Дурды, бывший одним из переводчиков Эзиза, с отвращением наблюдал все, что творилось в Ак-Алане. Разговоры с Артыком, который упрекал его когда-то в безволии и нерешительности, подействовали на него сильнее, чем думал Артык. Теперь, навещая раненого Артыка, он узнал о его решении порвать с Эзизом, и это окончательно определило его путь. Под предлогом болезни он получил разрешение Эзиза уехать в аул, но перед этим воспользовался случаем еще раз побывать в штабе у белых и разузнать побольше о положении в Каахке, ставшем ключевой позицией фронта.
Ташлы-толмач часто приезжал в Ак-Алан. Вместе с ним и отправился Дурды, взяв поручение Эзиза к Ни-яз-беку.
Они ехали через Донуз-Чещме. Только недавно здесь были убраны трупы; еще чернели пятна крови на глинистой почве. Редко встречались люди у полуразрушенных кибиток и землянок. Дурды и его спутник остановились у колодца, по имени которого был назван аул, напоить коней. Изможденная женщина сидела на пороге разрушенного глинобитного дома. Полубезумными глазами смотрела она вокруг, ничего не видя и не соображая, и горестно причитала.
— Сыночек мой, дитятко мое!.. — твердила она. — Мольбам бедняка и земля не внемлет. Разве не говорила я, что не пойдет на пользу мусульманам этот кабаний источник?! (Донуз-Чешме — кабаний источник) Лучше бы нам остаться в родном ауле и умереть голодной смертью...
Из Донуз-Чешме Дурды попал прямо в Каахку. С тяжелым чувством ехал он по улицам городка. Там, где недавно гуляли девушки и молодки в ярко-красных платьях, полуголые индусы прогуливали своих мулов. Каахка, славившаяся шелками, оливкового цвета халатами, фруктами, превратилась в военный лагерь. Ее сады загадили мулы и кони. Дома, где ткали шелка, стали солдатскими казармами. Во дворах дымились походные кухни. Голоногие индусы чистили оружие, резали баранов. Они были далеко от родных мест, но здесь они всем обеспечены; одежда на них чистая, бритые, лоснящиеся лица довольны... Но, приглядываясь к порядкам в лагере интервентов, Дурды заметил, что ни один индус не подходил к домам, где расположились английские офицеры. Только часовые с винтовками застыли у дверей. Англичане ходили мимо индусов, как бы не замечая их. Дурды подумал: «Вот она, хваленая английская демократия. Индус должен построить для англичанина хороший дом, приготовить для него пищу, почистить ему сапоги и одежду. Он должен своей кровью завоевать для него чужую страну. Но англичанин всегда будет смотреть на него как на низшее существо... В чем же вина индусов? В том, что у них кожа темного цвета? Неужели и туркменам уготована такая участь? Нет, не бывать этому!»
Тщательно изучив расположение белых и английских войск, их штабов, Дурды поехал в Старую крепость, где стоял полк Нияз-бека.
Нияз-бек сидел в белой палатке, разбитой под холмом. Через узкую дверь в палатку падали косые солнечные лучи, подувал прохладный ветерок. Заднее полотнище было приподнято, земля полита водой. Несколько офицеров прохаживались снаружи, боясь зайти к Нияз-беку, который был в плохом настроении.
Когда Дурды вошел в палатку и подал Нияз-беку письмо Эзиза, тот лишь мельком взглянул на него и передал адъютанту, а конверт, задумчиво повертев в руках, разорвал на мелкие кусочки. Раздражение его не проходило, он не стал разговаривать и с Дурды, словно положение в лагере Эзиза его совершенно не интересовало. Только появление самолета вывело его из задумчивости. Это был, видимо, красный разведчик. Он пролетел низко над расположением полка и стал кружить над Старой крепостью. Со всех сторон послышалась беспорядочная стрельба.
— Прекратить стрельбу! — крикнул Нияз-бек сводим офицерам. — Ни одного выстрела!
Самолет сделал еще один круг над крепостью и улетел в восточном направлении.
Дурды удивился мрачному настроению Нияз-бека. Он не знал, что командира конного полка только накануне вызывали в штаб командования интервентов. Поспешное бегство Нияз-бека и сдача им Старой крепости и Донуз-Чешме вызвали подозрение у англичан. Они предлагали командующему передать дело в военный суд. Услышав об этом от Ораз-Сердара, Нияз-бек резко сказал:
— Военный суд для меня — дуло моего револьвера. Кто хочет допросить меня — пусть подойдет...
Нияз-бек вначале предполагал, что все дело в интригах Ораз-Сердара, в боязни, как бы Нияз-бек не занял место командующего войсками. Взаимное доверие между ними уже давно было нарушено. Но в беседе с глазу на глаз Ораз-Сердар открыл ему истинную причину такой придирчивости англичан.
— Тебя не столько обвиняют за твои теперешние действия, — откровенно сказал он, — сколько за твои старые грехи. Еще прошлой зимой ты, говорят, где-то заявил, что для тебя русский царь лучше английского короля. А еще лучше, — будто бы ты говорил, — надо объединиться с турками. Не знаю, откуда это стало известно англичанам.
Тут Нияз-бек вдруг вспомнил свою беседу с Хамид-беком и, закусив губу, покачал головой. Он понял теперь, что Хамид-бек, выдавая себя за турка, был в действительности английским шпионом.
— Они уже давно следят за тобой, — сердито продолжал Ораз-Сердар, — и требовали выдать тебя в их руки. Я воспротивился этому. Будь поосторожнее на язык.
