тысяч). Французы были разгромлены, потеряв 10 тысяч убитыми и ранеными, 12 тысяч пленными (в том числе и Вандам). Союзники в этот день потеряли около 4 тысяч, а всего 10 тысяч. Кульмская битва считается переломной в кампании 1813 г. — Наполеону не удалось развить свой успех под Дрезденом, а боевой дух союзников (особенно австрийцев), упавший было после тяжкого поражения, снова укрепился. Наполеон был вынужден вскоре перейти к оборонительной тактике и отошел к Лецпцигу. — Ред.) Итак, через месяц три союзные армии пошли на сближение с Наполеоном, который, будучи ослабленным боями, отступил из района Дрездена к Лейпцигу. Шварценберг расположился к югу от него, Блюхер — к северу, и, что оставалось неизвестным для Наполеона, Бернадот (бывший маршал Наполеона, а теперь будущий шведский король) был уже почти рядом, подходя с севера. Наполеон решился на прямое, а за этим и на непрямое воздействие на противника — сначала сокрушить Блюхера, а потом отрезать Шварценберга от Богемии. В свете исторического опыта, изложенного на предыдущих страницах, казалось бы, что такая последовательность действий — ошибка. Прямое наступление Наполеона на Блюхера заставило последнего принять бой. И все-таки оно принесло любопытный результат, тем более важный, потому что он ранее не замышлялся. Прямое наступление на Блюхера было, хотя и осталось нереализованным, непрямым действием на тылы Бернадота. И, выведя Бернадота из равновесия, оно заставило его поспешно отступить на север и тем самым лишило его возможности перекрыть пути отступления Наполеона. Таким образом, этот удар по воздуху в сторону Блюхера спас Наполеона от сокрушительного разгрома, который он неминуемо потерпел бы несколько дней спустя. Ибо, когда Блюхер и Шварценберг окружили его под Лейпцигом, Наполеон принял этот вызов на бой и потерпел поражение, но в этой экстремальной для себя ситуации все еще оставлял перед собой путь, которым смог прорваться в отойти в сторону Франции. (В Лейпцигском сражении 4–7 (16–19) октября 1813 г. приняли участие (стороны наращивали силы по ходу битвы) свыше 300 тысяч союзных войск (127 тысяч русских, 89 тысяч австрийцев, 72 тысячи пруссаков и 18 тысяч шведов), имевших 1385 орудий, и около 200 тысяч у Наполеона (французы, поляки, голландцы, саксонцы, бельгийцы, итальянцы и др.), имевшего 700 орудий. В этой Битве народов Наполеон дважды, 4 и 6 октября, едва не совершил невозможное, бросая на прорыв свои ударные колонны (6-го сам повел в атаку старую гвардию). Но 6-го на сторону союзников перешли саксонцы, после чего можно было думать только о прорыве. В ночь на 7-е Наполеон начал отход и сумел прорваться. Его армия потеряла 80 тысяч, в том числе 20 тысяч пленными. Союзники потеряли свыше 54 тысяч, из них 22 тысячи русских, 16 тысяч пруссаков и 15 тысяч австрийцев. — Ред.)

