— Ой, дорогой братец! — воскликнула она. — Скорей бы пришли Мавы, Артык и другие, не то Теджен сквозь землю провалится!
Артамонов, который хорошо говорил по-туркменски, насторожился:
— Почему Теджен должен провалиться сквозь землю?
— А как же ему не провалиться? Этот проклятый превратил его в дом разврата!
— Кто?
— О ком говорите, тот и есть. Из аула приводят молодых женщин, говорят, что они должны дать какие-то показания, — и не возвращают их ни к мужу, ни к родителям, а оставляют в доме какого-нибудь проклятого. Мы, говорят, еще должны допросить ее, а сами вокруг нее, как кобели вокруг суки. Да видано ли такое позорище! Я вот из тех женщин, которые собираются в женотделе у Анны Петровны Чернышовой. Всюду и везде мы говорим о свободе и равноправии женщин. А разве такая свобода нам нужна?
— Может быть, ты назовешь кого-нибудь из этих преступников?
— Ах, пусть провалятся их дома и они сами! Это делают люди все того же волостного, который раньше у нас в ауле всем заправлял, а теперь ходит здесь в больших начальниках!.. Этот негодяй — позор для советской власти!
Гневно сверкнув глазами, Майса повернулась к выходу. Артамонов ее не удерживал. На другой день Ходжамурад уже сидел за решеткой. Комиссия дала указание освободить Сары и еще нескольких, арестованных Ходжамурадом, а в отношении остальных произвести срочное расследование. Затем члены комиссии выехали в аулы.
После речи Артамонова на митинге в ауле Гоша выступали многие дейхане. Они рассказали все, что знали об арестованном Ходжамураде, горячо говорили о своих нуждах. Сары говорил не торопясь, обдумывая и взвешивая каждое слово:
— Сыны рабочих и дейхан кровь свою проливают за счастливую жизнь. Враг слабеет, советская власть крепнет день ото дня. Дейханин теперь может говорить о своих желаниях и надеждах открыто, не боясь никого. Конечно, еще не совсем разрушена старая крепость. В советских учреждениях еще немало сидит старых волостных, арчинов, этих волков в овечьей шкуре. Это они мешают решить многие важные для дейхан дела. Постановление советского правительства о земле и воде все еще лежит в сундуке под замком. Дейхане хорошо понимают, что меня и таких, как я, не советская власть за решетку сажала, а вот эта кучка негодяев. Понимаем мы и то, что так не будет долго продолжаться. Даже когда выкорчевываешь старую колючку, и то приходится остерегаться — она царапается. Так и тут. Что в этом особенного? — Он передохнул и закончил свою речь обращением к членам комиссии: — Вы, товарищи комиссия, побывайте и в других аулах Тедженского уезда. Там скажут вам то же самое, о чем говорили мы. Правду теперь не трудно найти. А мы верим, что, как сказал товарищ Артамонов, наступят перемены и дейхане получат все то, что обещала им советская власть.
Артамонов обещал, что областной совет вынесет особое постановление по дейханскому вопросу, что аульные советы будут переизбраны в дейхане получат возможность решать свои дела на основе советских законов.
После собрания ему захотелось поговорить с одним бедно одетым дейханином. Он подошел к нему и спросил:
— Товарищ, как тебя зовут?
Дейханин посмотрел на председателя комиссии, на его пряди седых волос, выбившихся из-под фуражки, и неторопливо ответил:
— Меня зовут Гандым.
— А меня — Николай Матвеевич Артамонов. Будем знакомы!
Гандым с недоверием посмотрел на него:
— Ой, где ж ты нашел такое длинное имя? Да я и не выговорю его. Если не обидишься, буду звать тебя просто тебериш (Тебериш — то есть товарищ).
— Ладно, товарищ Гандым! Я хочу с тобой по-дружески поговорить; не стесняйся и не опасайся меня, говори все, что у тебя лежит на сердце.
— А чего мне тебя бояться, тебериш? Я ведь вижу, что ты не разгонишь мое стадо, не разорвешь мой халат. Чего мне бояться простого человека, когда я не боялся и самого царя? Что для меня старшина или бывший наш бай Халназар? Я бедный, простой человек, и с меня взять нечего. Когда нечего стало есть, — взял топор на плечо и пошел с народом на белого царя! А ты— наш, тебериш. Ты, говорят, один из тех, кто свалил царя. Давай поговорим, если хочешь.
Прямая речь Гандыма понравилась Артамонову.
— Молодец, товарищ Гандым! — похвалил он и спросил: — Как ты смотришь на советскую власть?
— А как приедет, так и смотрю. Если приезжает спесивый да злой, — чего ж мне радоваться? Ты не обижайся на это. Тебе я рад, как доброму гостю.
— Хорошо. А кем ты недоволен?
— Э-эх, тебериш! Еще много летит из города, нахлестывая коней, как будто за ними гонятся; поднимут пыль, чтоб народ запугать. Только я ведь тебе говорил, что я такой человек — не пугаюсь!
— Что же они делают в ауле?
— А что им делать! У меня им нечего взять. А других общипывают до голой кожи. Эх, как говорится, если начну считать...
— По-твоему, какая же власть лучше?
— Я уже сказал тебе, что мы воевали против царя. Против Советов, конечно, не пойдем. Но если велят напасть на таких, как Ходжамурад, я опять возьмусь за топор!
— Товарищ Гандым, у тебя есть надел земли и воды?
— Да, есть немного воды, на одного... И то, если останется от баев.
— Это почему?.. По советским законам и вода и земля принадлежит дейханам.
