Проводив Ашира в пески, Кельхан стал обдумывать, как обеспечить безопасный переход своего отряда в расположение красноармейских частей. Но не успел он посоветоваться со своими командирами и преданными ему людьми, как в жизни его наступила перемена. Командующий фронтом Ораз-Сердар пригласил его в свой вагон и повел с ним откровенную беседу.
— Кельхан, — обратился он к сотнику, — я давно приглядываюсь к тебе и доволен тобой. Мне хотелось бы назначить тебя на более высокий пост, потому я и решил с тобой побеседовать. Прежде всего прошу тебя: будь со мной вполне откровенен. На все вопросы отвечай не стесняясь, как понимаешь.
Сотник понял слова командующего по-своему: «Ораз-Сердар, должно быть, пронюхал, что я собираюсь перейти на сторону большевиков, вот и допытывается хитростью, хочет, чтобы я сам все рассказал...»
— Сердар-ага, что знаю — не скрою, — ответил Кельхан.
Заметив его смущение, командующий заговорил еще более горячо:
— Кельхан! Я тебе — как отец, доверяю полностью свое сердце, и ты не таи от меня ничего.
Кельхан совсем растерялся. «Ну, пропал!» — подумал он. А Ораз-Сердар, словно не замечая его состояния, продолжал:
— Пусть наш разговор останется в стенах этой комнаты. Я хотел бы, чтобы он был на благо туркменского народа.
— Сердар-ага! Я сын туркмена! — воскликнул Кельхан.
Этот ответ удовлетворил Ораз-Сердара. Он подвинул стул поближе к сотнику:
— Кельхан, я повторяю: пусть все, о чем мы будем говорить, останется между нами.
— Сердар-ага, хоть ты и приглядывался ко мне, а вижу, вовсе не знаешь меня; повторяю снова: я — сын туркмена!
— Молодец, Кельхан! — Ораз-Сердар пытливо взглянул в лицо собеседнику и осторожно начал: — В последнее время Эзиз-хан начинает вызывать у меня подозрения...
Кельхан, сразу поняв, о чем пойдет разговор, перебил командующего:
— У нас тоже.
— Значит, я не ошибся, — продолжал Ораз-Сердар. — Эзиз думает только о себе, о том, чтобы стать ханом над всеми туркменами. Он не понимает, что времена ханства кончились еще при жизни моего отца. Он только сеет распри среди туркмен.
— А почему ушел от него Артык? — не удержавшись, сказал Кельхан.
— Артык?..
— Он со своей сотней перешел на сторону большевиков. А сотню Артыка можно считать за полк. Мы ее потеряли из-за глупого зазнайства Эзиза.
— А, помню. Этот удалец в Пендинской степи разгромил сотню сипаев и нашу лучшую офицерскую роту.
— Сердар-ага, говорю вам: против сотни Артыка полк не устоит! А если Эзиз не изменит свою политику, то, пожалуй, большинство наших конников перейдет к Артыку. — Тут Кельхан почувствовал, что хватил через край в разговоре с командующим, но тот, видимо, был далек от подозрений и задумчиво произнес:
— Это ясно...
Помолчав немного, Ораз-Сердар протянул руку к столику, на котором стояла бутылка водки, налил рюмку и протянул ее Кельхану. По-видимому, он забыл, кто его собеседник. Кельхан с удивлением посмотрел на командующего:
— Сердар-ага... — нерешительно сказал он и тут же подумал: «Баяры пьют, а если и мне попробовать?» Он уже протянул было руку, но командующий сам выпил водку и заговорил почти шепотом:
— Я хочу обессилить Эзиза...
— А хватит силы на это?
— Отсюда мое желание поговорить с тобой. Конечно, если ты и другие сотники останутся с Эзизом, мне будет трудней.
— Если б дело было только за мной...
— Я считаю тебя за половину отряда Эзиза, а после этого разговора, — даже и всем его отрядом.
— Эзиз, — старый ворон, он не поддастся на пулю!
— Против ворона есть орел, — самодовольно произнес Ораз-Сердар, явно подразумевая здесь себя. — Достаточно орлу взмахнуть крылом — и от ворона только перья посыплются. А кроме того, есть лиса. У нее тысяча и одна хитрость. Не попадается ворон на одну, попадется на другую. Сейчас против Эзиза — орел и лиса.
— Если так, то...
— Эзиз никого не хочет признавать над собой. Он не выполняет приказов штаба, вызывающе держит себя перед господином Фунтиковым, можно сказать, ни во что не ставит его. А у себя в Ак-Алане он, говорят, только развратничает, позоря ислам.
Кельхан с удивлением посмотрел на командующего: «Говоришь об исламе, а сам, видно, без бутылки и дня не можешь прожить».
Ораз-Сердар, посмотрев пьяными глазами на сотни-ка, продолжал:
— Наши союзники принимают меры к тому, чтобы изловить Эзиза. Их контрразведка уже действует. Имеются разные планы... Одним словом, через несколько дней ты кое-что услышишь.
При этих словах Кельхан снова почувствовал себя нехорошо. Раз уж вмешались англичане, добра не жди — Эзиза сцапают, да и его сотникам может непоздоровиться. Но командующий вдруг заявил:
— Я хочу назначить тебя начальником отряда вместо Эзиза.
У Кельхана сразу отлегло от сердца. Глаза его загорелись. Не зная, как благодарить командующего, что сказать, он по-иному взглянул на бутылку, в которой было еще больше половины белой жидкости, и неожиданно заявил:
— Сердар-ага, это что, питье? Надо бы попробовать!
