Они пошли вдоль берега ручья. Охранник двинулся за ними, отстав шагов на пятнадцать.
— Как вам удалось избежать ареста, Ио-ли? — негромко спросил молодой человек, помогая ей перебраться через попавшийся на пути камень. — И почему ваши волосы обрезаны по-мужски?
— Это всё благодаря моей служанке, — живо отозвалась беглая преступница, тут же начиная придумывать более-менее правдоподобную историю. — Она случайно услышала, как какой-то мужчина говорил госпоже Азумо Сабуро, что её мужа цензор арестовал за государственную измену. А я знаю, что за такое накажут не только его, но и всех членов семьи. Госпожа Сабуро ничего мне не сказала, поэтому мы со служанкой решили бежать вдвоём. Когда я перелазила через забор, в ворота уже ломились стражники.
— Так вы здесь не одна? — удивился барон.
— Одна, — возразила Платина. — Служанку я отпустила домой, сразу после того как мы переночевали в Амабу.
— Почему? — вскинул брови внимательно слушавший её аристократ. — Девушка благородного происхождения не должна путешествовать в одиночку. Кто-то же должен заботиться о ваших повседневных нуждах. Возможно, мои слова прозвучат неуместно, но я случайно видел, как вы сами стирали бельё как какая-нибудь простолюдинка.
— Так я и на самом деле уже не дворянка, Тоишо-сей, — не удержалась от горькой усмешки спутница. — Я — сбежавшая дочь государственного преступника. А у них служанок не бывает. Та девочка по закону обязана выдать меня властям, иначе её тоже строго накажут. А она помогла мне выбраться из города, проводила до Амабу, постригла. Мне достаточно этого. Если бы я и дальше её задерживала, она могла бы испугаться, пожалеть об этом и наделать глупостей. А так я сама отправила её к родителям.
— Она знала, куда вы направляетесь? — деловито осведомился землевладелец.
— Нет, конечно, Тоишо-сей, — усмехнулась девушка. — Об этом я ей не говорила.
— Вы поступили правильно, Ио-ли, — одобрительно хмыкнул собеседник.
— А позаботиться о себе я и сама могу, — слегка расслабилась приёмная дочь бывшего начальника уезда. — Мы же жили здесь с госпожой Амадо Сабуро, пока петсора не закончилась.
— Но почему вы не пошли к ней? — задал новый вопрос молодой человек. — Разве вам было бы не лучше в монастыре, чем в этом диком лесу?
— Но именно там меня бы и стали искать, Тоишо-сей, — объяснила ему простую истину Платина. — У единственной оставшейся на свободе родственницы. А я не хочу, чтобы у неё из-за меня были проблемы.
— Это благородно с вашей стороны Ио-ли, — вдруг совершенно серьёзно заявил барон.
Вспомнив приём, оказанный ей настоятельницей обители «Добродетельного послушания», и ощутив невольную горечь, девушка озабоченно спросила, пряча истинные чувства:
— Вы же видели госпожу Сабуро, Тоишо-сей? Как она себя чувствует?
— Мы с ней почти не разговаривали, Ио-ли, — извиняющимся тоном ответил Хваро, глядя куда-то мимо. — Но выглядит она очень усталой и грустной. Видно, очень переживает из-за случившегося.
— Она ещё настоятельница? — продолжила расспрашивать спутница.
— Да, — подтвердил землевладелец. — Но это ненадолго. До назначения нового губернатора. Может быть, вы хотите ей что-нибудь передать?
— Нет, — не задумываясь, отказалась беглая преступница и замялась, подбирая соответствующую аргументацию. — Ей лучше пока ничего обо мне не знать, тогда и лгать не придётся. Я-то знаю, как трудно госпоже Сабуро говорить неправду.
Прежде чем собеседник успел обдумать её слова, она поинтересовалась:
— Вам что-нибудь известно о судьбе моего приёмного отца и других членов семьи?
— Увы, Ио-ли, — смущаясь, повинился молодой человек, разведя руками. — Неудобно в этом признаваться, но меня в первую очередь интересовали только вы. Простите.
— Вам не за что просить прощения, Тоишо-сей, — покачала головой девушка. — Насколько я знаю, господин Бано Сабуро не входил в число ваших друзей.
— Да, это так, — отведя взгляд, нехотя согласился землевладелец.
— Но вы бы не могли выяснить, что с ними случилось? — попросила Платина. — Если это возможно.
— Конечно, Ио-ли, — охотно пообещал барон. — Как только буду в Букасо, постараюсь разузнать о судьбе ваших близких.
— Заранее благодарю вас, — остановившись, беглая преступница отвесила церемонный поклон и указала на скалу, окружённую невысоким, густым кустарником.
— Красиво, — с плохо скрытым разочарованием проговорил аристократ.
— Нет, нет, — рассмеялась спутница. — Присмотритесь внимательнее вон к той нише. Разве серый, с пятнами лишайника выступ не похож на склонившуюся над гнездом птицу? А та трещина с вьюном напоминает крыло.
— И в самом деле! — довольно рассмеялся собеседник. — У вас острый глаз, Ио-ли, и вы умеете замечать прекрасное.
Картинно сложив руки на груди, он стал читать:
Пытали однажды:
мол, что за нужда —
В нефритовых скалах
гнездо себе вью?
