— Ты не виляй, а отвечай на вопрос! — перебил его Чернышов.
— А ты не кричи! — огрызнулся Куллыхан и вдруг перешел в наступление. — Ты хочешь проводить политику царского правительства, потому и разговариваешь с туркменами как баяр-полковник! Я вижу, ты сам провокатор царской охранки!
Рабочий хлопкового завода Тайлы-Таган не любил много говорить, но умел вовремя бросить меткое слово. Лицемерие и бесстыдство Куллыхана возмущали его. Он еле сдерживал себя и, наконец, не выдержал — вскочил с места и гневно крикнул:
— Что ты сказал?! Чернышов — провокатор?! Ты лжешь, как самый бессовестный человек! Чернышов готов жизнь отдать за народ и за советскую власть! Это не царский чиновник. Он представитель рабочего класса. А ты?.. Что мы — не знаем тебя? Ты еще и теперь тоскуешь по старым порядкам. Доверенное тебе дело употребляешь во зло. А когда раскрывают твои подлые проделки, ты начинаешь клеветать на других. Ты действуешь, как тот вор, который хотел, чтобы стыдно было не тому, кто воровал, а тому, кто видал... Я тоже требую от тебя отчета: где оружие, захваченное в караван-сарае Эзиза? Исполком требует!
Все смотрели на Куллыхана. Во взгляде эсера было не возмущение, не осуждение, а простое любопытство: как будет дальше изворачиваться комиссар Красной гвардии? А учитель попросил слова и сразу стал защищать Куллыхана.
— Можно только удивляться, — заговорил он с деланым спокойствием, — да, именно удивляться тому, что здесь происходит. Сказать, что наш комиссар Красной гвардии занимается тайной торговлей оружием — да ведь это, друзья мои, чудовищная нелепость. Да, именно нелепость! Разве товарищ Куллыхан не рисковал своей жизнью, сражаясь за советскую власть? Помните, он первый требовал разгрома Эзиза и сам участвовал в ночной операции. Как же можно возводить на него такое нелепое обвинение? Нет, это клевета. И, конечно, она выгодна тем, кто стремится сеять вражду между русскими и туркменами. Я склонен думать, что наш уважаемый председатель опрометчиво поверил злостным сплетням враждебных Куллыхану людей, может быть и в самом деле шпионов Эзиза, и сделал неправильные выводы. Это тем более вероятно, что, как мы знаем, отношения у председателя с комиссаром давно не ладятся...
— Товарищ учитель, — прервал его Тайлы-Таган, — вы человек ученый и, кажется, гордитесь этим. Но когда я слышу, как вы запутываете простой вопрос, я начинаю сомневаться в вашей учености. Может быть, вы делаете это намеренно, как Куллыхан или тот вор, о котором я говорил? Тогда это другое дело...
— А вы, может быть, и меня хотите очернить?
— Я хочу только одного: чтобы вы не кривили душой и не старались бросить тень на товарища Чернышева. Если у вас есть совесть, не оправдывайте Куллы-хана, а потребуйте у него отчета в его подлых делах!
— У меня нет никаких данных обвинять товарища комиссара. Свое мнение о предъявленном ему обвинении я высказал. И вообще я кончил...
— Кто еще хочет высказаться? — спросил Чернышев и посмотрел на эсера.
Пожав плечами, тот нехотя выдавил из себя несколько слов. Общий их смысл сводился к тому, о чем только что говорил учитель, утверждая, что для обвинения Куллыхана нет оснований.
А сам Куллыхан сидел, надувшись, как варан, и молчал.
Тогда снова заговорил Чернышев. Он зачитал акт об исчезновении оружия, захваченного на складе Эзиза, и заявил, что есть материалы и свидетели, подтверждающие преступные действия Куллыхана.
Тайлы-Таган внес предложение:
— Ввиду того, что Куллыхан употребил свое положение в совете и свою силу во зло; чтобы усилить врагов советской власти, продал им казенное оружие; посадил в тюрьму, очернив как врагов преданных советской власти красногвардейцев, — вывести его из исполкома совета и снять с должности комиссара Красной гвардии, а дело о нем передать в ревтрибунал.
За это предложение голосовало двое, но и за Куллыхана было двое, а пятым членом исполкома был сам Куллыхан.
После заседания Чернышов долго еще сидел в прокуренной комнате, обдумывая создавшееся положение. Вернувшийся к нему Тайлы-Таган старался ободрить его и посоветовал добиваться разрешения на перевыборы совета. Он утверждал, что теперь не только рабочие, но и многие из дейхан будут голосовать за большевиков. Поздно вечером Чернышов отправился на телеграф и вызвал к прямому проводу председателя Ашхабадского совета. Объяснив создавшуюся обстановку, он решительно потребовал предания Куллыхана суду и перевыборов Тедженского совета, заявив, что в случае отказа он будет вынужден обратиться непосредственно в Ташкент, к председателю Совнаркома. Ему удалось добиться обещания, что Куллыхан будет вызван в Ашхабад для разбора дела о похищении оружия.
Действительно, на следующий день Куллыхан был вызван в областной центр к военному комиссару. Этот вызов, по-видимому, не на шутку напугал Куллыхана. Он сам пришел к Чернышеву, пытался убедить его в том, что оружие, захваченное в караван-сарае Эзиза, похищено самими эзизовцами, и в конце концов заявил, что будет просить областного комиссара назначить на его место другого работника.
Чернышов не поверил в искренность Куллыхана. Не ждал он и особенно решительных мер со стороны областного совета, где эсеры и меньшевики, хотя и вынуждены были уступить общее руководство большевикам, еще оставались на некоторых руководящих постах. На свой разговор по прямому проводу он смотрел, как на обязательное обращение к вышестоящему органу власти. Все же он собрал необходимые документы — акт об исчезновении оружия, показания Ашира и Мавы — и вместе со своим письмом отправил в Ашхабад областному военному комиссару специальным курьером.
В областном совете, когда явился туда Куллыхан, шли непрерывные заседания. Обстановка была тревожной. По указанию английской военной миссии в Иране, части стоявшего там русского казачьего корпуса двинулись в Туркестан через Закаспийскую область. Одни из них направлялись в район Коканда, на помощь уже разгромленным советскими войсками отрядам «Кокандской автономии», другие шли на соединение с контрреволюционными частями атамана Дутова, действовавшими в районе Оренбурга. Следовало разоружить казачьи части, но в распоряжении Ашхабадского совета не было достаточных для этого воинских сил. Эсеры и меньшевики произносили на заседаниях громкие речи, требуя разоружения казаков и обвиняя большевистское руководство совета в неспособности справиться с положением, и тайно помогали командованию казачьих частей беспрепятственно передвигать воинские эшелоны по Закаспийской железной дороге.
Военный комиссар области, ознакомившись с документами Чернышева и выслушав Куллыхана, решил поставить вопрос о положении в Теджене на заседании исполкома совета. Куллыхану была дана возможность высказаться, и он использовал эту возможность, чтобы изобразить положение в Тедженском совете в самых мрачных красках. Для эсеров и меньшевиков это был лишний повод поднять скандал. Защищая Куллыхана, они с пеной у рта доказывали, что Чернышев ведет неправильную линию в отношении представителей туркменского населения и лишь обостряет и без того напряженное положение. Вопрос об ответственности комиссара Красной гвардии за оружие, исчезнувшее со склада, был потоплен в мутном потоке словопрений, чего, собственно, и добивались покровители Куллыхана. Никакого решения в отсутствие Чернышрва исполком областного совета принять не захотел, а военный комиссар не нашел ничего лучшего, как оставить Куллыхана на прежней должности.
Глава двадцать шестая
В этом году Тедженка с самой ранней весны стала наполняться полой водой, довольно часто выпадали дожди. Земли Теджена, еще недавно лежавшие в пыли, стали неузнаваемы: в степи зазеленели всходы прошлогодней пшеницы, появилась молодая трава. В Артыке пробудились чувства его отцов и дедов — дейхан. С помощью дяди он засеял свое поле пшеницей и теперь прилежно обрабатывал его. Воду отводили от главного канала.
В один из жарких полдней Артык усталый вернулся с поля и сел пить чай. Горьковатый зеленый напиток подбодрил его. Сегодня с утра у него из головы не выходил Ашир. Кто-то пустил по аулу дурную весть: Куллыхан арестовал Ашира. Хотя они и стали врагами и даже стреляли друг в друга, эта весть больно отозвалась в сердце Артыка. Он думал отправиться в город и как-нибудь помочь Аширу бежать из тюрьмы.
И словно в ответ на эти мысли перед ним неожиданно появился Ашир. Артык несказанно обрадовался и поднялся ему навстречу. Но тут же на лицо его легла тень, — вспомнилась недавняя обида. Они поздоровались. Однако слова взаимных приветствий звучали так, словно их произносили по принуждению.
Нурджахан смотрела на них и ничего не понимала; «Что случилось? Какой злой дух проскочил между ними?» Шекер не узнавала в них прежних друзей. Айна тоже не могла понять причины этой натянутости. Артык делился с ней всем, даже самыми сокровенными мыслями, но о своей ссоре с Аширом ничего не сказал.
Артык был рад приходу Ашира, но не мог забыть перенесенной обиды, и гордость не позволяла ему первому признаться в своей вине. Помнил о прежнем и Ашир. Ссора друзей не была случайной — она выражала их политические разногласия. Они действительно стали врагами и не случайно охотились друг за другом в бою. Тем не менее Артык поднял его, раненого, истекающего кровью, и вместе с Алешей Тыжденко принес на своих руках в дом Ивана Чернышева, — этого Ашир не мог забыть. Чувство благодарности к другу не покидало его.
За чаем они вели натянутый разговор; вопросы и ответы шли невпопад. Собеседники не могли преодолеть неловкости, возникшей с первой минуты встречи. И вдруг у Ашира вырвалось:
— Артык... прости... тогда, в доме Чернышова, я напрасно обидел тебя...
Как трудно было выговорить эти несколько слов! Ашир весь покраснел, на лбу выступил пот.
Артык, все еще не доверяя словам, настороженно посмотрел на Ашира. Ведь он был всегда такой насмешник! Но нет, на лице его не было ничего, кроме простодушия и волнения. И Артыку стало больно от мысли, что друг пришел к нему с повинной.