— Э-э, тебериш! Оттого, что виноград вспомнишь, во рту сладко не станет. Как ты ни говори, все равно водой распоряжаются баи. А без воды что в ней, в земле? Одна пыль.
— А чем же аулсовет занимается?
— Совет у нас двубожий и двурожий — байский сынок да святой ходжа.
— Кто?
— Баллы-хан. У него один бог — аллах, а другой — жена. Да еще третий был бог — тот самый хромой мирза, которого вы расстреляли. К нам Баллы стоит затылком, а лицом — к богам. Народ считает его хуже собаки. А Ходжамурад выбрал его арчином.
— По-твоему, кого бы надо выбрать в совет?
— Если по-моему, — схватил бы я за ворот байского сынка и отправил туда же, к Ходжамураду, а пестроглазого ходжу и близко не подпустил бы к совету. Я бы волостным поставил Сары, а баяром для народа — Артыка. Ты знаешь Артыка?
— Артыка?
— Наверно, знаешь! Он тоже, говорят, теперь начальник. Когда красные взяли Теджен, он приезжал к нам. Его зовут Артык Бабалы.
— А, Артык Бабалы! Командир Туркменского полка? Знаю.
— Командир чего, сказал?
— Атлыбаши (Атлыбаши — начальник конницы).
— Если знаешь, я б его на место губернатора посадил. Артык Бабалы — настоящий мужчина. Когда Баллы хотел отнять у меня пшеницу, он отстегал его плетью. А в голодный год он спас весь наш аул... Эх, как мы делили пшеницу Халназар-бая! Что делала Атайры-гелин! — Гандым громко рассмеялся и даже ухватился за плечо стоявшего рядом дейханина. — Эх, тебериш, ты бы посмотрел!..
Артамонов был доволен разговором с Гандымом, считая, что он отражает настроения дейханства, беднейшей его части. Но неожиданный смех Гандыма заставил его усомниться: «Нормальный ли это человек?..» В этот момент Гандыму вспомнился его погибший брат, его единственный красный верблюд, уведенный арчином Бабаханом, все обиды, которые вынес он на своем веку от начальства да баев, — и смех его перешел в рыдания, Артамонов с трудом успокоил его. Когда Гандым пришел в себя, он серьезно взглянул в глаза собеседнику:
— Тебериш, не удивляйся! Жизнь довела меня до этого... А кто я такой — знает Артык Бабалы, ты спроси его.
Видя, что Артамонов собирается уезжать, Гандым обратился к нему:
— У меня к тебе просьба: увидишь Артыка, передай привет от Гандыма. Да еще скажи: сынок его уже ходит. Наверное, он всегда думает о своем Бабалы. Может быть, и у тебя есть сын? Лучше б ты своими глазами увидел Бабалы. Ведь Артык обязательно спросит тебя о нем. Обидится, если скажешь, что не видел.
Артамонов похлопал Гандыма по плечу:
— Правильно рассуждаешь, товарищ Гандым. Если семья Артыка здесь, как же не повидаться с ней? Идем!
Дейхане аула не давали семье Артыка почувствовать его отсутствие. Перед дверью кибитки был сложен нарубленный для очага саксаул. Два откормленных барана жевали жвачку. Когда гости вошли в кибитку, Бабалы и в самом деле встал на ноги, качаясь из стороны в сторону и пытаясь шагнуть.
Взглянув на Айну, Артамонов подумал, что узкие, точно вычерченные брови Бабалы похожи на ее брови. Но в глазах мальчугана он увидел зрачки Артыка. Посмотрев на сжатые кулачки, он сказал:
— Э-э, ты будешь хорошим бойцом! Расспросив о жизни семьи, Николай Матвеевич хотел уйти, но Айна не пустила его.
— Артыка дома нет, но есть Айна. Туркмены не позволяют гостю уйти, не отведав хлеба-соли. Посидите немного. Вот поговорите с матерью Артыка.
Николай Матвеевич сел рядом с Гандымом у очага. Айна расстелила перед ними скатерть, поставила чай, свежий хлеб, полную миску холодного мяса. Нурджа-хан, не удовлетворившись тем, что гость рассказал уже об. Артыке, несколько раз переспросила его о здоровье сына, об Ашире. Думая, что Артамонов плохо знает их, она с недоверием слушала его и расспрашивала о всех приметах Артыка.
— Боже мой, хоть бы вернулись они живыми, здоровыми!
Наконец, Николай Матвеевич, поблагодарив за угощение, поднялся — дела не ждали, надо было спешить в город. Айна дала ему вышитую сумочку для чая с просьбой передать Артыку. Николай Матвеевич стал с удивлением рассматривать искусную вышивку. Нурджахан сказала Шекер:
— Дочка, и ты принеси, — не найдется человека надежнее.
Шекер протянула Артамонову тюбетейку, которую давно уже держала в руках. Гандым спросил:
— А это кому?
— Это Шекер сшила Аширу, — ответила Айна. — Если одному пошлем подарок, другой обидится.
— Вот это хорошо! — одобрил Гандым. — Кто же, кроме тебя, сошьет тюбетейку Аширу?
Николай Матвеевич посмотрел на стыдливо улыбающуюся девушку. Но Гандым понял, почему Шекер заботится об Ашире, и сказал Нурджахан:
— Когда Артык и Ашир, бог даст, вернутся благополучно, устроим большой той.
У Шекер просияло лицо, когда она услышала, что мать с этим согласна. Скрывая волнение, она отвернулась, и Артамонову стало все понятно: по-видимому, тюбетейку неспроста посылают Аширу.