Айна, всхлипывая, стала упрашивать:
— Мама!.. Кто же у меня есть, кроме тебя!.. Сжалься надо мной! Не бросай в огонь своими руками!
— Замолчи, ужаленная змеей! Я хочу тебе счастья! А ты тут...
Айна прервала ее:
— Не хочу я такого счастья!
— Ты сейчас плачешь, а там благодарить будешь! И я когда-то лила слезы.
— Мама, не мсти за себя!
Мама вздрогнула. Вдруг она швырнула на ковер пиалу, из которой пила, и крикнула:
— Ах ты, чтоб тебе остригли башку! Чтоб тебя на куски изрубили! Я ей добра желаю, а она вон какие слова...
— Лучше быть на куски изрубленной, чем попасть в кибитку постылого!
— Замолчи! Я знаю, что делаю!
Айна долго сдерживалась, но теперь она дала волю своему гневу. Она хорошо помнила, как мачеха в детстве трясла ее за плечи и приговаривала: «Почему ты не пропала, противная!» Тогда лицо ее становилось таким же злым, как сейчас. Она угрожала Айне: «Ух ты, дрянь этакая! Вот погоди — продам тебя самому скверному!» Может быть, у Мамы и не было такого намерения, но Айне теперь казалось, что это было давним решением. И она, наполнив свои слова ядом, сказала:
— Если б ты была родной матерью, то пожалела б меня! Со своей Соной ты, конечно, так не поступишь...
Тогда Мама, задрожав от обиды, запричитала:
— Правду говорят: «Платой неверного будет черная сабля». Так-то ты платишь мне за все, что я для тебя сделала! И в холод и в зной нянчилась с тобой, недоедала, недосыпала, только бы никто не бросил упрека, что я не родная мать... — Горло у нее перехватило, глаза наполнились слезами.
Обе заплакали.
— Мама! — снова взмолилась Айна, протягивая руки.
Но мачеха оттолкнула ее:
— Убирайся прочь, чтоб тебе не видеть светлого дня до самой смерти!
Айна со стоном упала на ковер и зарыдала.
Глава двадцать пятая
Когда Нобат-бай и Покги Вала вошли во двор, вышедший им навстречу слуга показал рукой на маленький домик:
— Если вы гости, идите туда.
Слова слуги и указанное им строеньице не удовлетворили Покги. Не долго думая, он спросил:
— А где живет Гюльджамал-хан?
Оказывается они вошли во двор не с той стороны. Домик для гостей находился слева. Справа виднелись два дома из жженого кирпича, под железной крышей Слуга указал на дом поменьше.
Покги и Нобат-бай двинулись по указанному направлению. Слуга крикнул им вслед:
— Эй, люди! Помещение для гостей здесь!
Покги обернулся и важно произнес:
— Мы не из тех гостей, которые пойдут туда!
Покги Вала не знал в лицо Гюльджамал-хан, но так как она была из рода Амаша-Гапанов, то он считал ее своей родственницей и верил, что она с радостью встретит его. Для ее детей он купил в подарок фунт конфет в красных и синих бумажках с бахромой на концах.
Было далеко за полдень. Тени толстяка Покги и Ноба-бая, подергиваясь, проплыли по стене, а затем сразу удлинившись, скользнули вдоль дома.
Эти тени нарушили размышления старухи, которая сидела на открытой веранде. К ней, кроме близких, редко кто заходил; слуги парами не ходили, из тех, кто бывал у нее, никто не имел обыкновения появляться с задней стороны дома. Не успела она взглянуть, кому принадлежат тени, как два человека остановились у веранды и в один голос сказали:
— Салям!
Старуха, увидев перед собой незнакомых людей, ответила холодно:
— Здравствуйте!
Это была сама Гюльджамал-хан. Она только что хотела кликнуть слугу, чтобы он показал помещение для гостей, как Покги, сбросил свой хурджун (Хурджун — переметная сумка) на веранду, протянул руку, придерживая рукав:
— Давай-ка поздороваемся, тетушка Гюльджамал!
Гюльджамал-хан растерялась от неожиданности. Решив, что это кто-нибудь из дальних родственников, она обеими ладонями слегка ударила но рукаву толстяка. Потом протянулась рука другого человека. Когда она так же хлопнула ладонями о ватный рукав Нобат-бая, поднялось облачко пыли.
Покги без приглашения уселся на большой ковер и поджал под себя ноги. Гюльджамал-хан пристально смотрела на гостей и не могла понять, кто они и откуда. По самоуверенности толстяка, по его полному красному лицу и по той бесцеремонности, с какой он расселся на ковре, она склонна была принять его за ходжу.
— Ну, гости, спрашивайте, — обратилась она к обоим.
— О нет, Гюльджамал-эдже, начинать тебе!
— Вы — не потомки пророка?
— Откуда ты, оттуда и мы! — ответил Покги.
Гюльджамад-хан опять пристально взглянула на одного, затем на другого и опять ни в одном из них не признала никого из своей многочисленной родни.
При виде Гюльджамал-хан, ее высокомерной холодности Нобат-бай совсем опешил и стоял в нерешительности. Заметив, что он устало переминается с ноги на ногу, Гюльджамал пригласила:
— Проходите, садитесь.
Покги начал спрашивать о здоровье. Казалось, вопросам не будет конца. Нобат-бай тем временем с любопытством рассматривал владетельную вдову.
Старухе было уже лет под семьдесят, однако стан ее был прям и живые черные глаза не потеряли блеска. Роста она была небольшого, не худая, морщины были мало заметны на ее полном лице, но беззубый рот и запавшие губы выдавали ее преклонный возраст. В одежде ее Нобат-бай не заметил ничего, что бы сильно отличало ее от состоятельных женщин аула. На ней было обыкновенное синее платье, на голове — маленькая шапочка, покрытая белым тонкого шелка платком. Но золотые браслеты с драгоценными камнями, кольца с яхонтами, каких Нобат никогда не видел на байских женах, свидетельствовали о ее богатстве.
Покги уже надоел старухе своими вопросами, и она ждала, когда он кончит, чтобы спросить, кто он и откуда родом. Но болтливый толстяк вдруг сам выпалил:
— Тетушка Гюльджамал, мы из твоих родственников. Если ты из Амаша-Гапанов, то мы из Амаша-Туджинов аула Гоша; и ты Амаша, и мы Амаша — настоящие твои братья! И Непес-бек — зять нашего аула!
На первый взгляд гости не понравились Гюльджамал-хан. Она никого, кроме самых близких людей, не принимала в своих личных покоях и поэтому в душе проклинала своих слуг. Но болтовня Покги оживила ее воспоминания о родном ауле. Она приказала принести чай и стала беседовать с толстяком, вспоминая те времена, когда была девушкой.
Гюльджамал происходила из байской семьи. Имя ее отца было хорошо известно в крае. Когда ее выдали замуж за Нурберды-хана, к ее имени прибавился ханский титул и положением своим она затмила отца. Она особенно гордилась тем, что вырастила сына Юсуп-хана и внука Гарры-хана. Ее радовал блеск на их плечах, хотя сильно огорчало пристрастие обоих к разгульной жизни. Вечное пьянство в доме, однако, не мешало Юсуп-хану владычествовать над народом, а Гарры-хану позволило близко сойтись в Петербурге с сынками придворной знати. Уже в преклонном возрасте Гюльджамал-хан ездила в Петербург, «побраталась» с белым царем и преподнесла ему самый красивый шелковый ковер, который когда-либо ткали туркменки. Это возвысило маленькую женщину в глазах народа. «Брат» и «сестра» обменялись дарами: царь передал в личную собственность Гюльджамал-хан большой канал, а она перевела во владения царя все земли Байрам-Али.
Гюльджамал-хан решила, что перед ней — важные лица. Щупая своими черными глазами внушительную фигуру толстяка Покги, она стала даже находить в нем черты сходства со своим братом Непес-беком. Подарочек, который Покги, вынув из хурджуна, бросил на ковер, не произвел на нее никакого впечатления. Но, покосившись на красный узелок, она вспомнила, что и Непес-бек всегда привозил такой узелок, и подумала, что тут дорог не подарок, а проявление родственных чувств.
Чай, который они пили в густой тени дома, привел Покги в благодушное настроение. Постучав о зубы своей тыковкой, он наполнил рот табаком и, причмокивая, говорил без умолку. Скоро ему понадобилось сплюнуть. Дома у себя это было просто: он отгибал край кошмы, вырывал пальцем ямку в земле и выплевывал жвачку. Здесь ковер лежал на крашеном полу, кругом было чисто. Покги, оглядываясь, искал место, куда можно бы сплюнуть; в уголках губ у него уже показалась зеленоватая жижица. Не найдя подходящего места, он подошел к перилам веранды и выплюнул все изо рта под стенку. Изжеванный зеленый табак, как помет дрофы, расплющился на чисто выметенной дорожке.
Гюльджамал-хан в это время была занята разговором с Нобат-баем и не видела, что творилось с Покги. Она услышала только плевок и, оглянувшись, увидела зеленый ошметок на белом песке. Поморщившись, она все же сочла неудобным делать замечание родственнику и крикнула в сторону комнат:
— Принесите плевательницу!
Покги, ничуть не смущаясь, отер грязным платком зеленоватую слюну и сказал:
— Спасибо, тетушка Гюльджамал, ты умеешь угодить сердцу!
Гюльджамал-хан не знала, зачем пожаловали родственники, но догадывалась. Зашла речь о войне, о наборе на тыловые работы. Покги Вала заговорил, наконец, о цели приезда:
— Гюльджамал-эдже, набор на тыловые работы — бедствие для народа. Народ не знает, как отвести эту напасть. Но если создатель захочет, он все может: распространилась весть, что Гюльджамал-хан поедет к белому царю, попросит освободить туркмен от набора.
Старуха приняла гордый вид. Сморщенной рукой она погладила седые волосы и сказала:
— Да, Покги-бек, бог внушил мне такое намерение. Я считаю своим долгом избавить народ от этой беды.
Покги и в самом деле почувствовал себя беком. То, что сама Гюльджамал-хан величала его титулом своих братьев, заставило его приосаниться.
— Да, мы слышали, что народ собирает деньги на твою поездку. Вот и нас с Нобат-мирабом отправили к тебе. Мы тоже, сколько могли, привезли тебе на расходы.
— Когда выезжали сюда, известили об этом господина полковника?
— Нет. Считали это излишним. Спросишь — не пустит.
— Было б лучше, если бы вы приехали с его разрешения. Правда, сюда ваш полковник не осмелится сунуться.
— Ну и хорошо!
— Да, но позднее он может подвергнуть вас наказанию.