В ответ улыбнулся
и промолчал,
А сердце запело:
свободу люблю…
Стремнина
персиковых лепестков,
Летящих с обрыва
в ущелье теней.
Лишь здесь — небеса,
и земля — только здесь,
А не среди
людей!
Закончив, молодой человек ещё какое-то время отрешённо рассматривал скалу, то ли уже не видя её, то ли пытаясь разглядеть нечто, доступное ему одному.
Не считая себя недалёкой, ничего не понимающей в красоте тупицей, пришелица из иного мира тем не менее всегда удивлялась способности аборигенов подолгу любоваться понравившейся картиной, каллиграфически выполненной надписью или распустившимися цветами.
Вот и сейчас она терпеливо дождалась, когда спутник, словно очнувшись, вновь посмотрит на неё, чтобы спросить:
— Сколько стихотворений вы знаете, Тоишо-сей?
— Хотя я их никогда не считал, меня нельзя назвать истинным ценителем поэзии, — смущённо потупился землевладелец. — За свою жизнь я вряд ли выучил их больше двух сотен.
— Двести стихов?! — недоверчиво охнула девушка.
— Это совсем немного, — заверил её барон. — Настоящие знатоки знают гораздо больше.
Он тяжело вздохнул.
— К сожалению, учёба занимала всё моё внимание, оставляя мало времени на стихи для души. Чтобы успешно сдать государственный экзамен, требовалось заучить наизусть «Трёхкнижие» Куно Манаро, и «Назидания о долге правителя и подданных», уметь пересказать «Пути добродетели для властей и народа» Божественного Мастера и «Собрание установлений» Бноро Ракуро. А чтобы лучше понимать глубину мысли великих мудрецов, приходилось читать многочисленные комментарии их учеников и последователей.
«Жесть!» — чувствуя себя совершенно необразованной, мысленно охнула бывшая учащаяся циркового колледжа, имевшая некоторое представление о размерах перечисленных опусов.
В своё время она с величайшим трудом вызубрила отрывок из «Войны и мира» про дуб у дороги, а аборигены учат наизусть по меньшей мере пару таких романов целиком!
— Хорошо, что теперь я могу больше времени посвящать стихам, — мягко улыбаясь, продолжал собеседник.
Ощутив к нему что-то вроде уважения, Платина попыталась избавиться от этого чувства, задав новый вопрос:
— Наверное, среди этих стихов есть и самые любимые? Или вы их все уже написали в своих письмах?
— Далеко не все, — рассмеялся аристократ. — Есть и ещё. Хотите послушать?
— С удовольствием! — совершенно искренне вскричала девушка, подумав: «Уж лучше говори ты, а я буду помалкивать».
У нас во дворе
чудесное дерево есть.
В зелёной листве
раскрылись на нём цветы.
Я ветку тяну,
срываю её красу,
Чтоб эти цветы
любимому поднести.
Их запах уже
наполнил мои рукава.
А он далеко —
цветы не дойдут туда.
Простые цветы,
казалось бы, что дарить?
Они говорят,
как давно мы в разлуке с ним!
— Красиво, — с видом знатока кивнула приёмная дочь бывшего начальника уезда. — Мелодично. А кто автор?
— Колео Скрипо, — ответил молодой человек, бросив на неё испытывающий взгляд. — Слышали о таком?
— Нет, — честно призналась Платина. — Может, раньше и знала, но я же потеряла память после петсоры. А после неё мне это имя не встречалось.
— Неудивительно, Ио-ли, — покачал головой землевладелец. — Лет триста назад это имя гремело на всю страну, а сейчас его стихи почти под запретом из-за безнравственности. Но мне они очень нравятся В них чувствуется любовь.
— Он что же, писал настолько… откровенно? — осторожно поинтересовалась девушка, уже немного знакомая с местными реалиями. — Или выступал против власти?
— О нет, Ио-ли, — покачал головой барон. — Господин Скрипо не описывал подробностей игры в тучку и дождик. Против властей он тоже не злоумышлял. Просто посвящал свои стихи одному из братьев сегуна Ирохо. В те времена тот считался самым красивым юношей в империи.
Пришелица из иного мира не особенно удивилась, поскольку знала, что здешние обычаи и законы безусловно осуждают однополую любовь, и та даже преследуется по закону, но всё же решила уточнить, заодно похвалив эстетические предпочтения спутника:
— Неужели такой замечательный поэт поплатился жизнью за свои чувства?
— Хвала Вечному небу, нет, — успокоил её Хваро. — Его возлюбленный уговорил брата сохранить господину Скрипо жизнь. Его выслали из сегуната и отправили на северную границу, где поэт и умер в тоске, не прожив и двадцати пяти лет.
— Печальная история, — скорбно вздохнула Платина.
— Сколько замечательных стихов он мог бы написать, — проговорил аристократ, искоса глянув на собеседницу.
— Расставаться с любимыми всегда тяжело, Тоишо-сей, — заметила та. — Не каждый сможет выдержать.
— Особенно когда окружающие не понимают твоих чувств, — сказал молодой человек.
— Это так, — охотно и совершенно искренне согласилась девушка.
— Книги со стихами господина Скрипо изъяли из всех государственных библиотек, — вернувшись к своему рассказу, барон вновь принялся разглядывать расстилавшийся перед ним пейзаж. — Но официально не запретили.