Вот это сообщение Ораз-Сердара и было причиной подавленного настроения Нияз-бека. Опасаясь англичан, он уже начинал подумывать, не уйти ли ему с полком в глубь песков. В этих размышлениях письмо Эзиза приобрело вдруг особую ценность. Нельзя было терять связи с ним, наоборот — следовало привлечь его на свою сторону. И совсем неплохо было бы перетянуть в свой полк такого бравого джигита, как Артык, вместе со всей его сотней,
Нияз-бек спросил о здоровье Артыка и, узнав, что тот ранен в бок и лежит у себя дома, попросил Дурды передать ему самый сердечный привет. Разговорившись с Дурды, он коротко рассказал, что произошло с ним в последнее время. Хотел даже написать Артыку письмо, но, вспомнив, что за ним установлена слежка, отказался от этого намерения из боязни, что английская разведка может задержать Дурды и перехватить это письмо.
Дурды не вернулся в Ак-Алан. Из Старой крепости он поехал прямо к Артыку.
Эзиз вскрыл пакет, привезенный ему Ташлы-толмачом, осмотрел письмо со всех сторон и протянул переводчику. Ташлы медленно и внятно начал читать:
«От Ораз-Сердара — Эзиз-хану большой привет!
Эзиз-хан! Не пристало мне вмешиваться в твои дела, но по своей службе считаю долгом дать тебе совет...»
Совет Ораз-Сердара касался только Мадыр-Ишана и грязных дел этого советника Эзиза по хозяйственным делам. К тому, что было сказано в письме, Ташлы-толмач добавил свои наблюдения за деятельностью Мадыр-Ишана в Каахке.
Гнусавый голос и бегающие, лживые глаза Мадыр-Ишана давно не нравились Эзизу. Раздражала его и бесцеремонность, с которой советник запускал руку в казну Ак-Алана. Однако Эзиз видел, что Мадыр-Ишан приносит ему немало пользы сверх того, что разворовывает, поэтому воздержался от крутых мер в отношении него. Но он еще больше приблизил к себе Ташлы-толма-ча, сделав его поверенным всех своих тайных дел и замыслов.
Голова Эзиза в это время была занята другими делами. К нему приехали гонцы из Ташауза. Джунаид-хан писал, что англичане уговаривают его двинуться на Чарджоу, разрушить мост через Амударью и оказать помощь басмачам бухарского эмира. Эзизу уже были известны планы англичан: только за два дня до этого к нему приезжали два английских офицера. Они старались разведать силу его конницы, а главное — убедить его в необходимости выступить совместно с Джунаид-ханом. Эзиз-хан с почетом принял гостей, хорошо угостил их, но проводил без определенного ответа. После долгих раздумий он дал Джунаид-хану такой ответ: «Хан-ага! Я думаю, что опасно тратить наши силы, нападая на Чарджоу. Если ты спокоен за свое положение со стороны Хивы и если у тебя больше сил, чем нужно для твоего спокойствия, то лучше направь тысячу или хоть пять сотен джигитов сюда. Но прошу тебя направить их не белым, не Ораз-Сердару, а ко мне, в Ак-Алан. Нельзя доверять им узду наших коней. Они хотят использовать нас, а мы должны использовать их. Когда мы победим большевиков, это еще не будет означать, что власть — в наших руках. Все равно нам придется драться и с меньшевиками. Поэтому лучше полностью сохранить наши силы в теперешнее смутное время.
Многочтимый хан-ага! Конечно, мой ум короче твоего. Если твои намерения будут иными, дай мне знать об этом».
Глава двенадцатая
Ребятишки бегали по аулу и сообщали всем и каждому радостную весть:
— Поздравляем! У Артыка родился сын!
Из кибитки Артыка раздавалось: «Уа, уа!..» Крик ребенка наполнял гордостью Нурджахан, давно ожидавшую внука. Больше шестнадцати лет прошло с тех пор, как в последний раз появился в ее семье новорожденный. Новое существо, пришедшее в мир от Артыка и Айны, внесло с собой новое счастье в черную кибитку. Нурджахан суетилась, вся охваченная радостными заботами.
Голос ребенка ласкал и слух Артыка. В его жизни произошла перемена, полная глубокого смысла: теперь он — отец, это от него появилось потомство. В то же время он чувствовал себя как-то неловко, стеснялся поназываться на людях. Ему казалось, что каждый встречный скажет: «Ну Артык, как же тебе не совестно быть таким счастливым!» И Артык невольно улыбался.
Шекер делилась своей радостью с подругами. Родись этот ребенок два года назад, она сама побежала бы поздравлять аул. Но теперь она считала себя взрослой девушкой.
Конечно, больше всех радовалась сыну Айна. За полтора года уже третий раз совершался перелом в ее жизни: сначала она стала невестой Артыка, потом вышла за него замуж и, наконец, стала матерью. И каждый раз она испытывала новое счастье. Теперь ее особенно радовало то, что исполнились мечты Нурджахан и оправдались надежды Артыка.
Едва взошло солнце, как пришел служитель мечети. Стоя с западной стороны кибитки, он прокричал призыв на молитву, затем перешел на восточную сторону и прочел славословие аллаху. Это означало, что родился мальчик. Родись девочка, муэдзин не пришел бы сюда славословить аллаха. Рождение девочки встречали с недовольством, заранее считали ее чужой в доме, чьей-то будущей рабыней. Иной отец девочки, услышав шепот: «Отрежь пуповину!» — ворчал: «Не пуповину отрежь, а горло ей перережь!»