и, так как приближались выборы на 25 г., его сторонники хотели теперь же предложить его в преторы[85] в обход закона и вопреки принципам законности, с таким трудом восстановленным Августом и его друзьями. Знать была раздражена и утверждала, что если пожарные ревностно тушат в Риме пожары, то так же ревностно зажигают в умах демагогические страсти.[86]
Нападки на Руфа, сравнительно с процессом Галла
Гибель Галла придала мужества партии знати, указывая ей, что в зажиточных классах, среди наиболее почтенных сенаторов, среди всадников и даже в среднем классе, существует теперь глубокое отвращение к революционным деятелям и поступкам; ее также ободряла обнаруживавшаяся с каждым днем перемена в общественном мнении, которое во всех социальных классах, как часто бывает галла после революций, снова прониклось почтением к знатности, к богатству, к древней славе и возненавидело незнатных честолюбцев, находившихся в сенате после мартовских ид, рассматривая их как недостойных представлять величие Рима в великом собрании. Осмелевшая знать решилась теперь обвинять Руфа в подготовлении восстания при помощи своих пожарных и в возобновлении демагогической агитации прежнего времени; никто не считался даже с тем, что Руф только следовал примеру Агриппы и Августа. Но на этот раз знать ошиблась. Руф не писал, подобно Галлу, прекрасных стихотворений и не завоевывал провинций, а спасал от огня жилища римских бедняков; и расположение масс в пользу его противозаконной кандидатуры в преторы возрастало так быстро, что Статилий Тавр, в качестве консула председательствовавший на выборах, не осмелился вычеркнуть его имя из списка кандидатов, и Руф был избран.[87] В то время как Август был далеко, в том Риме, где на словах так старались восстановить аристократическую конституцию и приспособить ее к потребностям эпохи, один человек мог толкнуть снова партии на борьбу, возбудить одновременно революционное нетерпение низших классов и гордость вновь сделавшейся могущественной знати, и этот человек был пожарный. Народ не колебался нарушить основные принципы конституции, восстановленной два года назад при всеобщей радости, лишь бы быстро тушились пожары. А аристократия, чтобы снова дать почувствовать свою силу, под предлогом борьбы с демагогией хотела, чтобы народ позволял гореть своим домам, и, нападая на Руфа, восставала против того основного принципа реформы общественных должностей, который Август и Агриппа благоразумно старались ввести в администрацию, организуя сперва частные службы рабов. Однако аристократия, так ловко ниспровергнувшая Галла, знаменитого поэта, славного полководца и очень могущественного человека, была на этот раз побеждена Руфом, имевшим только ту заслугу, что он потушил четыре пожара. Контраст был смешон, но все покорно и молча подчинились этому. Сам Август решил дать префектуру Египта, т. е. наиболее важную должность империи после своей, незнатному всаднику К. Петронию, вероятно, потому, что все знатные лица, испуганные участью Галла, отказывались от этой должности.[88] Сам он продолжал обращать внимание только на поиски во всех областях империи драгоценных металлов и из Тарраконы следил за войной против кантабров и астурийцев, руководимой его генералами. На следующий год (25 г. до Р. X.) он подготавливал две экспедиции — одну в область салассов (современная долина Аосты) с целью овладеть альпийской долиной, наиболее богатой золотом, а другую — во внутреннюю Аравию, чтобы овладеть сокровищами, которыми, как думали, владели арабы.
Недостатки реставрационной политики
Рим был, таким образом, предоставлен самому себе, в сонливой апатии, без великих предприятий, без громких событий, без живых волнений; и гармония, которая, по-видимому, восстановилась после Акция, мало-помалу разрушалась, в то время как странное смешение идей и противоречивых чувств начинало затемнять у всех точное сознание средств и целей и согласие между словами и действиями, между теорией и практикой. Порядок, как бы то ни было, был восстановлен; от прежнего дикого раздора осталось только легкое облачко неопределенных злобных чувств, висевшее в воздухе, хотя в городе тем не менее продолжали действовать внутренние несогласия. Республика была восстановлена, и стремление возвратиться к прежним учреждениям было в полном ходу; среди знати партия реформ работала над реставрацией монополии должностей и власти знатных фамилий с устранением от магистратур сенаторов незнатного происхождения, которые вошли в курию во время революции; аристократическое тщеславие, высокомерие и презрение начали возрождаться, и это шло так далеко, что гордые вельможи выказывали свое презрение даже Агриппе, которому они с яростью завидовали.[89]Но патриотизм, бывший душой древнего аристократического режима, не вспыхивал больше; все теперь избегали трудных и убыточных должностей, к которым некогда так стремились. Хотя доступ к почестям был открыт молодым людям, однако нелегко было наполнить громкими именами списки кандидатов, постоянно нужно было прибегать к чрезвычайным средствам и, чтобы воспрепятствовать самым важным общественным должностям, например надзору за дорогами, впасть в полное пренебрежение.[90] Большинство сенаторов, вместо того чтобы тратить свое состояние на общественные должности, как советовал это Цицерон, оспаривали друг у друга доходные магистратуры, например должность префекта aerarii Saturni, заведующего казначейством, или старались приобретать деньги в качестве адвокатов, принимая плату за свои речи на форуме несмотря на lex Cincia, запрещавший принимать вознаграждение за юридическую помощь.[91] Легко было оплакивать этот беспорядок, но как было ему сопротивляться? Большинство сенаторов едва владели сенаторским цензом, а с 400 000 сестерциев не только нельзя было расточать щедрости народу, но с трудом можно было жить приличным образом. Принцип бесплатности общественных должностей, столь существенный в древней конституции, плохо согласовался с новым экономическим положением римского общества, где одни были слишком богаты, другие — слишком бедны. Из других противоречий теперь усиливался и примешивался в старой республике контраст между требованиями частной жизни и гражданским долгом. Все восхваляли прошлую простоту и бережливость, но однако и сам Август, и его друзья своими крупными расходами возбуждали во всех классах Рима вкус к роскоши.
Александрийское искусство и роскошь
Если Рим воображал, что при Акции он отразил дерзкое нападение Египта, то после победы он не сумел оказать сопротивление новому египетскому нашествию, менее заметному, но более опасному, чем нашествие армий Антония и Клеопатры. После падения династии Птолемеев художники, торговцы предметами роскоши, ремесленники, работавшие для александрийского двора, для его евнухов и высших чинов, отправились за работой и пропитанием в великий город, где жил преемник Птолемеев и куда были перевезены огромные сокровища Египта. Они прибыли и продолжали прибывать в Италию друг за другом, высаживаясь в Путеолах; и если наиболее скромные из них останавливались в кампанских городах от Помпей до Неаполя, то другие являлись в Рим. Однако они строили пышные дворцы не для преемника Птолемеев. Август жил на Палатине в старом жилище Гортензия, состоящем из нескольких смежных домов, построенных различными собственниками; эти дома Гортензий купил в разное время и соединил, сделав кое-какие переделки.[92] Египетские художники, напротив, нашли работу у наиболее богатых лиц из сенаторской и всаднической аристократии, занимавшейся постройкой на развалинах революции нового Рима, более пышного, чем древний, и расположенной оказать им хороший прием. Завоевание и падение Египта и легенда об Антонии и Клеопатре, по одному из столь многочисленных противоречий той эпохи, привлекли внимание умов ко всему египетскому. Большинство наиболее видных людей из партии Августа участвовали в его египетской кампании; они долго пробыли в Александрии, жили в домах богатых египетских вельмож, с любопытством прогуливались среди роскоши огромного дворца Птолемеев и вывезли из Египта мебель, вазы, ткани и произведения искусства. Многие из них составили себе состояние за счет коронных имуществ и имущества Антония; наиболее значительная часть земельной собственности Августа, его фамилии[93] и его друзей была, вероятно, теперь в Египте; новая роскошь, распространявшаяся по Италии, питалась особенно Египтом; много богатых римлян имели там свои дела и были принуждены время от времени бывать там или посылать туда своих агентов. Соприкосновения между Италией и древним царством Птолемеев становились все более и более частыми; развитие торговли сделало Путеолы богатым городом и облегчило введение в Италию египетских обычаев, нравов и идей. Завоевание Египта не замедлило дать почувствовать свое влияние на римскую жизнь, уравновесив очень скоро тот вкус к архаическому романизму и национальному фанатизму, который был возбужден кризисом при Акции. Многие приобрели в Египте любовь к искусству, роскоши и новостям, которая постепенно захватывала в Италии и тех, кто никогда не ступал и ногой в царство Птолемеев, но составил или сохранил свое состояние во время революции.
Александрийское искусство в римском доме
Таким образом, несмотря на общее преклонение перед древней римской простотой, красивые дворцы воздвигались в различных кварталах Рима и даже на Эсквилине, древнем кладбище бедняков, теперь украшенном прекрасными домами, большими и малыми, с тех пор как Меценат построил там свое пышное жилище.