Ораз-Сердар живо ухватился за бутылку:
— А ты когда-нибудь пробовал?
— Нет, Сердар-ага. Но раз хорошие люди пьют, почему бы и мне не попробовать?
Ораз-Сердар налил две рюмки и чокнулся:
- За удачу!
Водка обожгла внутренности сотника. Не помня себя, он вскочил задыхаясь:
— Сердар-ara, что это такое?
— Это водка — то же, что и вино.
— Значит, водка — огонь?
Ораз-Сердар встал, похлопал сотника по плечу:
— Кельхан! Отныне ты начальник тедженского отряда. Только пока нигде об этом не говори. Тайком готовь джигитов, настраивай их против Эзиза. Чтобы не мешал тебе и нам, надо незаметно схватить или уничтожить и Кизылхана. Через два-три дня, как только Эзиз попадет в наши руки, объяви джигитам о выдаче трехмесячного оклада жалованья и нового обмундирования.
Кельхан тоже поднялся. Под его длинными усами проскользнула горделивая улыбка:
— Сердар-ага, будь спокоен! На меня можно положиться.
В это время Ораз-Сердару подали телеграмму. Взглянув на нее, командующий хлопнул рукой по столу:
— Да озарятся очи твои, Кельхан! Хитрость лисы удалась — ворон в клетке!
В течение трех дней после этого Кельхан ничего не мог предпринять в отношении Кизылхана. Весть об аресте Эзиза вызвала в отряде волнения.
Кизылхан собрал командиров и потребовал немедленного нападения на штаб Ораз-Сердара. Кельхан выступил против него. Оба схватились за револьверы. Но вмешались другие, стали успокаивать сотников. Кельхан понял, что сгоряча допустил ошибку. По совету Ораз-Сердара, он должен был действовать с осторожностью лисы. Следовало согласиться с планом Кизылхана, но потребовать отсрочки. Нападение было бы отсрочено, а тем временем можно было бы сообщить о заговоре в штаб и арестовать Кизылхана. Кельхан поспешил исправить свою ошибку.
— Кизылхан, — миролюбиво заговорил он, — я погорячился, прости. Ты, конечно, прав! Но сейчас нам не дадут и пошевелиться. Сейчас следят за каждым нашим шагом. Пусть пройдет два-три дня, наши враги успокоятся, и тогда мы нападем.
Кизылхан молчал.
В тот же день Кельхан сообщил о намерениях Кизылхана в штаб.
Разгадал ли Кизылхан замыслы Кельхана, или решил действовать иным путем, но с наступлением темноты он снялся со стоянки и ушел со своей сотней в неизвестном направлении.
Глава девятнадцатая
В разгар весны Артык со своею конницей все еще стоял на станции Равнина. Долгое бездействие раздражало его. Он не раз просился пойти в глубокую разведку, но Иван Тимофеевич, хорошо зная его характер, не разрешал. Он знал, что Артык не удержится, чтобы не ввязаться в бой. Если не встретит достаточного сопротивления, он пройдет до самого Байрам-Али, в результате подняв преждевременный переполох в стане белых, сорвет тщательно подготовляемое наступление. Он видел, что Тыжденко хорошо влиял на Артыка, но был уверен, что в боевой обстановке и Алеша не смог бы остановить его.
У Артыка заговорило самолюбие. Он думал: «Других посылают в разведку, а я что же — не справлюсь?..»
Весеннее солнце стояло высоко над землей. Артык медленно шагал в стороне от железной дороги, опустив . голову. Удалившись от станции, он поднялся на бугор и посмотрел вокруг. Молодые травинки только что пробивались сквозь почву. Проснулось все живое. Мыши, ящерицы шмыгали повсюду. На песчанике видны были следы лисицы и зайца. В небе звенели жаворонки. Под ласковым весенним солнцем всякой твари — и свадьба и праздник.
Но Артыку теснило сердце. Несколько минут он неподвижно стоял на бугре.
Тыжденко, заметив, что Артык чем-то расстроен, потихоньку двинулся вслед за ним. Поднявшись на бугор, он подошел к Артыку и оживленно заговорил:
— Посмотри, Артык, как хорошо вокруг! Весеннее солнце пробудило землю и все живое на ней.
Артык, не меняя позы, еле слышно ответил:
— Вижу.
— А почему ты такой невеселый?
Артык пристально посмотрел на своего комиссара.
— Ты не знаешь причины?
— Нет.
— Если не знаешь, скажу: солнце, давшее жизнь всему живому, не дало ее мне.
— Но ты — живой?
— Нет, Алеша, я не живой. Сколько уже месяцев мы стоим здесь без дела, никуда не двигаясь.
— Я понимаю тебя, Артык. Ребенок торопится, а шелковица созревает в свое время.
— Нет, Алеша, я не ребенок. Я очень хорошо понимаю, зачем я бросил свою семью, родной аул и пришел сюда. Я знаю, что взоры моих близких все время обращены на дорогу. Конечно, это не так важно. Но народ?.. Кровожадные хищники продолжают терзать его грудь. Почему мы не спешим на его зов? Или мы боимся хищников? Почему нам не померяться с ними силами?.. Вот это меня и мучает
— Что, командование этого не понимает? Ты думаешь, у Чернышова душа не болит?
— Почему ж тогда мы столько времени стоим здесь?
Тыжденко положил руку на плечо Артыка:
— Друг мой, что важнее — открыть дорогу сначала на Ашхабад или на Москву?