ь, но холод все глубже проникал в его тело, озноб дошел до мозга костей, мелкая дрожь затрясла зубы. Женька принялся изо всех сил разрывать веревки, связывавшие его, и проснулся.
— Тьфу, пропасть! Приснится же ерунда такая, — проворчал он, не зная, проснулся ли он уже или нет, так как все тело его покрылось гусиной кожей, а зубы и впрямь отбивали дробь. Окончательно проснувшись и удивляясь все больше, так как они ложились спать, когда было по-летнему тепло, он полез искать свое пальто, чтобы укрыться поверх одеяла, и вдруг, ничего не понимая, неподвижно застыл: дверные щели, невидимые до этого во мраке, неожиданно засветились таинственным зеленым светом. Женька рванул двери и ахнул, хотя привык не выражать своего изумления ни при каких обстоятельствах, а просто сплевывал в сторону: и не такое, мол, видали. Ни с чем не сопоставимые, ни с чем не сравнимые по величине, уходили ввысь гигантские столбы мертвенно-зеленого цвета. Их было много, они занимали весь горизонт, все небо и терялись где-то на неизмеримой высоте во вселенной. Свет разгорался все сильнее, будто кто-то невидимый медленно, но неуклонно вел рукоятку реостата, и все вокруг лежало, залитое этим тускло-зеленым неправдоподобным огнем. Все видней становилась каждая веточка, и все гуще становились темно-зеленые тени. Метнувшись назад, Женька заорал: — Эй! Вы! Проспите все царство небесное! Вставайте! Вставайте! — он дергал всех за ноги, скидывал одеяла. Его спросонок обругали и, лязгая от холода зубами, потянулись опять укрываться.
— Вставайте! — не унимался Женька. — Ребята! Северное сияние!
— А? — все мигом были на ногах.
Накинув пальто на плечи, высыпали наружу. И тут же («Будто щелкнули выключателем!» — подумал Женька) исполинские столбы мгновенно исчезли, глаз еще хранил о них воспоминание, а столбов уже не было. Сразу наступил мрак, и стали видны мириады переливающихся звезд.
Над землей раскинулась беспредельная ночь. Слабое сияние бесконечно далеких миров еще больше подчеркивало безграничную емкость мрака. Мерцающая вселенная жила своей жизнью. Было очень свежо, просто морозно. Холод ниспадал на землю тончайшими волнами, он усиливался с каждой минутой. И в этом безмолвном мраке вдруг что-то зародилось: это был еще не свет, только предчувствие света. И неожиданно, без всякого перехода, снова засияли огромные столбы, и опять отступила ночь перед их мертвенно-зеленым светом. Столбы сдвинулись и вновь расступились, но это были уже складки громадного занавеса, опускавшегося откуда-то с небес мимо крошечной Земли. Складки свивались, развивались, свет то меркнул, то снова разгорался — торжествующая беззвучная музыка гремела над спящей планетой, и никто на всей Земле не видел, не слышал ее, только пять притихших юношей слушали, стоя в ночи на своем холме, эту величественную космическую симфонию. И когда сияние — не сразу, как прежде, а ровными затихающими аккордами — ушло на нет, они еще долго смотрели в темное небо, где только что разыгралось красивейшее из всех зрелищ вселенной…
Утром самбистов разбудило яркое солнце. Оно било во все щели сарайчика, и свет его был каким-то белесым. Ребята лежали под одеялами и пальто, пар поднимался от их дыхания. — Заморозок!
Поеживаясь, они вышли на поляну: трава была прихвачена инеем. С места в карьер помчались по тропке на дорогу, чтобы согреться. Холодный воздух обжигал кожу. Впереди, как всегда, бежал Кирилл. Пробежав метров триста, он повернул назад. Самбисты побежали назад вместе с ним. Прогрохотав по мосткам, они вбежали в республику, не сбавляя хода, поднялись на гору и, проскочив мимо ковра, спустились к озеру. Мигом сбросив одежду, один за другим бултыхнулись в воду, загоготали, зафыркали, зашлепали по воде. Сергей и Кирилл, отработав на мелком месте ежедневный урок ногами, тоже поплыли на глубину и, сделав несколько метров, заспешили назад. Выскочив из воды, отбивая зубами дробь, самбисты торопливо растерлись майками и снова побежали. Пока они завтракали, стало теплей, но все-таки было очень свежо. К вечеру температура и вовсе упала до нуля. Ужинали в пальто.
— Да, братцы, померзнем мы ночью, если не произведем реформы постельного дела, — промолвил Женька.
— Точно! Сила в коллективе! — поддержал его Сергей.
Матрацы сдвинули ближе, одеяла постелили в два слоя и сверху сложили все пальто. Быстро раздевшись, нырнули под эту массивную защиту от мороза и вскоре, тесно прижавшись друг к другу, заснули, высунув наружу одни носы, от которых поднимался пар.
Утром следующего дня было так холодно, что министры и академики долго не решались вылезти из-под своего тяжелого покрытия. Все то же белесое солнышко струилось во все щели, но по неровному шуму сосен они поняли, что ветер разыгрался не на шутку.
— Эхма! — Женька откинул одеяло, спрыгнул на пол и сразу же, приплясывая на морозце, стал тепло одеваться. Вслед за ним поднялись другие, только Сергей, натянув на себя одеяла и пальто, повернулся на бок.