Когда в 1814 году (в конце декабря 1813 г. — начале января 1814 г.) союзники, имея теперь колоссальное численное превосходство, вторглись во Францию, Наполеон был вынужден из-за отсутствия войск, которые он израсходовал ранее (зимняя кампания союзников застала его врасплох. — Ред.), прибегнуть к своему старому оружию — внезапности и подвижности. Тем не менее, хоть он и блестяще владел им, здесь следует делать ударение на слове «своим», потому что он был слишком нетерпелив и слишком обуреваем мыслью о сражении, чтобы воспользоваться им с артистической изысканностью Ганнибала, Сципиона, Кромвеля или Мальборо. Однако, применяя эти инструменты, ему удалось надолго отсрочить свое крушение. При этом он умело согласовал свою цель с имевшимися у него средствами. Понимая, что средства его недостаточны для достижения военной победы, он нацелился на то, чтобы поколебать взаимодействие между союзными армиями, и для этой цели потрясающе использовал мобильность, как никогда до этого. И даже в этом случае при всей замечательности его успеха в замедлении, торможении врага на его пути к цели, этот успех мог бы быть даже более эффективен и долговечен, если бы его способность продолжать эту стратегию не была подорвана его врожденным стремлением завершить каждый стратегический успех успехом тактическим. Систематическим сосредоточением своих сил и проведением обходных маневров, в результате которых он выходил в тыл противнику, он нанес отдельным группам противника ряд последовательных поражений, до тех пор, пока достаточно опрометчиво не пошел на прямое сближение и не атаковал Блюхера у Лана, где потерпел поражение, которого не мог позволить себе. Имея под рукой лишь оставшиеся 30 тысяч человек, он решил рискнуть в последний раз, двинувшись на восток в направлении Сен-Дизье, чтобы собрать все войска, какие только можно, и поднять сельское население на войну с оккупантами. Этим маршем он бы перерезал коммуникации Шварценберга; но ему, однако, пришлось не только оказаться самому во вражеском тылу, но и собрать там армию до того, как он смог бы приступить к активным действиям. И проблема эта осложнялась не только нехваткой сил и отсутствием времени, но и особой моральной чувствительностью базы, которую он оставлял открытой. Дело в том, что Париж не был похож на обычную базу снабжения. В довершение всех неудач его инструкции были перехвачены противником (снова казаками. — Ред.), и тем самым как внезапность, так и время были утрачены. И даже в этой ситуации стратегическое притяжение его маневра было таким, что лишь после жарких дебатов союзники решили пойти на Париж — нанеся тем самым моральный нокаут, — вместо того чтобы развернуться лицом к Наполеону. И существовало предположение, что фактором, повлиявшим на принятие такого решения, было опасение, что Веллингтон, наступавший от испанской границы, достигнет Парижа первым (Веллингтон 10 апреля еще штурмовал Тулузу, а союзники вошли в Париж 30 марта, Наполеон отрекся от престола 11 апреля). Если это правда, то по иронии судьбы действия союзников явились триумфом стратегии непрямых действий и доказательством ее решающего значения.

В 1815 году после возвращения Наполеона с острова Эльба, похоже, от количества войск опять кровь ударила ему в голову. (На этот раз он собрал весьма скромную армию, 120 тысяч, и с ней выступил против Веллингтона (100 тысяч) и Блюхера (120 тысяч), пытаясь разбить эти армии в отдельности. — Ред.) Тем не менее в присущем ему стиле он использовал как внезапность, так и подвижность, в результате чего едва не достиг цели. Если его сближение с армиями Блюхера и Веллингтона и имело место географически по прямой линии, то выбор момента привел к внезапности, а его направление удара пришлось по стыку вражеских армий. Но при Линьи (16 июня 1815 г.) Ней не сумел сыграть маневренную роль, ему предназначенную — тактически непрямое воздействие, — и, таким образом, пруссаки избежали полного разгрома (Ней сдерживал у Катр-Бра Веллингтона. В это время главные силы Наполеона (68–72 тысячи) сражались с Блюхером (свыше 90 тысяч), одержав победу. Пруссаки потеряли около 20 тысяч, французы около 11 тысяч. — Ред.). А когда Наполеон набросился на Веллингтона у Ватерлоо (18 июня 1815 г.), его действия были совершенно прямыми, что повлекло за собой потери как во времени, так и в людях, а это лишь усугубило еще большую проблему, вызванную провалом Груши (33 тысячи) в его попытках отвлечь Блюхера и удержать его вдали от поля битвы. Так что появление Блюхера, хоть он и просто подошел к флангу Наполеона, своей неожиданностью стало непрямым действием и как таковое — решающим в войне против Наполеона. (Блюхер не «просто подошел», а своими корпусами сначала связал правый фланг (10 тысяч) армии Наполеона (72 тысячи), атаковавшей Веллингтона (68 тысяч), а к вечеру, когда общая численность союзников достигла 130 тысяч, они перешли в наступление против вдвое меньшего числа французов и одержали победу. Французы потеряли 32 тысячи и всю артиллерию, союзники 23 тысячи. 22 июня Наполеон вторично отрекся от престола, был сослан на остров Эльба, где его отравили (постепенно) мышьяком. — Ред.)

Глава 8