[484] Итак, около полуночи народ теснился в Таренте (Tarentum). Мрак освещался только звездами и жертвенниками, курившимися на берегу Тибра. В этом отблеске появился Август в сопровождении всей коллегии квиндецемвиров;[485]он заклал achivo ritu — на греческий лад[486]— девять овец и девять коз на трех алтарях.[487] В глубоком молчании ночи от имени всех граждан и всех свободных людей, как присутствовавших, так и не бывших налицо, он обратился к богиням, прядущим своими перстами тонкую нить жизни, с точной и сухой молитвой, подобной контракту, архаическую сухость и коммерческую точность которой невозможно было бы передать в переводе. Я привожу ее здесь в том виде, как она восстановлена исследователями на основании сохранившихся отрывков: «Моегае, uti vobis in illeis libreis scriptum est, quarum remm ergo, quodque melius siet p. R. Quiritibus, vobis VIII agnis feminis et VIII capris feminis sacrum fiat; vos quaeso praecorque uti imperium majestamque р. R. Quiritium duelli domique auxitis utique semper nomen Latinum tuaeamini… incolumitatem sempiternam victoriam valetu-dinem populo romano Quiritibus tribuatis faveatisque populo romano Quiritium legionibus que populi R. Quiritium remque p. populi Romani Quiritium salvam servetis… uti sitis volentes propitiae p. R. Quiritibus quindecemvirum collegio mihi domo familiae et uti hujus… sacrificii acceptrices sitis VIII agnarum feminarum et VIII caprarum feminarum propriarum; harum rerum ergo macte hac agna femina immolanda estate fitote volentes propitiae p. R. Quiritibus quindecemvirorum collegio mihi domo familiae».[488] Слово mihi значило здесь не Августа, фамилию и дом Августа, но всякого гражданина и свободного человека, так как Август только читал формулу молитвы, которая в этот момент должна была быть на устах всех присутствующих и всей Италии и которая вполне ясно без околичностей предлагала божеству этот контракт: с одной стороны — девять овечек и девять коз, предложенных богиням, а с другой — счастье государства и частных лиц, данное богинями в обмен на жертвоприношение. Было бы невозможно представить себе молитву более архаическую по языку и формулировке. В церемонии, на которую были приглашены все свободные люди, вопрос шел только о римском народе квиритах. По совершении жертвоприношения были зажжены факелы и огромные костры, чтобы осветить сцену, на которой были представлены различные театральные представления;[489] зрители все время были на ногах, а матроны в числе ста десяти, чтобы представить года века, предлагали Диане и Юноне селлистерний, или священное пиршество.[490]
Церемония 1 и 2 июня
На следующий день торжество происходило на Капитолии: оба коллеги, Август и Агриппа, принесли каждый по быку в жертву Юпитеру Всеблагому Величайшему, повторяя ту же монотонную молитву, с которой в предшествующую ночь Август уже обращался к Мойрам;[491] потом в деревянном театре, построенном на Марсовом поле возле Тибра и снабженном на этот раз необходимыми сиденьями, представили латинские игры, в то время как на сцене, построенной в Таренте, продолжались представления, начатые ночью.[492] В этот день новый селлистерний был предложен матерями семейств;[493]по этому поводу квиндецемвиры приостановили частный траур женщин.[494] Ночью во мраке Тарента на берегу Тибра было совершено новое жертвоприношение Илифиям, богиням плодородия, при котором не проливалась кровь, а были принесены в жертву двадцать семь пирогов, три раза по три разного сорта, причем это приношение сопровождалось тою же молитвой, в которой было изменено только имя богинь.[495]
День 2 июня был посвящен большому жертвоприношению Юноне на Капитолии; главную действующую роль играли в нем матроны с целью символизировать религиозную функцию женщины в государстве и в семье, женщины, которая не должна заниматься государственными делами, но которая с пользой может присоединять свои молитвы к молитвам мужчин, чтобы вымолить покровительство богов. Сто десять матерей семейств, тоже по числу годов века, избранных квиндецемвирами из наиболее благородных и уважаемых женщин Рима, получили приказания находиться на Капитолии для жертвоприношения; и, когда Агриппа и Август заклали каждый по корове[496] и Август повторил Юноне то, что он уже говорил Мойрам, Юпитеру и Илифиям, все матроны опустились на колени и genibus nixae прочитали длинную молитву, малоотличную от предыдущей, в которой просили Юнону покровительствовать республике и семье и давать всегда римлянам победу и силу.
