Разговаривая с Мамой, Ашир украдкой бросал взгляды в сторону Айны. Обычно жизнерадостная, она теперь была печальна. Щеки поблекли, веки припухли, как после бессонной ночи, живые черные глаза больше не излучали света.
Ашир, собственно, только затем и пришел, чтобы разведать самочувствие Айны, а если представится случай, переброситься с ней несколькими словами. Будто не замечая состояния Айны, Ашир стал шутить, но не смог заставить девушку улыбнуться. Однако ему нужно было хотя бы поймать взгляд, и он заговорил о том, что должно было больше всего волновать девушку.
— Да, говорят, вы выдаете дочь замуж?
— Верно, сынок, — тотчас отозвалась Мама. — Завтра той. Я дала знать твоей матери, пусть и она придет повеселиться у нас.
— Мать просила не сердиться на нее. Она очень хотела бы прийти, но дыни, арбузы гниют — она не может отлучиться с бахчи... Айну отдаете в дом Халназаров?
— Да, сынок, я решила отдать дочку в такое место, где ей будет хорошо. У Айны ни в чем не будет недостатка.
— Конечно. Разве останется у нее хоть одно неисполненное желание, когда она станет невесткою бая?
Сказав это, Ашир скосил глаза на Айну, — та ответила ему гневным взглядом. Глаза ее были влажны. Она отвернулась, и Ашир заметил, что плечи ее вздрагивают.
У Ашира не хватило сил оставаться дольше, и он поднялся. Хотя через соседку Айне уже дали знать, что в эту ночь Артык попытается бежать с ней, Аширу хотелось еще раз как-нибудь подтвердить это.
— Ну, тетушка Мама, будьте здоровы!
— Куда торопишься, сынок? Выпей чаю!
— Я этой ночью должен с товарищем караулить гумно. Он ждет меня.
Ашир шагнул к выходу и увидел, с каким беспокойством взглянула на него Айна. Видимо, девушка поняла, что хотел сказать друг Артыка. Она тотчас сложила свое шитье и встала. Этим она, казалось, хотела сказать: «Я готова». И Ашир это понял.
Выйдя из кибитки, он направился к халназаровскому ряду. При виде огромного рва, наполненного пшеницей, Ашир подумал: «Ну, тут не меньше трех тысяч верблюжьих вьюков! А сколько у них еще в скирдах!».
В тени халназаровского дома люди сидели за чаем и оживленно беседовали. Ашира никто не заметил. Он подсел к краю круга и прислушался к разговору. Речь шла о свадьбе. Толстяк Покги жевал табак и, пуская слюну, говорил:
— Халназар-бай, хорошо ли ты приготовился к тою? Ведь завтра привалит уйма народу!
Халназар, гладя свою свежевыбритую голову, сказал с сомнением:
— Народу сейчас не до праздников. Стоит ли устраивать скачки с призами?
Действительно, у народа было достаточно горя. В связи с жеребьевкой и ожиданием отправки на тыло-вые работы настроение у людей было подавленное. Никто в это время не устраивал свадебных праздников. В пурпурных одеждах, на разукрашенных конях ездили только сыновья баев, волостных да старшин.
Покги Вала, вытерев рот ладонью, сказал:
— Ну, о чем тут беспокоиться! Разве Гюльджамал-хан не дала слово избавить народ от беды?
Черкез, уставившись в маленькие глазки толстяка, раздраженно ответил ему:
— Гюльджамал-хан дала слово! Ты столько болтал о том, что она освободит от тыловых работ... А этого что-то не видно! Не понимаю, как у тебя поворачивается язык говорить все одно и то же о Гюльджамал-хан. Мне кажется, все это была только приманка, чтобы собрать дань с народа.
Раздались голоса:
— Да, пять тысяч рублей она проглотила!
— Не пять тысяч рублей, а целую гору вырванной у народа пшеницы!
— Ну и горло же у старушки!
Покги прервал эти колкие выкрики, решив повернуть разговор в другую сторону:
— Люди! Зачем омрачать праздник? Пусть хоть один день будет веселым! Надо сделать так, чтобы на тое у Халназара народ позабыл про свои горести и печали.
Ашир заерзал на месте и чуть не крикнул: «Я первый постараюсь омрачить той Халназара!» Но, вспомнив, что для него гораздо важнее узнать о всех приготовлениях к свадьбе, он сдержал себя.
Халназар пытливо взглянул в лица своих собеседников. Видя, что даже близкие люди чувствуют себя подавленно, он решил подбодрить их и прикинулся щедрым.
— Покги-мираб, — обратился он к толстяку, — пусть будут скачки и призы, если желает народ! Пусть люди хоть немного повеселятся! Какой ты захочешь, такой и устроим той. Ничего не пожалею для праздника, сколько бы ни пришлось израсходовать добра. Халназар от этого беднее не станет!
— Хей, молодец!
Слова богача всколыхнули всех. Льстивые языки нашли работу:
— Бай-ага — человек благородный!
— Бай-ага, да увеличится твое богатство!
— Если что бывает у нас хорошего, так это всегда исходит от Халназар-бая!
В это время подошли двое певцов с дутарами в руках. Покги встретил их весело:
— Вот они и пожаловали на той!.. Бахши, вы пришли вовремя!
Один из бахши с редкой бороденкой ответил шуткой:
— Бай-ага, у нас всегда добрые намерения. Мы приходим к празднику, а не к покойнику, ищем живых, а не мертвых, как ишаны и ходжи!
