— Правильно говоришь, Покги-мираб! — весело отозвался Халназар. — Праздник — праздником, а волостной приезжает не каждый день.
Волостной, положив подле себя роскошную черную папаху с длинными завитками, надвинул на лоб вышитую тюбетейку. Прищурив глаза, он посмотрел вокруг себя и сказал:
— Много дел и забот, господин бай, никак нельзя оторваться. Но хотя мне и не часто приходится бывать у вас, сердцем я всегда с вами.
— Я это знаю, волостной-хан.
После того, как поговорили о дружбе, о свадьбе, речь зашла о наборе на тыловые работы. Гости попросили волостного рассказать, как обстоит дело. Помня о долге службы, Ходжамурад заговорил, как перед старшинами:
— Люди! Вы, конечно, знаете, что по просьбе его превосходительства генерал-губернатора Куропаткина срок набора рабочих по Туркестану его величество белый царь продлил до пятнадцатого сентября. Но сегодня уже двадцать шестое сентября. Значит, после нового срока прошло одиннадцать дней. И все-таки милостливый к мусульманам генерал Куропаткин, зная, что в наших сердцах нет двойственности, и видя, что дейхане заняты сбором зерна и хлопка, не стал привлекать нас к ответственности. Согласно последнему приказу генерала Куропаткина и господина полковника, надо приготовить людей для отправки на тыловые работы к тридцатому числу этого месяца.
Черкез, прикинувшись простачком, спросил волостного:
— Как же это так, господин волостной, а говорили, что Гюльджамал-хан не позволит брать туркмен на тыловые работы! Неужели деньги, которые мы ей послали, пропали даром!
Ходжамурад притворился, что ничего не знает о сборе денег для вдовы хана, и удивленно вскинул брови:
— Ах, вот как! Вы, значит, деньги давали Гюльджамал-хан?
Покги Вала, толкая локтем Черкеза, поспешил ответить:
— Волостной-хан, это человек не совсем в своем уме — какие там деньги?
Но Черкез, не обращая внимания на свирепые толчки в бок, не дал замять разговор.
— Мираб, зачем утаивать правду? — обратился он к толстяку. — Не ты ли вместе с Нобат-баем отвез ей пять тысяч?
Халназар-бай тоже хотел вмешаться, но Черкез, не дав ему и слова сказать, продолжал:
— Значит, пропал-таки даром наш труд... Пот со лба дейханина, муки его ног.
Когда разговор попытались повернуть в другую сторону, Ашир не выдержал и тоже заговорил:
— Бай-ага, Покги-мираб, вон смотрите! Пшеницей и ячменем у вас заполнен весь ров. А кунжута и хлопка будут целые горы. Ваши сундуки полны деньгами, вырученными от аренды. А где же наши пять тысяч рублей, куда они девались? Если завтра людям придется ехать на тыловые работы, им нужна будет одежда, семьи их останутся без кормильцев. Сегодня народ спрашивает у вас отчета.
Покги Вала, хоть и не закладывал в рот табаку, стал ковырять пальцем землю, а затем, забыв вынуть затычку из тыквинки, начал стучать ею о свои зубы. Но Халназар не растерялся. Сдерживая раздражение, он спокойно сказал:
— Такие юнцы, как ты, не должны вырастать там, где их не сажали, они должны сидеть и слушать,
То, что Халназар огрызнулся, наоборот, заставило Ашира заговорить с еще большей горячностью:
— Бай-ага, у меня в кибитке не осталось пищи, чтобы я мог спокойно сидеть и слушать. Довольно я слушал вас! Вы либо расскажете народу, куда вы девали арендные деньги, либо мы возьмем свою долю вон из тех рвов, которые вы наполнили нашим зерном.
Баллы, стоявший позади Ашира, наклонился над ним и сжал кулак:
— Попробуй только шагнуть к пшенице своею кривою ногой! Буду считать, что ты украл.
Усатый дейханин, поднявшись на колени, вступился за Ашира:
— Если не дадут отчета народу, он вправе взять свою долю из той пшеницы. Да, вправе!
— Вот верное слово! — сразу откликнулось несколько голосов.
Ашир, не обращая внимания на растерянное бормотанье Покги, повысил голос:
— Покги-мираб, ты достаточно морочил нам голову россказнями о Гюльджамал-хан! Теперь здесь находятся люди власти — и волостной и старшина. Они тоже подтвердят, что наше требование законно. Мы требуем: дайте отчет в их присутствии!
Ходжамурад приехал повеселиться на байской свадьбе, и вот едва он появился, как поднялся шум. Он призадумался. Слова дейхан были справедливы. Собирать дань для Гюльджамал-хан никто не имел права. Если поступать по закону, зерно, собранное Халназар-баем, надо отобрать и раздать дейханам, а самого бая отдать под суд. Но как можно предать суду Халназар-бая? Ведь он — его правая рука в ауле. Да к тому же он дружен с самим Артыном-ходжайном, с главным толмачом уездного управления, и сам полковник дружественно к нему расположен. Как мбжно его опозорить?..
Пока дейхане шумели, переругиваясь с баями и мирабами, волостной думал, как выйти из положения. Затем он заговорил, обращаясь ко всем:
— Народ! Сколько раз предупреждал вас господин полковник: «Не давайте денег Гюльджамал-хан, деньги ваши пропадут!» Сколько раз твердил и я вам об этом!
Старшину просил предупредить, чтобы не делали этого. Ну вот, вы все-таки не послушались, теперь ваши деньги пропали. Его превосходительство генерал Куропаткин не дал разрешения Гюльджамал-хан на поездку к белому царю, — она съездила в Ташкент и вернулась обратно. Теперь пеняйте на себя, в этом ваша собственная вина. Ашир прервал волостного:
— Почему же это наша вина?
Поднялся шум и крики со всех сторон:
— Это вина мирабов!
— Это вина тех, кто совершает тайные сделки за нашей спиной!
— Вина тех, кто взял деньги и отвез!
— Виноват во всем Покги Вала!
Гневные окрики Халназара, вопли Покги, размахивавшего руками и пытавшегося что-то сказать, не могли унять бурю негодования. Дейхан охватила ярость, и они плотной толпой обступили почетных гостей бая. Бабахан приподнялся и, сверкнув черными глазами, грозно прикрикнул. Волостной поднял руку и, когда шум несколько стих, продолжал:
— Люди! Мы приехали сюда не для того, чтобы разрешать ваши споры. Сейчас мы только гости Халназар-бая. Пусть окончится той, пусть те, на кого пал жребий, уедут на тыловые работы, а там мы займемся вашей тяжбой. Сейчас важнее набора тыловых нет ничего. Пока не покончим с этим делом, не будет никаких разговоров, никакого разбора, никакой канцелярии!
Черкез запротестовал:
— Значит, пусть уйдут наши люди, а денежки пропали? Нет, мы так не можем! Пусть заплатит тот, кто растратил наши деньги! Волостной-ага, ты принимай сейчас нашу жалобу! Решай по закону!
Старшина с пеной у рта набросился на дейхан:
— Я всегда говорил, что народ моего арчинства — самый мирный, самый дружный, а вы... Вы опозорили меня перед лицом господина волостного. Это что за разговоры! Что за шум! Разве такие мелкие тяжбы я сам не смогу разрешить? Вы напрасно волнуете господина волостного. Вам нужна пшеница? Вы голодны? Не только эту пшеницу — Халназар-бай еще прикупит и вам раздаст. Разве вы не знаете его щедрости, не помните, что он взял эту пшеницу, только, чтобы выручить народ?
Так-то вы благодарите его! Это не про вас ли сказано: «Накормившему — плевок в бороду!» Опомнитесь! Постыдитесь хотя бы гостей господина бая!
Усатый дейханин хотел что-то ответить старшине, Ашир привстал, Черкез поднял руку, но волостной, нахмурив брови, раздраженно бросил:
— Разговор окончен! Спорить будете в управлении, после отправки людей на тыловые работы. Если кто не подчинится и снова поднимет голос, — пойдет впереди есаула!
Ашир не побоялся бы угрозы, но ради Артыка, ради того, чтобы помочь другу в трудном и опасном деле, он прикусил язык.
Споры прекратились. Люди стали понемногу расходиться. Волостной и старшина угрюмо потягивали зеленый чай из пиал. Муэдзин прокричал призыв к предзакатной молитве.
Оставив позади халназаровский ряд кибиток, Ашир быстро шагал по пыльной дороге к своему шалашу. Встречный ветер раздувал завитки его папахи. Чем ближе он подходил к бахче, тем сильнее бил в лицо запах дынь и арбузов. Когда он дошел до шалаша, солнце уже закатилось.
Артыка он застал в глубокой задумчивости. На коленях у него была дыня, в руке нож, но он сидел неподвижно. Его угнетала мысль об опасности, которой он подвергал Айну. «Может быть, сегодня для нее зашло последнее солнце...» — мелькнуло у него, и он прижал ножик ко лбу. В этот момент подошел Ашир. Заметив его, Артык бросил нож в кожуру и тяжело вздохнул.
Ашир, хоть и понимал настроение друга, начал шутить:
— Ну, Артык, какие это такие безысходные думы затуманили твои глаза?
— Да так... Сижу вот, режу дыню... Немного устал.
Ашир, присев подле него, взялся за дыню.
— Что ж, ты решил и от меня скрывать свои думы?
— Как будто ты их сам не знаешь! О чем спрашиваешь? — недовольно проговорил Артык.
Ашир хлопнул его по плечу:
— Друг, из того, что ты сидишь и без конца размышляешь, толку не будет! Давай дыню есть.
— Ашир, не мели попусту. Есть добрые вести — выкладывай!
— А недобрые спрятать?
Артык бросил хмурый взгляд на Ашира. Ашир тут же спохватился и в один миг нашел способ обрадовать друга:
— Твоя возлюбленная связала вещи в узелок, сидит и ждет тебя.
Не помня себя от радости, Артык схватил Ашира за плечо:
— Ты видел Айну?
— Видел.
— Ну, как она?
— Как ты, так и она.
— Ты с ней говорил?
— Не языком, а глазами.
— Что у нее на душе?
— Что у тебя, то и у нее.
— Ашир, что же она сказала?
— Ничего не сказала.
Артык снял руку с плеча Ашира. Радость на его лице снова сменилась грустью. «Вот я и стал игрушкой,— подумал он. — Даже Ашир играет мной». И все же он не мог удержаться от вопросов:
— Ну и как же?..
Ашир укоризненно покачал головой:
— Ах, эй-богу, ты как ребенок!
— Что же мне делать, если от тебя ничего путного не добьешься?
— Почему? Я тебе толком говорю. Был в кибитке Мередов. Видел Айну. Сидит с таким кислым лицом, как и ты. Хочешь знать, что было дальше? Слушай. Я заговорил о свадьбе. Мама заулыбалась. Айна заплакала. Мама хотела, чтобы я остался пить чай. Я отказался, сказал: «Этой ночью буду с товарищем караулить гумно». Мама сидела с раскрытым ртом. Айна поняла. Я моргнул ей. И она поняла. Ну, чего тебе еще надо?