— Сам ты настоящая поганка, если так о людях отзываешься! — вспылил Алёшка.
— Ладно, топай отсюда! — сквозь зубы процедил Витька. — Министр очень странных дел…
— Пошли, Альберт!
Алёшка круто повернулся, вскинул на плечо удочку и зашагал по тропинке. Альберт Мяги вздохнул, сердито посмотрел на Витьку и пошёл за ним.
Витька Олейников остался один.
Он долго сидел, не шевелясь, уставясь взглядом на неподвижный поплавок.
На небе догорали алые отблески заката. Дальние горы уже потонули в сиреневой дымке. Все вокруг одевалось в серые, пепельные тона. Темнела свежая зелень деревьев. Весёлая, сверкающая река стала тёмной, как мазут. Даже воздух, казалось, наливался пепельной серостью.
Витька вдруг почувствовал, что ему стало безразличным, поймает он сазана или нет. Ещё недавно всё радовало его, а сейчас и в сердце словно сгущались вечерние сумерки. Неохотно, медленно Витька намотал на гибкое ореховое удилище леску и закрепил крючок.
«Эх, Алёшка, Алёшка! — подумал он. — Неужели так и кончилась наша дружба?»
Он нарочно старался снова разозлиться на Алёшку, напоминал сам себе, что тот назвал его поганкой. Но злости не было. Он постарался вспомнить, как произошла ссора.
Алёшка сказал, что он, Витька, не зная человека, оскорбляет его. Но ведь Алёшка сказал правду, сейчас сам Витька понял это. Тогда там, на пляже, он обидел Арташеса Геворковича, назвал его обезьяной. А ведь Арташес Геворкович — замечательный человек, и сейчас бы Витька, не задумываясь, набил бы физиономию тому, кто назвал бы физрука обезьяной… И старика, конечно, он обозвал мухомором зря. И Алёшку обидел тоже напрасно… Конечно, лучше всего было бы сейчас пойти к Алёшке, тряхнуть его за плечи и прямо, откровенно сказать: «Прости меня, друг! Я был неправ!»
Но почему это всегда так трудно признавать свои собственные ошибки и хочется убедиться в том, что виноват кто-то другой?
Витька вздохнул и поплёлся к лагерю…
32. Взгляд в прошлое
Косматые ночные тени выползали из леса на полянку, когда возле лагеря загрохотали колёса. И сейчас же горнист подал сигнал сбора. Ребята быстро построились в чёткую шеренгу. Из леса рысцой выбежали кони, запряжённые в линейку. Приехавших встретил пионерский строй.
С линейки сошло двое — широкоплечий, уже немолодой человек в парусиновом костюме и белобородый по-юношески стройный старик. Старик был одет в полувоенный костюм из зеленоватой материи. Длинную рубашку с высоким наглухо застёгнутым воротом туго стягивал тонкий ремённый поясок с серебряными украшениями-подвесками. На левой стороне груди приехавшего пламенел орден боевого Красного Знамени. Но особенно поразило ребят лицо старика — желтоватое, словно восковое, с маленькой седой бородкой клинышком и огромными карими глазами, внимательными и зоркими. Из-под золотистой барашковой шапки-кубанки выбивались пряди серебряных волос.
Человек в парусиновом костюме остановил коней на краю полянки и стал привязывать их к низкорослому, согнутому ветрами клёну. А старик лёгким и быстрым движением соскочил с линейки. Каждое движение его было быстрым и молодым, он держался по-спортивному прямо, и никто не поверил бы, что ему много лет.
— Здравствуйте, внуки мои! — глуховатым, слегка подрагивающим голосом проговорил старик.
— Здравствуйте! — громко ответил пионерский строй.
— Давайте сядем возле огня и поговорим! — предложил старик.
Человек в парусиновом костюме положил около костра свёрнутый в несколько раз коврик, которым была покрыта линейка. Старик плавным движением сел на этот коврик, скрестив ноги.
— Пионерка, Зина Симакова! Зажечь костёр! — подала команду Алла.
Зина стала чиркать спичками. Но они почему-то у неё никак не зажигались. И когда спичка, наконец, разгорелась, она сунула маленький огонёк в груду сухих листьев, где он сейчас же погас.
— Спокойней, девочка! — ласково проговорил старик. — Он взял из груды хвороста несколько тонких прутиков. — Зажигай!
Повеселевшая Зина зажгла спичку и поднесла огонёк к прутикам. И по ним сразу побежали яркие язычки.
— На этот факел! — старик протянул Зине пылающие прутики. — Теперь костёр разгорелся сразу…
И через несколько секунд над грудой хвороста заплясали огненные языки. Сноп золотых искорок с шорохом устремился к темнеющему небу.
Ребята уселись вокруг костра. Вера Сидоренко повесила над огнём большой закопчённый походный чайник.
— Пионеры! — баском заговорил человек в парусиновом костюме. — Я председатель здешнего сельского совета. Сегодня ваши товарищи попросили меня найти человека, который бы мог рассказать вам об истории наших мест. И вот я привёз к вам в гости самого старого и уважаемого человека нашего посёлка дедушку Дауда Биштова. Сто два года уже живёт на свете дедушка Дауд и хорошо знает историю наших мест. Сейчас мы попросим рассказать вам о прошлом…
Ребята захлопали в ладоши, не отрывая глаз от величавого и ласкового старческого лица, по которому скользили золотистые блики пламени.
— Иван Андреевич сказал вам правду, внуки мои, — негромким, слегка гортанным голосом заговорил дедушка Дауд, задумчиво глядя в огонь костра. — Я — самый старый человек этих мест. И, можно сказать, я — самый старый, полувысохший корень древнего племени натухаев, живших когда-то на этой земле. О горе и бедах моего родного народа я расскажу вам сейчас, внуки мои…
Старик вздохнул и окинул внимательным взглядом сосредоточенные ребячьи лица.
— Я не стану рассказывать вам о далёком прошлом этой благословенной земли — пусть вам об этом расскажут учёные люди, по крошкам собирающие прошлое. Я только скажу, что наша земля, богатая водой, плодородная, залитая солнцем, никогда не пустовала. Наверное, ещё тысячи лет назад здесь, как говорят учёные, жили смелые мореплаватели. Потом здесь были города и селения древнего Боспорского царства. Но народы сменяли народы. И много-много лет назад здесь поселились мои предки натухаи — сильное, трудолюбивое, отважное племя адыгейского народа. Здесь натухаи посадили сады и виноградники. Здесь, в зелёных ласковых долинах, паслись их стада, пели их женщины и смеялись дети.
Спокойно и счастливо жили натухаевцы до тех пор, пока на их земли не пришли хищные и хитрые турки-османы. Нет, пришельцы вначале не угрожали оружием, потому что натухаи были многочисленным и сильным племенем. Сладко улыбаясь, турецкие посланцы твердили натухаевским князьям, что их главные враги соседи — шапсуги. А шапсугам говорили, что их неприятели — натухаи. И так турки натравливали одно племя на другое. И натухаи, и шапсуги растрачивали свои силы и проливали свою кровь в жестоких схватках.
А потом, когда натухаи ослабели, турки сказали князьям, что защитят их и послали своих воинов на натухаевские земли. И вскоре получилось так, что хозяином на этой земле стал турецкий паша. Натухаевские князья превратились в его лизоблюдов и помогали ему грабить наш народ. И яркий, радостный день стал для натухаев темнее зловещей осенней ночи…
Старый Дауд рассказывал о том, как грабили турки селения натухаев, как хватали натухаевских девушек и юношей, грузили их на корабли и отправляли в рабство.
Ребята слушали старика и вглядывались в огонь. А если пристально вглядеться в причудливую пляску огненных языков, то можно увидеть скачущих всадников в высоких чалмах, со сверкающими кривыми саблями в руках. Потом вдруг мелькали искажённые горем и ужасом лица пленников. И над ними вздымались и падали жёсткие бичи! И турецкие корабли распускали пламенеющие паруса, увозя в неволю детей натухаев…
— Но пришло время, когда туркам стало очень плохо. Турецкий султан начал войну с русскими. И сюда, на берег Чёрного моря, явились непобедимые русские полки. Турки вынуждены были покинуть эти края. — Старый Дауд вздохнул. — И тогда наступила самая страшная пора. Собака султан приказал своим аскерам отдать русским только обугленную мёртвую землю. Турецкие янычары начали сгонять всех натухаев в крепость Анапу, а селения, сады, усыпанные плодами, поля зрелой кукурузы и проса — всё предавали огню. Тем, кто не хотел покидать землю своих отцов, турки рубили головы. Стон и плач нависли над несчастной землёй натухаев… Анапа в ту пору утопала в зелёных садах, обильно орошаемых водой из колодцев. Турки заставили натухаев забивать колодцы тюками овечьей шерсти, а сверху засыпать камнями. Овечья шерсть, разбухая в воде, плотно закрывала русла подземных рек, и те меняли свой путь. Потом насильники погнали натухаев в трюмы своих кораблей. Они так забивали пленниками свои корабли, что люди в трюмах могли только стоять, тесно прижавшись друг к другу. И если человек умирал, он не падал, потому что некуда было упасть…
Старик окинул взглядом лица ребят, по которым скользили отблески костра.
— Немногие из натухаев сумели уйти от турецкого плена или кривого ножа — ятагана. Среди этих немногих были и мой дед и отец. В маленьком селении Псе, которое турки звали Сарынсу, холодная вода, джигиты отказались подчиниться янычарам и уйти с родной земли. Они вступили в бой с турками и перебили их кинжалами. Но турецкий паша чуть не задохнулся от ярости, услыхав о гибели аскеров. Он двинул сюда своих конников. И плохо пришлось бы смельчакам-натухаям, если бы русские солдаты вошли в селение позже турок. Но они, пройдя через леса и горы, успели вовремя и отбили атаку турецких разбойников. Вот так, внуки мои, в этой маленькой горной долинке уцелело несколько натухаев — всё, что осталось от сильного, большого народа…
Старик склонил голову и словно уснул, прикрыв веками глаза. И ребята сидели, не шелохнувшись.
Они смотрели на костёр. И снова в переплетающихся, беспокойных язычках пламени они видели то, о чём рассказывал старый Дауд. Они видели мчавшихся коней турецких аскеров и их злые суровые лица. А навстречу туркам бежали усталые, потные русские солдаты. Искры, взлетевшие над костром, казались ребятам вспышками выстрелов…
Дауд вскинул голову, и его зоркие глаза опять окинули взглядом внимательные лица ребят.