Затем были совершены новые игры во всех кварталах Рима.[497]Ночью в Таренте последовало третье ночное жертвоприношение Матери-земле с пятым повторением все той же молитвы, также сопровождавшееся селлистерием.[498] Наконец, 3 июня было совершено последнее торжество, бывшее и наиболее важным: приношение принесенных Илифиям двадцати семи пирогов, уже в честь Аполлона в его храме на Палатине.[499] Когда жертвоприношение было совершено, когда Август прочитал в шестой раз свою монотонную молитву и пришла к концу вся малоразнообразная серия церемоний, продолжавшаяся три дня, тогда, наконец, ода Горация, запетая двадцатью семью юношами и двадцатью семью девушками, полетела, парт, подобно жаворонку, на своих энергичных строфах и расширяя свою мелодию, в неизмеримое небо Рима, еще не слыхавшее посреди семи холмов человеческих уст, обращавшихся к богам со столь приятными, столь нежными и столь гармоничными мольбами. Была огромная разница между протокольными молитвами, читанными Августом и ста десятью матронами в стиле, столь отягощенном относительными местоимениями и длинными герундивами, и этими крылатыми, легкими и энергичными строфами, летевшими по воздуху подобно легким птицам.
Carmen saeculare
Это стихотворение подводило итог сложным значениям долгой церемонии; в нем находится мифологическая смесь астрономических и моральных символов, воспоминание о новых социальных законах, прославление великих римских традиций, стремление к миру, могуществу, славе, благоденствию и добродетели, являющимся условием всех благ, желаемых человеком.
В двух вступительных строфах юноши и девушки призывают Аполлона и Диану:
Феб и Диана, владычица дева лесная,
Светлых небес украшенье. Вы, целой вселенной
Чтимые! — дайте, о чем мы вас молим, взывая
В день сей священный.
В книгах Сивиллиных, должному нас научивших,
Сказано: мальчикам чистым да избранным девам
Ныне бессмертных, семь наших холмов облюбивших,
Славим напевом.
Потом юноши обращаются к Аполлону, богу света и солнца, и поют строфу, которую ни один римлянин даже через двадцать столетий не может читать без волнения:
Солнце кормилец! ты день с колесницей горючей
Кажешь и прячешь, о, пусть, возрождаясь незримо,
Вечное, ты ничего не увидишь могучей
Города Рима.
Молодые девушки продолжают песнь, отождествляя с Дианой Илифию и Луцину, богинь родов:
О Илифия, родов безувечных причина.
Кротко храни матерей, как всегда охраняла,
Будет ли имя твое на молитве Луцина,
Иль Генитала.
Пение вновь переходит к юношам, призывающим милости богини на утвержденные в предыдущем году законы:
Вырасти отроков, благослови совещанье
Наших отцов, что судьбу обеспечило женам,
В новом обильном потомстве пошли оправданье
Новым законам.
Таким образом можно будет, говорят молодые девушки, каждые сто десять лет в течение трех дней и ночей справлять столетние игры:
Каждые сто десять лет неизменной чредою
Пусть к нам веселые игры и песни приходят;
Светлых три дня пусть нам столько ж ночей за собою
Сладких приводят.
И, чередуя свои песни, юноши и девушки воспевают затем Парк, богинь судьбы, Землю, мать плодородия и благосостояния, потом снова Аполлона, бога здоровья, который, кроткий и умиротворенный, сложил свое оружие, и Диану, на этот раз под видом прибывающей луны:
Вы же, правдиво поющие Парки, внемлите —
Рок оправдал приговор ваш незыблемой волей,
Все, что для нас совершилось, в грядущем продлите
Счастливой долей.
Пусть, умножая плоды и стада, возлагает
Почва на кудри Цереры венок колосистый.
Ветер Зевеса пусть новым полям навевает
Дождик росистый.
О, Аполлон, опуская и стрелы и очи,
Кроток и милостив, мальчиков внемли моленьям.
Внемли, Луна, властелинка двурогая ночи,
Дев песноспеньям.
После этого призывания по отдельности солнца, плодородия, судьбы, благополучия и луны юноши и девушки, продолжая, вероятно, чередоваться в пении, обращались вместе ко всем олимпийским божествам с целью вознести к ним в великолепных строфах все желания Рима и Италии, подводившие итоги всем жалобам, всем сожалениям, всем стремлениям, всем надеждам и всем мечтам, волновавшим душу нации в момент этого первого возврата к жизни после огромной катастрофы: