Колька давно не видел отца таким злющим.
Запомнился, правда, один случай в конце прошлого сезона. Команда гурьбой брела тогда по парку, переживая горечь очередного поражения, и вдруг Петька Синицын, опорный защитник, осмелился обвинить в неудаче Фролова и намекнул при этом нахально, что на «звезду» играли лет десять назад, а сейчас без коллективного футбола…
Валере вот-вот должно было стукнуть тридцать.
Отец наговорил в тот раз Петьке много чего — накричал, наорал, ругался «молокососом» и по-всякому. И Колька был целиком на его стороне, хотя хладнокровие и выдержка Синицына на поле вызывали его симпатию, а какой пас давал Петька нападающим — наискосок, от штрафной до штрафной…
Теперь у отца было такое же лицо, как в тот день: красное, пятнами, и злое.
Инстинктивно подражая матери, Колька сторонился всякого проявления злобы. С ним отец всегда держался ровно, мягко — Колька привык к мысли, что он такой и есть.
Стало не по себе; Колька вспомнил: вчера отец говорил, что без двух очков им уходить с поля нельзя.
Недоброе предчувствие закралось в душу.
И вот тут…
Фролов в очередной раз ворвался в штрафную площадку.
Кольке был виден каждый мускул его лица.
Продвинувшись метра на два, на три, на четыре, Валера, окруженный защитниками, упал.
Колька стиснул зубы — боялся, как бы отцу в свалке не нанесли травму.
Но загремел свисток, и Колька вздохнул с облегчением, увидев, что отец благополучно поднимается на ноги.
Как вдруг судья показал на одиннадцатиметровую отметку.
(Замешкавшись, отстав немного от атакующей волны, судья не мог точно определить причину падения игрока с шестеркой на футболке: Фролов был закрыт от него двумя или даже тремя рядами игроков обеих команд; оставалось положиться на свой опыт, а опыт как раз и подсказывал судье, что в такой ситуации форварда сбили, скорее всего, недозволенным приемом; он поколебался секунду, и…)
Пенальти давал хозяевам поля почти верную возможность забить гол минут за восемь до конца матча. Это походило на победу, и радость «наших», а также болевшего за них стадиона была безмерна.
Столпившись вокруг судьи, «чужие» пытались втолковать ему, как все произошло, но судья не слушал: факты уже не интересовали его; провозгласив свое решение, судья не может тут же от него отречься — иначе какой же он судья?
Фролов улыбался лучезарнее всех.
Впрочем, нет, не улыбался: он — осклабился.
Отойдя назад, к границе штрафной площадки, Фролов стоял там, сосредоточиваясь перед ударом, и торжествующая ухмылка блуждала на его полных губах, то появляясь, то исчезая.
Взгляд его привычно отыскал за воротами лицо сына, и он подмигнул Кольке — дескать, наша взяла, и желанные два очка…
Валера не сомневался, что в ответ немедленно полетит белозубая Колькина улыбка.
Он настроился уже принять эту улыбку — как награду.
Но ни подмигивания, ни улыбки не последовало. С лица сына на него, не мигая, глядели Машенькины глазищи, губы Кольки были плотно сжаты.
Фролову почудилось, что сын безмолвно умоляет его о чем-то.
Другой различил бы на лице мальчика не мольбу, скорее, а надежду на то, что отец поймет его невысказанную просьбу и тревогу и сделает так, что умолять не придется… Его всемогущий, его добрый папочка.
Но Фролов не склонен был к тонкостям, тем более в такой ответственный момент.
Они должны были во что бы то ни стало выиграть нынче, и все зависело теперь только от него.
Свисток.
Фролов разбежался, ударил.
Го-о-ол!!
После матча Колька обычно приходил к раздевалке.
На этот раз его там не оказалось.
Валере вспомнился застывший взгляд сына; призадумался было, да посыпались поздравления…
Иногда Колька ждал его у главного выхода — на границе парка и стадиона.
Но мальчика не было и там.
Вернувшись домой, Валера выяснил, что сын не показывался.
Маша недоумевающе уставилась на мужа: совместное возвращение тоже стало традицией.
Тут Валера встревожился не на шутку.
Человек он был, можно сказать, самый обыкновенный.
Жизнь принимал такой, как она есть, и ни разу еще не задумался над тем, какой его жизнь м о г л а б ы б ы т ь.
Судьба спортивного лидера, любимца публики его вполне устраивала; все приходило к нему своевременно — достаток, награды, спортивные звания, никаких специальных усилий от него пока не требовалось. Собственная внешность — рослый, плечистый, густые волосы, улыбка киногероя — тоже устраивала Валеру как нельзя больше; правда, волосы стали редеть.
И семья устраивала — жена, сын…
С недавнего времени он заподозрил, что сын — не такой, как он сам, но, в чем именно, пока не знал.
Подозрения возникли в тот день, когда Валерий Федорович, впервые за четыре года, отправился на родительское собрание.
Там ему через полчаса сделалось смертельно скучно, и, когда наставница его сына, словно магнитофонная лента, принялась в третий раз повторять сидевшим перед нею взрослым, уставшим после рабочего дня людям одно и то же, — два раза он выдержал! — Валера непроизвольно поднял вверх указательный палец правой руки и описал им окружность довольно солидного диаметра.
Сев за парту, он немедленно сам превратился в школьника.
Наставница не поняла этого и обиделась.
На заданный ею повышенно строгим тоном вопрос, что товарищ Фролов имеет в виду, Валера, очаровательно улыбаясь, беззаботно спросил, не пора ли закругляться.
Тогда его выгнали из класса.
Не буквально, конечно. Выдержав полную укоризны, почти трагическую паузу, учительница заявила, что если товарищ Фролов так торопится, то может идти; претензий к его сыну Николаю у нее нет.
Валера встал, элегантно раскланялся и вышел.
Спускаясь по лестнице, он неожиданно сообразил, что слава популярнейшего в области человека, так часто выручавшая его в других обстоятельствах, в этом рядовом классе рядовой школы не сработала и отпустили его с миром вовсе не ради звонкого имени или каких-то особых заслуг; окажись у такой занудливой дамочки малейшее основание придраться к Кольке, она выместила бы на папаше всю горечь, все извечное раздражение одинокой женщины, отчаявшейся уже изменить свою судьбу.
Почему он решил, что она — одинока?..
Факт: он отделался дешево исключительно потому, что у него подрос, оказывается, заслуживающий уважения сын.
Эта мысль обрадовала Валеру — и поразила его, но уже наутро он позабыл о ней, как привык забывать разные другие значительные мысли, время от времени забредавшие ему в голову: слишком уж они были угловаты, таскать с собой такие кирпичи спортсмену решительно не с руки, сковывают они, мешают дело делать…
Вернувшись в тот день из школы, Колька, смеясь, сообщил: часть родителей была шокирована вчерашним поведением отца, другие же, напротив, завидовали тому, что Фролову удалось вырваться так рано.
Валера на миг встревожился: не осуждает ли его сын? Но Колька отнесся к происшествию с тем же юмором, с каким, кажется, относился к учительнице: он попросил отца больше на родительские собрания не ходить. Маша присоединилась к просьбе сына.
Фролов-старший кивнул и успокоился окончательно.
Но сегодня… Сегодня Валера прекрасно понимал, что исчез парень после матча не случайно.
Он хорошо запомнил посланный ему Колькой взгляд-предостережение — или все-таки это была мольба?
От чего сын хотел предостеречь его? О чем умолял?
Кое о чем Валера догадывался, но ему страшно не хотелось, чтобы это оказалось правдой.
Сын его остался после матча в парке, бродил по самым глухим дорожкам; башка раскалывалась на мелкие кусочки.
Несправедливость Катеньки Седовой, любимого дружка и соседки по парте, так мучавшая его последние два дня, внезапно съежилась, показалась Кольке вовсе не такой уж и страшной, отползла на задний план.
Таскать за пазухой т а к о е горе — вот это была ноша так ноша…
Колька без конца проверял себя.
Видел он или не видел?
Видел.
Что он видел?
Он видел совершенно отчетливо, как его отец наступил на мяч — нога скользнула, и отец упал.
Ни один защитник противника к нему не прикоснулся.
Мог отец не знать, почему упал?
Может человек не знать, почему падает?
Колька шагнул на траву, несколько раз упал сам, по-разному переплетая ноги — то так, то этак, — цепляя ступнями за корни деревьев, за кусты, за пенечки…
Каждый раз он четко знал, отчего падал.
Валера, отличный спортсмен, не мог этого не знать.
Никак не мог!
Кольке смертельно хотелось выгородить отца, — не выходило.
Почему же отец не сказал правду?
Почему согласился с несправедливым решением судьи?
(О том, почему сам судья принял необоснованное решение, Колька в тот момент не думал; судья был закрыт от него все теми же игроками, и Колька его не видел. Совершая распространенную ошибку, он отделял решение от живого человека, его принявшего и не посмевшего потом от него отказаться…)
Из-за гола?
Будь на месте Валерия Фролова кто-нибудь из Колькиных одноклассников, Колька только усмехнулся бы презрительно. Но когда в роли жалкого лгунишки, присваивающего то, чего он не мог добиться в честном состязании, выступает его отец — воплощение надежности и мужской силы?!.
Перед Колькой вновь встало злое, измученное лицо рвавшегося к воротам отца. Кому нужна эта вечная и г р а? И почему надо обязательно выиграть? Какая такая надобность? Какой смысл? Почему нельзя играть просто так?
Кольке было, разумеется, прекрасно известно, что существует календарь и нарушать его никак нельзя: десятки команд из разных городов, полные трибуны болельщиков, — проигрыш любимчиков для них петля на шею… И все же сегодня он впервые засомневался: а стоит ли всю жизнь только и делать что играть в футбол, стремясь занять местечко повыше? Подумаешь — диагр