[225] но когда страдания от голода усилились, а в довершение несчастья Тибр вышел из берегов, изгнав из их жилищ несчастных плебеев, уже не имевших хлеба, народ поднялся, произвел манифестации, провозгласил Августа диктатором и отправил к нему депутации, умоляя его, подобно Помпею в 57 г.,[226] взять на себя заботу о снабжении города продовольствием, — короче говоря, в несколько дней народ разорвал на куски последнюю конституционную реформу, выработанную с такой заботливостью. Август сначала отказался от этой диктатуры, предложенной мятежниками; но когда народ окружил сенат, угрожая сжечь курию вместе с сенаторами, если они не назначат его диктатором[227] он понял, что голодный народ и переговоры с иностранными державами требуют различной дипломатии, и согласился взять на себя заботу о продовольствии. Он назначил из бывших преторов praefecti frumenti dandi[228] и начал раздавать хлеб,[229]приказав подвозить его отовсюду. Чтобы показать пример ленивой аристократии, он поручил своему пасынку Тиберию наблюдать за выгрузкой хлеба в Остии и перевозкой его в Рим.[230] Таким образом, Клавдий, потомок одной из самых гордых и знатных римских фамилий, должен был заняться перевозкой хлеба в Рим — почти что второй Эгнаций Руф! Но этот молодой человек действительно имел некоторые из тех качеств старой аристократии, которые встречались теперь только в книгах: энергию, серьезность, желание показать себя.[231] И однако, общество не успокоилось. Недовольство, вызванное голодом, дало новые силы пуританскому движению; когда отказались от мысли сделать Августа диктатором, начали предлагать избрать его пожизненным цензором. Было очевидно, что без более серьезного надзора за нравами государство идет к гибели; никто лучше Августа не мог осуществить этот надзор. Август, который не желал этой новой трудной должности, но и не имел мужества противиться сильному народному желанию, предложил сенату компромисс, назначив выборы цензоров. Они действительно произошли, и избраны были два выдающихся лица: Луций Мунаций Планк и Павел Эмилий Лепид.[232] Недовольство все же продолжалось. Народ продолжал упорно требовать, чтобы Август принял диктатуру или цензуру, желая видеть его облеченным всей полнотой быстрой и энергичной власти, и Август был, наконец, вынужден уступить. Он не хотел принимать ни имени, ни власти диктатора или цензора: он согласился, конечно, предполагая пользоваться этим только при заботе о продовольствии, чтобы сенат дал ему право издавать эдикты, как если бы он был консулом, всякий раз, как он найдет это нужным для общественного блага, т. е. чтобы та дискреционная власть надзора за провинциями, которую дали ему несколько месяцев тому назад, была распространена на Рим и на Италию.[233] Следовательно, он был облечен полудиктатурой.
Август как цензор
Посреди этих волнений наступил конец 23 г. Никто, даже сам Август, не понял истинной важности этого года и вызванного голодом народного волнения, которое снова толкнуло государство к диктатуре, в то время как в начале года болезнь Августа направляла его к более строгим республиканским формам. Власть издавать эдикты, поспешно вотированная сенатом посреди криков голодной черни, есть зерно, из которого вышла деспотическая монархия. Это сперва совсем маленькое растение скоро сделалось могучим кустом и наконец гигантским деревом, которое покрыло своими ветвями всю империю. Но, что вполне естественно, современники, занятые только настоящим, не имели об этом никакого представления. У них, впрочем, достаточно было непосредственных забот, чтобы не слишком думать об отдаленном будущем. В начале 22 г. Марцелл захворал той же болезнью, от которой едва не умер в предыдущем году Август; но на этот раз Антоний Муза тщетно пытался применить лечение холодными ваннами: Марцелл, единственный мужской потомок Цезаря, умер.[234] Меры, которые принял curator annonae, и новый урожай постепенно прекратили голод; народ успокаивался; Август был затруднен своей полудиктатурой, с которой он не знал, что делать, или, скорее, которой он не хотел давать никакого употребления, в то время как оба избранных цензора, Мунаций и Павел, потерпели полную неудачу в своей миссии. Они начали свою деятельность ссорами, Павел вскоре умер, а Мунаций, со своей стороны, был человеком слишком порочным для того, чтобы исправлять нравы других; поэтому ни тот ни другой ничего не сделали.