— Эге-ге! Вице-президент! За старые штучки принялся! Подъем! — прикрикнул Антон.
Сергей, не просыпаясь окончательно, принялся честить Антона и всех его предков до седьмого колена, призывая на их голову проклятия за то, что они породили такое сухое, догматическое существо, у которого вместо сердца график с расписанием. Не на шутку разозлившись, Антон откинул все одеяла и пальто ему на голову, сдернул трусы и сильно его шлепнул. Сергей, натягивая одной рукой трусы, а другой поправляя одеяла, начал брыкаться и ругаться еще отчаянней.
— Ах, вот как! — зловеще сказал Антон. — Разлагаешь дисциплину! Так-так! Все в сборе. Кворум есть. Ставлю на обсуждение совета министров предложение о вынесении Смородинцеву двух дней дежурства вне очереди! Кто «за»?
— Э! Э! Потише, потише! — Сергей мигом скатился с нар. — Прыткий какой! Два дня! У меня и так послезавтра дежурство, что я тебе, на кухарку экзамен сдавать буду, что ли? Ишь ты!
Трава была покрыта слоем белого инея, который на глазах исчезал под лучами солнца там, откуда уходила тень. Сильный порывистый ветер будто старался сорвать покрышку с колышков, она то поднималась, надуваясь изнутри, то, трепеща, опадала. К девяти часам, завидев на дороге Глеба, самбисты переоделись в халатики: не хотелось получать от него презрительного упрека — дескать, как всегда, не готовы. Глеб безучастно выслушал рапорт, обвел самбистов пустыми глазами, прошелся взад-вперед перед строем, заложив руки за спину. Так теперь он начинал занятия. Самбисты стояли по стойке «смирно» посиневшие и дрожащие от холода. Скорее бы бороться!
— Ну-с, возьмем тетрадки, — бросил Глеб наконец.
— Как тетрадки? — заговорили самбисты. — Лекция, что ли, будет?
Корженевич остановился и с оттенком раздраженного удивления произнес:
— Может быть, вы перестали понимать по-человечески? Или мне два раза надо говорить? Староста, — обратился он к Антону, — где у вас дисциплина?
Антон посмотрел на него недобрым взглядом и сказал:
— Пошли, ребята, возьмем тетради.
— Живей, живей! Бегом! Совсем разленились! — прикрикнул Глеб.
Они прибежали в сарайчик, вытащили тетради, Валька начал переодеваться в теплое. В дверях показалась голова Глеба.
— Между прочим, я не понимаю, вы, может быть, спать укладываетесь? Долго мне ждать? Выходи строиться!
Самбисты, почти не одетые (что за одежда рваные борцовские куртки!), уселись на обычном месте — на краю ковра, растирая окоченевшие ноги. Глеб, одетый в тренировочный шерстяной костюм, медленно расхаживал перед ними, читая лекцию. Некоторые положения он, как всегда, выделял голосом и, пока самбисты их записывали, делал, не обращая на них внимания, резкие разминочные упражнения, повторяя безразличным тоном свои слова из самых необычных положений: то стоя на мосту, то пружиня в положении «шпагат». Слушатели его между тем совсем замерзли.
— Товарищ преподаватель, разрешите обратиться? — Антон встал.
— Что еще?
— Может быть, перейдем в помещение?
— Да? А что такое случилось? — осведомился Глеб.
— Ветер и очень холодно.
— М-гу, закалочки, значит, не хватает. Ясно, ясненько. Горлышко может заболеть…
— Так точно, горлышко, — подтвердил Антон.
— Так-так. Мужчины могли бы быть покрепче, — скучающим тоном определил Глеб. — Ну, что же, если невтерпеж, переходите в столовую…
И когда после лекции Сергей и Кирилл, как на казнь, отправились отрабатывать задание по плаванию, остальные смотрели на них с сожалением. Но отступать было некуда, слишком мало уже оставалось времени. Они и их учитель Валька вернулись с плавания совершенно онемевшие, и, не раздеваясь, все вместе сразу же полезли под одеяло и дружно стучали там зубами, пока не согрелись.
В общем, второй холодный день отнял у самбистов массу энергии, обессилил их. Тотчас после ужина, отменив очередное заседание академии, на два часа раньше обычного они улеглись спать. Один лишь Кирилл, натянув на себя два пальто, остался работать над «Букварем» при последних бликах затухающего дня. Ложась спать, он потревожил Валентина, и тот спросил его сквозь сон:
— Ну, как там?
— Ветер перестал, зато все небо обложило тучами, как бы дождя не было.
— Дождь? Тогда, значит, занятий не будет, — пробормотал Валька.
Наступила мертвая тишина.
Природа, однако, решила не давать им ни сна, ни отдыха. Самбисты проснулись ночью, решив, что земля проваливается в тартарары. Страшный удар грома раздался как будто над самым сарайчиком; им показалось, что кто-то огромным тяжелым молотом стукнул по срубу, вгоняя его в землю. Затем раскат стал удаляться с таким треском, будто небо было из крепкого линолеума и его грубо, с озлоблением рвали пополам. За этим ударом последовало еще два, да таких, что самбисты определенно перекрестились бы, будь они верующими. И эти громы удалились с тем же треском, так же раздирая небо. Молний сначала не было, но затем, будто наверстывая упущенное, они засверкали целыми пучками.
— Да, теперь я понимаю ощущения жителей в последний день Помпеи, — начал было Сергей, но Антон крикнул: