Артык не мог этого вынести. Он въехал в толпу, схватил за плечо торговца и гневно крикнул:
— Где твоя совесть? Этот бедняга потерял образ человеческий, он на краю могилы.
Избитый продолжал лежать, не выпуская из рук кости, и хотя на ней уже ничего не осталось, обсасывал ее со всех сторон. Наконец, он пришел в себя и понял, что у него нашелся защитник. Отбросив кость, он сел, страдальческими глазами посмотрел на Артыка, потом на владельца котла и, опустив голову, тихо заплакал. Глаза его оставались сухими, но все тело дергалось от глухих рыданий.
Артык узнал нищего: это был тот самый дейханин, который приходил к Халназару, когда бай угощал пловом Артына-ходжайна.
«Как голод обессиливает человека», — с волнением думал он, глядя на рыдающего дейханина. Нащупав в кармане несколько керенок, он спрыгнул с коня, помог нищему подняться на ноги и, сунув ему в руку деньги, сказал:
— Не падай духом, брат. Сдержи себя, будь мужественным!
С ненавистью взглянул он на торговца, учинившего расправу над голодным, и одним пинком ноги опрокинул его котел — масло, шипя, залило раскаленные угли. Затем обернулся и крикнул своему начальнику:
— Эзиз-хан! Ты видишь, как страдает народ. У таких, как Халназар-бай, надо отобрать все добро, а самих предать смерти!
От этих слов толпа, до тех пор, казалось, совершенно безучастная ко всему, словно очнулась. Послышался грозный рев. В нем слышались и жалобы и угрозы отчаяния. Послышались отдельные выкрики, вопли женщин:
— Погибает народ!
— Дети мрут, Эзиз-хан!
— Хлеба нет! Накорми народ, Эзиз-хан!
В эти минуту, прислушиваясь к грозному реву толпы, Артык совсем забыл об Эзизе. Тот сам напомнил о себе, сказав медленно и громко:
— Ты убедил меня, Артык. Надо взять у таких, как Халназар, и раздать голодным...
Эзиз и в самом деле готов был пойти на все, чтобы привлечь на свою сторону голодные массы народа. Он решил опередить мероприятия городского совета. Приказав Артыку с нукерами следовать за собой, он тут же начал обходить склады, сараи и амбары крупных скупщиков и торговцев. Некоторых он силой заставлял открыть лабазы, там же, где никого не оказывалось, запоры ломали его нукеры. Осмотрев запасы зерна, Эзиз приказал Артыку повесить на дверях свои замки и поставить часовых у каждого склада. Когда вешали замок на двери амбара купца Котура, тот стал умолять:
— Господин хан, я — твой человек и я помогал тебе стать ханом. Я много должен в Джизак и Фергану. Не позорь меня! Ты сам пожалеешь потом, если меня разорят.
— Не притворяйся, купец! — нарочито громко отвечал Эзиз. — Ты достаточно нажился, и ты не из тех, кто теряет.
— В таком случае уплатите мне хоть по городской цене!
— Уплатим по такой цене, какую ты сам платил. И то когда разбогатеем...
Купец ухватился за полы халата Эзиза, продолжая умолять его об отмене приказа. Эзиз отодвинулся от него и приказал часовому:
— Не слушай никого и стреляй во всякого, кто осмелится подойти к амбару!
Когда Эзиз завернул за угол, Котур попытался заговорить с часовым, решив перетянуть его на свою сторону. Вместо ответа часовой направил на него дуло винтовки.
— Нет, нет!.. — замахал руками купец. — Ты не понял меня! — И в страхе побежал от него прочь, то и дело оглядываясь.
В тихом переулке Эзиз поджидал Артыка, который со своими нукерами навешивал замки на лабазы торговцев. Увидев его, купец опасливо умерил шаг, но Эзиз-хан сам подозвал его и тихо сказал:
— Ты помалкивай. В ближайшее время я поставлю тебя хозяином в таком деле, где ты заработаешь в десять раз больше, чем на своем амбаре... А теперь проваливай!
Действуя с такой же решительностью, Эзиз захватил одну из самых больших пекарен города с целым амбаром муки, а затем приказал объявить через глашатаев: «Если ты из аула и голоден, с завтрашнего дня приходи получать хлеб в пекарне Эзиз-хана. Каждый день на каждую душу будет выдаваться по фунту хлеба!»
Вернулся Эзиз в свой караван-сарай в самом отличном настроении. Победоносно подкручивая усы и глядя на Артыка, он сказал:
— Тем, что ты вывернешь карман у одного Халназа-ра, ты не накормишь народ. Голодных можно насытить только вот так!
— Эзиз-хан, у нас силы не одинаковы: дерево, которое я расшатал, ты рвешь с корнем.
Артык говорил искренне. Однако самодовольная улыбка на лице Эзиз-хана ему не понравилась. Несколько смущенный, он вышел от него, думая: «Конечно, если бы не Куллыхан, Чернышов давно выполнил бы то, на что решился Эзиз-хан, услышав вопли толпы. Но у Ивана руки связаны, а Эзиз делает все, что захочет...»
Размышления Артыка были прерваны появлением Халназар-бая. Тяжело дыша и бросая на него взгляды, полные ненависти, Халназар торопливо прошел к Эзизу. Артык усмехнулся, посмотрев ему вслед, и направился к своим нукерам.
Бай рассказал Эзизу о своих злоключениях и закончил свой рассказ упреком:
— Эзиз-хан, если глубоко вдумаешься, то это не только меня ограбили, но опозорили и твое доброе имя.
Эзиз насмешливо посмотрел на бая и ядовито спросил:
— Бай-ага, как же так? Не ты ли говорил, что у тебя лишнего зерна нет?
— Вах! Да где же быть лишнему? Это было то, что я отнял ото рта своих домочадцев и припас на черный день.
— А разве не мы сами решили при тебе собрать излишки зерна и раздать голодным?
— Ну, решили, но значит ли это, что всякий стоящий и нестоящий может меня топтать ногами? Ведь и собирать зерно и раздавать его — это мое дело!
— А было хоть раз, чтобы ты раздавал зерно?
— Я дожидался твоего приказания.
— Ну вот я и приказал Артыку, чтобы народ не обижался на Халназара, начать с Халназара.
— Хм!.. Так и скажи.
— Так, Халназар-бай, так!
Халназар закусил нижнюю губу, тяжело запыхтел. Его десятипудовая туша заерзала на ковре перед Эзизом.
— Эзиз-хан, — проговорил он с дрожью в голосе,— оказывается, ты сначала приманишь собаку лаской, а потом бьешь ее.
Эзиз разгневался:
— Халназар-бай! — угрожающе произнес он. — Собаку я бью так, как это мне нравится! Могу бить, могу и наказать смертью!
— Избави бог от худого! — испуганно пролепетал Халназар. — Ведь я твой советник...
— Не твое дело указывать, каким путем мне идти!
— Я...
— Халназар-бай, сейчас я тебя на совет не звал. И вот что скажу тебе: если ты где-нибудь начнешь жаловаться на меня или поносить меня, добра от меня не жди!.. Я кончил!
Халназар с трудом поднялся, — ноги не держали его тяжелую тушу. Шатаясь, как после тяжелой болезни, он направился к двери и вдруг, споткнувшись о порог, грохнулся, как бык, которого ударили по голове обухом топора.
Жалкий вид злополучного советника тронул Эзиза.
Когда тот поднялся, он приветливо обратился к нему:
— Послушай, бай-ага, не принимай близко к сердцу того, что случилось. В дальнем пути не следует оплакивать каждого павшего верблюда. Наша задача — довести до цели весь караван. Я слышал, что Иван Чернышов выступил в совете с требованием отобрать у торговцев и баев все запасы зерна и муки, но Куллыхан возражает против этого. Пока они там спорят, мы уже опередили их. Городская пекарня в наших руках. Вместе с теми складами, к которым я сегодня поставил свой караул, это будет огромное хозяйство. Управлять этим хозяйством я поставлю тебя. Думаю, что тебя не надо учить: ты первый с избытком вернешь все отнятое у тебя добро. Со временем все, взятое у богатых людей, будет возвращено мною, но сегодня богатый должен поделиться с неимущим, иначе мы не успокоим народ и не сможем повести его за собой. Я помню, на заседании дивана ты сам говорил, что не надо ссорить дейхан с баями. Ты прав, но для этого надо временно уступить народу. Хорошо ли ты меня понял? Если так, то не ставь в вину то, что случилось с тобой.
— Понял, Эзиз-хан, понял! Спасибо!..
Халназар вышел от Эзиза повеселевшим. В этот день Артык больше не встречался с ним. А позже Халназар старался держаться так, словно между ними никогда ничего не было.
Глава шестнадцатая
Многочисленные враги молодой советской власти использовали каждое затруднение на ее пути. Они искали друг друга внутри страны, чтобы объединиться и нанести смертельный удар новому строю. Они спешили стать на службу к внешним врагам, чтобы по их указке срывать все мероприятия Советов, направленные к облегчению тяжелого положения рабочих и беднейших крестьян. Они открывали новые фронты, наносили удары в спину исподтишка, пытались задушить народную революцию голодом и террором. Особенно широко и активно они развертывали свою деятельность на окраинах.
Декабрь месяц тысяча девятьсот семнадцатого года ознаменовался в Средней Азии новым событием, взволновавшим всех мусульман: в городе Коканде был назначен национальный съезд представителей туркестанских народов, исповедовавших ислам. Съезд этот был организован баями, фабрикантами, оптовиками хлебной и хлопковой торговли, скупщиками скота и каракуля. Характер съезда и его откровенное устремление за советские рубежи были совершенно ясны, но даже не все его устроители знали, чья рука из-за рубежа направляла все дело, завязывала-узлы, плела путы заговора против молодой Республики Советов.
Специальным поездом из Ашхабада выехали на Кокандский съезд и представители туркменской буржуазии. Салон-вагон в середине поезда был украшен снаружи текинскими коврами. Когда поезд остановился в Теджене, из этого вагона вышел худощавый человек среднего роста в хорошо сшитом шелковом красном халате и белой папахе из тончайшей шленки. Из-под папахи выбивалась густая прядь слегка поседевших волос. На плечах у него были золотые погоны, на поясном ремне висела в серебряных ножнах сабля. Это был офицер царской службы Нияз-бек, возглавлявший Ашхабадскую делегацию. Сопровождавшие поезд рослые нукеры, также одетые в красные халаты и белые папахи, звали его «баяром».
Нияз-бек, точно кого-то поджидая, огляделся по сторонам. Тем временем на перроне в сопровождении своих нукеров появился Эзиз-хан в светлом халате из верблюжьей шерсти. Завидев еще издали его рослую фигуру, Нияз-бек направился ему навстречу, дружески поздоровался и пригласил к себе в вагон. Заочно они уже были друзьями, а встретившись, понравились друг другу с первого взгляда.