[235] Это было новым разочарованием для пуританской партии, раздражение которой было уже столь велико. Август обеспокоился им и, для того чтобы оно не вышло из границ, счел необходимым загладить хотя отчасти скандальную небрежность обоих цензоров, воспользовавшись своей полудиктаторской властью[236] против наиболее важных злоупотреблений. Он запретил всадникам и сыновьям сенаторов появляться на сцене; он запретил некоторые публичные банкеты, а для других ограничил сумму издержек; чтобы воспрепятствовать магистратам соперничать в том, кто дает наиболее роскошные игры, он поручил заботу об играх преторам; он назначил каждому из них известную помощь из сумм казначейства и определил для каждого одни и те же издержки; он ограничил число гладиаторов и занялся организацией команд для тушения пожаров, понимая, что нельзя заставлять народ оставлять гореть свои дома под тем предлогом, что аристократии ненавистен Эгнаций Руф, хотя сам критиковал действия Руфа. Он поручил тушить пожары курульным эдилам, дав им шестьсот рабов, т. е. штат более многочисленный, чем они до тех пор имели.[237]
Процесс Прима
Тем временем между демократами и аристократами снова началась такая ожесточенная борьба по поводу Прима, что они втянули в нее Августа, желавшего оставаться беспристрастным зрителем. Прим не мог отрицать, что предпринял свою экспедицию без разрешения сената, но в свою защиту то говорил, что действует по приказанию Августа, т. е. главнокомандующего, то — что по приказанию Марцелла.[238] Очевидно, Прим выдумывал эти оправдания, ибо не осмелился вызвать Августа свидетелем,[239] но он надеялся, что Август не опровергнет его. Впрочем, обвинители Прима так мало рассчитывали на поддержку Августа, что также не осмелились вызвать его в качестве свидетеля; все дело зависело от этого свидетеля, которого и обвинители и защитники ежедневно встречали на форуме и которого никто не хотел спросить. Но в день процесса Август сам явился перед трибуналом и в своем свидетельском показании утверждал, вопреки словам защитников, что он не давал никакого приказания правителю Македонии.[240] Август, таким образом, прибавил осуждение Прима к серии уступок, при помощи которых старался заставить знать забыть о проскрипциях, Филиппах, конфискациях, погибели семейства Помпея и тирании триумвирата. И знать так обрадовалась этому вмешательству Августа, что сейчас же заставила сенат дать ему право созывать заседания сената по его желанию, как если бы он был консулом.[241]
Заговор Цепиона и Мурены
Демократическая партия была очень раздражена, но дальнейшие события в точности неизвестны. Август, кажется, был предупрежден неким Кастрицием,[242] потому что Мурена, Фанний Цепион и другие вожди демократической партии, за исключением, однако, Эгнация Руфа,[243] в негодовании на сделанное им показание составили заговор, чтобы убить его, подобно Цезарю. Точно нельзя сказать, был ли этот заговор серьезным или дело шло о каком-нибудь легкомысленном проекте, выраженном тотчас после процесса Прима в порыве гнева.[244] Напротив, достоверно, что Август, открывший это Меценату, сперва был склонен прекратить дело. Но оно получило огласку, как кажется, по вине Мецената и его жены, которая была сестрой Мурены.[245] Снова вокруг личности принцепса разгорелась жестокая свара ненависти, преследований, клеветы и мстительности. Август, вследствие своей трибунской власти, был неприкосновенен: заговор против него был поэтому одним из наиболее тяжких святотатств. Общество, преклонявшееся перед Августом и сделавшееся очень благочестивым, совершенно потеряло голову и, не желая подробнее рассматривать вину или невиновность каждого, требовало только осуждений. Обвинять заговорщика сделалось модой и верным способом без большого труда приобрести популярность; достаточно было неопределенного указания, ложного свидетельства, каких-нибудь пустяков для того, чтобы уличить мирного гражданина в замыслах об убийстве. Партия знати тотчас воспользовалась этим, чтобы уничтожить последние остатки народной партии; все честолюбивые люди, склонные к новым консервативным идеям, выбирали себе противника и обвиняли кого-нибудь; заговор против Августа сделался предлогом для дикого преследования, в котором последний взрыв злобы гражданских войн был обращен против нескольких почти невинных жертв. Серьезные и мужественные люди осмеливались сопротивляться этому общему безумию, или протестуя про