— Ай, молодцы!
Человек в желтоватом халате, сгорбленный и седобородый, недовольно сморщил лицо:
— Сказать бы тебе эти слова при ходже! Ты не нашел бы дыры, куда сунуть свою мерзкую ложку (Презрительное название дутара)!
Бахши не обиделся и спокойно ответил:
— Сопы (Сопы (суфий) — аскет, мистик, монах), ты стоишь уже одной ногой в могиле, а слова твои все еще не стали слаще. И зачем тебе отравлять свои последние дни перед муками на том свете?
Покги Вала громко расхохотался:
— Что, сопыга, получил свое? Верно сказано: Азраил уже протянул руку к твоему вороту, а ты все не отказываешься от соблазна мучить людей. Или таково было поручение твоего пира? А что ты ответишь в тесной могиле на вопросы Мункира и Некира? (Мункир и Некир — ангел-защитник и ангел-допросчик).
Старый суфий был дядей Халназара по отцу. В молодости он натворил немало всяких дел и к старости решил замаливать грехи. Бухара и Хива были для него недосягаемы. Он хотел поехать в Ахал к ишану Хелим-Берды или в Мары к Сахат-Дурды, чтобы поступить к одному из них в мюриды (Мюрид — послушник, ученик пира). Несколько лет тому назад к Халназар-баю заехал знаменитый пир из Хивы, Бабанияз-ишан, живший в районе Векиля. Слава о нем шла по всему Теджену. Считалось, что Бабанияз-ишан очень силен в коране, на самом же деле он даже не мог правильно читать коран, так как бы неграмотным. Все письменные дела и писание талисманов выполнял для него всегда сопровождавший его мулла. Дядя Халназара стал умолять знаменитого ишана: «Пир мой, прими под свое покровительство грешного раба!» Бабанияз-ишан не мог отказать Халназару. Он сказал: «Встань, мой мюрид! Если богу угодно, я возьму тебя под свое покровительство. Отрешись, мой мюрид, от мира, откажись от наслаждений и радостей, и бог откроет для тебя дверь милосердия!» Он велел мулле записать в список суфиев имя нового мюрида, и с тех пор тот, отрешившись от всего мирского, стал жить по шариату.
Слова веселого толстяка об Азраиле, Мункире и Не-кире рассердили старого суфия, на глазах у него показались слезы. Схватившись за посох своими сухими руками, он встал и ушел, не произнеся ни слова.
Обоим бахши дали место в середине круга и стали просить, чтобы они попели немного до третьего намаза.
Голоса умолкли, наступила тишина. Нежные звуки дутара, затронув сокровенные чувства людей, усилили то, что было у них на душе. У некоторых лица посветлели, заулыбались. Покги не удержался и вскрикнул: «Ай, молодцы!» На других жалобные напевы навеяли грусть. Ашир нахмурился. В душе у него поднялось все наболевшее.
У бахши разгорячились головы, они пели с подъемом.
Покги сказал:
— Бахши, пусть это будет пробным началом праздника! А ну, спойте еще что-нибудь!
Бахши запел народную песню «Горы»:
Молитву предрассветную прочтя,
Я на заре переходил вас, горы...
Эта песня напомнила Аширу рассказы старого деда о временах туркменских набегов, и он подумал: «Вот на таком коне, как у Халназара, скакать бы по широким просторам песков, а потом отдыхать в мирных горных долинах!..» Но тут же мечту оборвала более трезвая мысль: уедешь — останется в ауле семья, да и что могут сделать пятьдесят всадников, будь они даже неотразимы, как огонь? И он решил: «Нет, если уж драться, так прямо посреди аула!»
Ашир первый услышал конский топот и, оглянувшись, увидел трех всадников. Передний конь показался ему очень знакомым. Когда всадники приблизились, у Аши-ра дрогнуло сердце: впереди, гордо выгибая шею, скакал гнедой Артыка!
Халназар-бай, Покги Вала и другие пошли навстречу гостям. С гнедого слез волостной Ходжамурад, за ним спешились старшина Бабахан и есаул. Ашир увидел огненный взгляд гнедого, его белое пятно на лбу, и ему захотелось обнять коня за шею. Он был уже совсем рядом, но в это время подошел Баллы, и повод гнедого оказался в чужих руках.
Что сделал бы Артык? Он вырвал бы повод из рук Баллы и ускакал на своем гнедом. Может, быть, в другое время так поступил бы и сам Ашир. Но он помнил, что предстояло ночью, и ноги его не сдвинулись с места.
Для волостного и старшины поверх кошмы разостлали большой ковер. В доме поднялась суета. Стали резать барана. Невестки Халназара забегали из кибитки в кибитку. Мехинли с кувшином за спиной побежала к колодцу.
Когда Халназар приглашал волостного и старшину, он думал, что они приедут в самый день тоя. Но они приехали сегодня, выказав ему этим особенное уважение. Впрочем, близкие и родственники бая уже начинали съезжаться. На дороге все чаще появлялись кони с развевающимися в челках шелковыми платками.
Бабахан первый поздравил Халназара:
— Господин бай! Да будет благополучен твой праздник!
Халназар склонил голову:
— Пусть будет на то воля аллаха!
Покги Вала польстил начальству:
— Халназар-бай, поздравляю! На твой праздник приехали и волостной-хан, и арчин-хан. Ты всегда был благороден и щедр, но сегодня ты должен показать всю широту души!