– Дядя Саша, я плохо помню.
– Не дури.
– Честное слово. Знаю только, что он кошек в окно швырял, а больше не запомнил.
Сашкец удручен.
– Садись, – бросает он хмуро, потом идет к Офенбаху и застает того на месте преступления.
– Ты что делаешь?
– Пишу, – невозмутимым басом отвечает Купец.
– Покажи.
– Да-а. А вы отнимете.
– Покажи, тебе говорят!
Купец с гордой улыбкой вытаскивает сырой от акварельных красок номер «Пулемета».
– Вот. Журнал свой пишу.
Сашкец в ярости порывается отнять журнал и, не справившись с Купцом, ограничивается звонкой фразой:
– Я тебя запишу в «Летопись» за то, что занимаешься посторонними делами в классе.
Он идет к учительскому столу, но, пока идет, замечает, что то же самое происходит и на остальных партах. Тогда халдей пускается на крайность.
– Ребята, я запишу весь класс за невнимательное отношение к уроку.
Однако и эта, сильная в обычные дни, угроза на этот раз не действует. Урок тянется нудно и вяло. Ученики отвечают невпопад или вовсе не отвечают. После звонка Сашкец в канцелярии жалуется:
– Невозможно работать. Эти журналы всю дисциплину срывают!
А в классе кавардак.
В одном конце Японец ругается с Цыганом за право обладания художником Янкелем. Янкель должен нарисовать картину Японцу для «Вперед», то же самое просит сделать и Цыган, который выпускает «Альманах лучших произведений Шкиды».
В другом углу слышен визг поэта Финкельштейна. Это Купец собирает материал для своего «Пулемета».
– Дашь стишки? – рычит он. – Дашь или нет?
– Нету у меня стихов, – защищается Костя.
– Врешь, есть! Не дашь, буду мучить, Костенька!
– Не надо, Купа. Больно.
– А дашь стихи?
– Дам, дам…
– Ну то-то.
Купец, удовлетворенный, отпускает Финкельштейна и наседает на Янкеля.
– Дашь рассказ или нет?
Опять писк:
– Занят!
– Дашь или нет?
– Дам!
Купца бросили все сотрудники, вот он и придумал этот простой способ выжимания материала.
У окошка, зарывшись в «Красную газету», сидит Пантелеев. Он мучится, он хочет сделать свой «Вестник техники» настоящим журналом. Для этого все налицо, но нет объявлений, а для объявлений он оставил обложку. Ленька уже обегал все журналы, собрал несколько объявлений, но этого мало, остаются еще два уголка.
– Эх! – сокрушенно вздыхает он. – Тут бы петитом или нонпарелью[5] парочку штучек пустить – и ладно.
Вдруг он находит материал в «Красной газете» и мгновение спустя уже выводит: «Требуются пишмашинистки в правление АРА…».
В эту минуту в класс врывается маленький Кузя из первого отделения и прямо направляется к Янкелю.
– Ну? – вопросительно смотрит тот, отрываясь от рисования.
Кузя возбужденно говорит:
– Согласен!
– Идет, – коротко отвечает Черных. Оба летят в первое отделение. Там кучка любопытных уже дожидается их.
– Значит, как уговорились, – говорит Янкель. – Поэму на шестьдесят строк я вам напишу сейчас, а нож перочинный вы мне отдаете по сдаче материала. Идет?
– Идет, идет, – соглашаются малыши.
Янкель садится и с места в карьер начинает писать поэму для «Мухомора».
Писать я начинаю,
В башке бедлам и шум.
Писать о чем – не знаю,
Но все же напишу…
Перо бегает по бумаге, и строчки появляются одна за другой.
Первоклассники довольны, что и у них сотрудничают видные силы. Правда, поэма стоила перочинного ножа, который перешел в виде гонорара в карман Янкеля, но видное имя что-нибудь да значит для журнала!
Через полчаса Янкель уже выполнил задание. Поэма в шестьдесят строк сдана редактору, а именитый литератор мчится дорисовывать рисунок.
Тихо в школе, никто не бегает в залах, никто не катается на дверях и перилах, никто не дерется, все заняты делом.
Три месяца школа горела одним стремлением – выпускать, выпускать и выпускать журналы. Три месяца изо дня в день исписывались чистые листы бумаги четкими шрифтами, письменной прописью и безграмотными каракулями.
У каждого журнала свое лицо.
Один редактор помещает рассказ в таком стиле:
Была холодная ночь. Вокруг свистала вьюга. Красноармеец Иван Захаров стоял на посту. Было холодно. Вдруг перед Иваном набежал медведь – и прямо к нему. Иван хотел убежать, но он вспомнил о врагах, которые могут сжечь склады с патронами. Он остался. Медведь подбежал близко, но Иван вынул спички и стал зажигать их, а медведь испугался и стоял, боясь подойти к огню. А утром медведь убежал, а Иван спас склады.
А другой редактор и поэт пишет так:
Я смотрю на мимозы,
Я вздыхаю душистые розы,
Взор очей мой тупеет,
Предо мной все темно,
Солнце греет,
Природу ласкает.
Как люблю я тебя
С твоим взором.
У третьего редактора совсем другие настроения:
Грянь, набат громозвонный,
Грянь сильней.
Слушай, люд миллионный,
Песню дней.
Крепче стой, пролетарский
Фабрик край,
Потрудись ты, бунтарский,
В Первый май.
Пусть звенит и гремит
Молот твой.
Праздник Май гимн творит
Трудовой.
Три месяца бесновалась республика Шкид, потом горячка стала постепенно утихать: как звезды на утренней заре, гасли один за другим «Мухоморы», «Клоуны», «Факелы», «Всходы» и другие газеты и журналы. Ребята устали. Викниксор вовремя подсказал им хорошую идею: пора издавать большую общешкольную стенную газету. И вот появляется «Горчица», здоровая, крепкая ученическая газета, где материал собран со всей школы, со всех отделений, где пишет не один редактор, а пятнадцать-двадцать корреспондентов.
Из шестидесяти изданий остается четыре.
Игра замирает, давая место серьезной работе, а от прежнего увлечения остается след в школьном музее, в виде полного комплекта всех изданий.
«Дзе, Кальмот и К°»
Грузинский князь Георгий Джапаридзе. – Личное дело Михаила Королева. – Корыстный характер. – Колониальный спекулянт. – Таинственный узелок и балалайка. – Талон № 234. – Дзе и Кальмот. – Жвачный адмирал. – Голый барин. – Кубышка.
Четверка пришла с Сергиевской. Сергиевская была интернатом с дурной славой. Попасть на Сергиевскую считалось несчастьем.
Там в интернате царила железная казарменная дисциплина… Воспитанники сидели в душных комнатах и гуляли редко, да и то лишь с надзирателями. Наказания за проступки, придуманные завом, не поддаются описанию. Одно из них было такое.
Воспитанника, совершенно нагого, сажали в темный карцер, который по приказу изобретательного садиста был превращен в уборную. Наказанный просиживал в карцере без хлеба и воды по три, по четыре дня, валялся в нечистотах, задыхался в скверных испарениях.
Сергиевка так прославилась, что на нее обратили внимание судебные власти.
После громкого и скандального процесса интернат расформировали. Находившихся в нем подростков распихали по разным приютам.
Четверка попала в Шкиду.
Самый старший, Джапаридзе, – сын грузинского князя, морского офицера.
У Джапаридзе типичное грузинское лицо: крупный орлиный нос, оттопыренные уши и белоснежные неровные зубы.
Детство свое Джапаридзе, по семейной традиции, должен был провести в корпусе. Там он почти два года учился искусству командовать и хорошим манерам. Корпус привил ему любовь к военной выправке, чистоте костюма, спартанству. Но корпус же изломал его душу, сделал его лживым, скрытным и обманщиком.
Корпус в семнадцатом году закрыли, кадетов попросили выйти вон. Джапаридзе пожил дома, проворовался и пошел скитаться по интернатам и детдомам. Вышибали из одного интерната – он шел в другой. Так докатился до Сергиевской. На Сергиевской жил два года и, издерганный, уставший в пятнадцать лет, нашел тихую пристань в республике Шкид.
У Королева голова совершенно круглая, щеки одутловатые и румяные. Полная невысокая фигура, римский нос и слегка курчавая голова придают ему сходство с патрицием времен Юлия Цезаря.
Королев – незаконнорожденный. В анкете «Личного дела Михаила Королева» в графе «Занятие родителей» сказано: «Рожден вне брака».
В старое николаевское время для «рожденных вне брака» был один путь – воспитательный дом, приют и ремесленная школа.
Королев с малых лет скитался по приютам. За это время его «личное дело» разбухло: каждый интернат давал ему свою характеристику…
Одна из них, написанная казенным языком старого педагогачиновника, характеризует Королева как «мальчика с довольно прочно укрепившейся привычкой лениться». На шести листах пожелтевшей канцелярской бумаги описываются последствия этой «привычки»:
«В результате знания мальчика в настоящее время оказываются столь слабыми, что он не может быть переведен в класс «Д» и ему в возрасте почти пятнадцати лет приходится вторично слушать детский элементарный курс, то есть в то время, когда в нем уже в достаточной степени пробудились физические потребности взрослого человека и окрепла привычка весело и праздно проводить время, на удовлетворение чего, конечно, направлены все помыслы и желания этого мальчика уже теперь».
Дальше описываются способы «удовлетворения потребностей взрослого человека»:
«Сильно развитые в нем привычки курить, лакомиться и т. д. довели его до пути легкого раздобывания средств и предметов потребления для удовлетворения этих потребностей, в силу чего, конечно, он стал постоянно замечаться в проступках корыстного характера: срезывание проводов и других принадлежностей арматуры электрического освещения, отвинчивание дверных ручек, присваивание мелких инструментов в сапожной мастерской и т. п. Все эти предметы направлялись им на базар для обмена на папиросы и лакомства».