Приближалось время рассвета. Плеяды все больше клонилось к западу. Поднялся небольшой ветерок, и клочки облаков пошли кочевать от одного края неба к другому.
Отобрав сотню лучших всадников, Эзиз поставил во главе ее Артыка и послал его разрушить железную дорогу возле южной пригородной будки, а сам с тысячами всадников двинулся к городу.
Глава сорок первая
Нещадно нахлестывая коня, волостной Хуммет в полночь промчался по тихим улицам города и остановился у ярко освещенного дома начальника уезда.
Полковник праздновал день рождения жены. В просторной комнате на длинном столе — пироги, жареные поросята, гуси, куры, ряды разнокалиберных бутылок. От ярких электрических ламп в комнатах, убранных дорогими коврами, было светло, как днем. Среди гостей были помощник начальника уезда, начальника гарнизона, начальник полиции, волостной Ходжамурад, Ташлы-толмач и другие чиновники уездного управления. Некоторые были с женами. Уже пили за здоровье жены полковника и его самого. Полковник, взяв бокал, встал:
— Господа, предлагаю выпить за здоровье его величества государя императора! — сказал он, и все поднялись с места.
В это время в комнату с шумом ворвался Хуммет. Не успев отдышаться, он, качаясь всем телом, глотая слюну и заикаясь, выпалил:
— Восстание!
Бокал выпал из рук полковника, глаза его округлились. Пошатнувшись, он грузно сел, и широкий, как бочка, зад его стукнулся об стул. Гости побледнели. Женщины сунули свои бокалы куда попало, разливая вино на скатерть. Полковница, истерически вскрикнув, убежала в другую комнату.
Волостной немного отдышался. Сообразив, что насмерть перепугал всех, он поднял руку к папахе:
— Баяр-ага! Господин полковник! Нет ничего такого...
Но никто уже не слушал его. Поднялся переполох, все метались по комнате, не зная, что делать. Хуммет сам испугался и решил исправить ошибку. Подняв руку, он закричал:
— Господа!.. Я пошутил!
Пришедший в себя полковник поднялся с места и сжал кулаки:
— Если ты так шутишь, то я тебе покажу шутки!
Гости успокоились. Ходжамурад набросился на Хуммета:
— Эх ты, сын свиньи! Да разве можно так пугать людей? Разве здесь место для глупых шуток?
Хуммет обругал Ходжамурада по-туркменски, затем, обратившись к полковнику, в точности объяснил ему положение. Он рассказал о начавшемся выступлении Эзиза, о своем аресте и бегстве, особенно подчеркивая свою верность служебному долгу.
Узнав, что начались дела совсем не шуточные, полковник, задыхаясь от ярости, заходил по комнате.
— Скоты!.. Свиньи!.. — угрожающе рычал он на волостных. — Да кто вы такие, чтобы не исполнять повеления государя?.. Нет, я вам теперь покажу! Покажу!.. Глаза выколю!
Волостные дрожали всем телом.
Топнув ногой, полковник обратился к чиновникам, стоявшим вокруг стола:
— Приказываю — сейчас же произвести в городе облаву! Всех, у кого на голове большая папаха, арестовать! Не поместятся в тюрьме? Гм... Загоните всех в один двор!.. Все они знают о нападении и ждут только сигнала, чтобы начать резню. Если после облавы на улице покажется папаха — расстреливать на месте!
Чиновники и волостные уже собрались удалиться, но полковник остановил их взмахом руки.
— Погодите!.. Жителей города, будь то русские или армяне, надо вооружить. Пусть все честные подданные государя окажут помощь гарнизону и полиции.
Затем он обратился к начальнику гарнизона:
— Сейчас же звоните по телефону в штаб гарнизона и сами спешите туда. Поднять всех по тревоге!
Выслать к городским заставам усиленные патрули!.. Начальник гарнизона только на днях, в связи с волнениями среди туркмен, получил подкрепление в две сотни кавалеристов, поэтому он поспешил заверить начальника уезда:
— Господин полковник, у нас надежный гарнизон, способный отразить две-три тысячи всадников. Будьте спокойны, в город мы этих разбойников не пустим.
Разослав во все стороны тревожные телеграммы о положении в уезде, полковник вышел из дому и сел на коня. Хуммет последовал за ним.
Тем временем в городе уже началась облава. Стражники и кавалеристы гарнизона гнали толпы людей во двор купца Котура. По спинам отстающих ходили нагайки. Широкий двор купца был битком набит туркменами.
Халназар-бай, Нобат-бай, Мамедвели-ходжа и Покги Вала были в гостях у Котура и сидели во внутренних комнатах его дома. Оказавшись в числе арестованных и узнав о восстании, они пришли в смятение. Мамедвели испуганно заметался по комнате:
— Ох, пропали! Горе нам, теперь и бежать некуда!
Покги в страхе вторил ему:
— Мы погибли!
— Покги-мираб, что будем делать?
— Не спрашивай, дорогой ходжам! Лучше взывай к своим предкам!
— Вай, мы попали в такую беду, из которой и предки не могли бы вызволить!
— Приношу в жертву одну козу: боже, пронеси мимо все худое!
Мамедвели ухватился за Халназара, который, скрывая страх, сидел, положив руки на тучный живот.
— Бай-ага, что делать?
— Терпи и призывай бога.
— Ах, да я же все время призываю! О, аллахы экбер! — Ходжа захныкал.
Нобат-бай, сидевший нахохлившись, рассердился на него:
— Ну, ходжам, ты, оказывается, хуже всех. Разве можно так срамиться?
— Дорогой Нобат-бай, да как же можно все это вытерпеть? Мы погибнем, дети останутся сиротами... Ах!
С улицы донесся топот копыт, где-то раздались выстрелы. У ворот двора громко постучали, послышался выстрел, затем стон, и кто-то с тоской произнес: «Ах, Ашир, Ашир...» Ворота были заперты наглухо. В наступившей тишине некоторое время раздавались стоны и несвязное бормотанье.
Люди, запертые во дворе и в доме, сидели не шевелясь, перепуганные насмерть. Каждого страшила мысль о жестоких наказаниях. Старшины и эмины дрожали за свои шкуры. Бабахан думал: «Эх, разве я не служил белому царю верой и правдой! Неужели моя преданность не будет принята во внимание?» Халназар тоже старался себя успокоить: «Я не шел против правительства, не отказывался давать людей на тыловые работы, всегда вовремя выполнял приказы полковника...» Но у дейхан, у бедняков не было никаких заслуг, и они молились: «Боже, отврати все худое!» Мамедвели же совсем потерял рассудок. Что-то бормоча, он то выбегал во двор, то снова скрывался в комнатах купца и на всех наводил тоску и уныние.
Глава сорок вторая
Артык со своими всадниками достиг железнодорожной будки раньше, чем началось общее нападение на город. Однако разрушить железную дорогу они не смогли, — у них не было для этого инструментов, и они не знали, что делать. Пробовали подкапывать насыпь. На рельсы, над ямой в пять-шесть шагов, становилось по десять человек; они прыгали, ожесточенно били ногами, но рельсы даже не гнулись. Тогда облили керосином и подожгли мост, находившийся недалеко от будки, начали валить телеграфные столбы, рубить топорами провода.
Когда Артык возился у полотна железной дороги, со стороны будки послышался крик. Артык бросился туда. На земле лежал паренек лет шестнадцати, из ножевой раны в груди у него струилась кровь. Артык наклонился над ним и пристально вгляделся в его лицо, — были в нем какие-то знакомые, хорошо запомнившиеся черты. И вдруг Артык вспомнил Карташова, с которым однажды познакомился у Ивана Тимофеевича. Он опустился на колени, приподнял голову раненого. Лунный свет лился на светлые вьющиеся волосы юноши, на белое, без кровинки лицо. Если бы у него была еще русая бородка, Артык назвал бы его Карташовым. Несомненно это был сын Карташова. Острое чувство жалости наполнило сердце Артыка. Юноша повел угасающим взглядом, шевельнул губами и, испустив тихий вздох, умер на руках у Артыка.
Осторожно опустив его голову на землю, Артык вскочил на ноги, решив сейчас же расправиться с тем, кто сделал это черное дело. Но в это время к горящему мосту подошел поезд, затрещали выстрелы. Со стороны города донесся боевой клич: «Алла... худай!» Оставив у полотна железной дороги двух убитых, Артык поскакал со своей сотней к городу.
Воинственные крики смешались с ружейной и пулеметной пальбой. Пыль, поднятая копытами тысяч лошадей, и пороховой сизый дым застилали небо. Артык присоединился к нападающим.
Началась ожесточенная перестрелка между повстанцами и солдатами гарнизона. Грохочущий выстрелами поезд передвигался туда, где было больше нападающих. Хуммет был на паровозе с офицером и показывал, куда надо направлять огонь.
Самым надежным оружием у повстанцев была сабля, но частый пулеметный огонь не позволял ,им перейти железную дорогу. Пули сыпались дождем. Многие уже свалились с коней мертвыми, многие были ранены. Наступила заминка. Всадники стали стыдить друг друга:
— Кто повернет обратно — тот не мужчина!
— У труса — жена свободна!
Снова с криками рванулись вперед, но безжалостный пулемет и винтовочные пули беспощадно косили ряды наступавших. Какой-то юноша с безумной отвагой пролетел сквозь ливень пуль и врезался в цепи солдат. Стрелявшие лежа солдаты вскочили на ноги. Всадник с налету срубил чью-то голову и поскакал дальше. Солдаты дали залп, и он кувыркнулся с лошади. Лошадь упала, всадник тотчас вскочил и бросился на солдат с обнаженной саблей. Раздалось еще несколько выстрелов — и он упал навзничь.
Давно спешившийся Артык не мог отыскать Мелеку-ша. Кругом царила полная растерянность. Спасая свою жизнь, люди забыли о раненых, хватали первых попавшихся лошадей и пускались в бегство.
Артык шел пешком и вдруг увидел своего гнедого. Волоча по земле волосяную веревку, которой обычно привязывают коней, жеребец, раздувая ноздри и фыркая, метался из стороны в сторону, не подпуская к себе никого. Артык посвистал, гнедой оглянулся на него, навострил уши, а потом тихо подошел и стал тереться головой о плечо своего хозяина. Но пули повизгивали со всех сторон, и Артыку было не до ласк. Он вскочил на коня— в ушах засвистел ветер.
В этот день солнце, словно окрашенное кровью, поднялось в розовом тумане.