Тем временем статисты в алых накидках, держа деревянные пики на изготовку, безмолвно вышли на сцену. Еще два актера вынесли деревянную скамью – императорский трон.
– Восполните несовершенства наши и вместе с нами сопереживайте правдивой повести об Аурине, наследнике Салерия Второго. Нам всем знакомо древнее присловье, гласящее, что скорбь рождает мудрость. Внемлите ж беспристрастному рассказу о многомудром древнем государе, – завершили Кало и Галдо, поклонились залу и с улыбками ушли со сцены.
Зрители одобрительно захлопали в ладоши.
Восемьсот человек, не меньше.
И все ждут появления принца.
Холодная дрожь, зародившись глубоко внутри, между позвоночником и легкими, волнами прокатилась по телу. Локк поправил алую мантию на плечах. Внезапно все его чувства донельзя обострились – такое ощущение возникало у него всякий раз при встрече с опасностью, – и сейчас он с необычайной ясностью слышал и скрип половиц под ногой, и шорох капель пота, катящихся по лбу.
Дженора возложила на голову Локка проволочный венец, украшенный сверкающими стекляшками, – корону наследника престола. Сильван, Джасмер и Алондо уже приготовились к выходу на сцену. Локк занял свое место рядом с Алондо, и вдвоем они вышли в яркое сияние полудня, к разверстой пасти толпы.
Все это очень напоминало учебные бои: стремительный всплеск острых ощущений, струи пота – а затем краткая передышка… и новая схватка.
Поначалу Локк ощущал внимание зрителей, как волну жара, опаляющую с головы до ног; этому противилось все его естество, ведь каждому вору в Каморре известно, что лучше всего оставаться незаметным. Постепенно он сообразил, что люди смотрят на него не больше, чем на других актеров; следят за тем, что происходит на сцене, разглядывают соседей или пиво в кружке. Это несколько успокаивало, хотя и не так надежно, как укромные уголки и темные закоулки.
– У тебя неплохо получается! – сказал Алондо в перерыве между сценами, похлопав Локка по плечу, и торопливо отхлебнул воды, чуть подкрашенной вином.
– Я сначала оробел, – признался Локк. – Но теперь чуть полегче стало.
– Молодец! Главное – закончить уверенно, тогда все остальное спишут на тайны актерского мастерства. Погляди на Сильвана: чем больше пьет, тем лучше играет. А мы с тобой уверенностью в своих силах будем упиваться.
– Ох, тебе и так уверенности не занимать.
– Нет, Лукацо, ты не понял. Если долго притворяться, что уверен в себе, то со стороны выглядит, будто так оно и есть. А на самом деле поджилки от страха трясутся. Вот увидишь, к двадцати пяти годам я себе язву наживу.
– Ну, ты же уверен, что до двадцати пяти доживешь!
– Ха, а что я тебе говорил про долгое притворство?! О, Валедона на казнь поволокли. Скоро наш выход.
Трагедия шла своим чередом, как хорошо отлаженный механизм: Аурин и Феррин отправились выполнять поручение императора – тайно проникнуть в логово терим-пельских воров; Аурин влюбился в Амадину с первого взгляда; Феррина терзали сомнения… – некоторые зрители, слушая его монолог, пьяно гоготали и давали дурацкие советы.
В тени колонн на сцене появился статист в белом балахоне и посмертной маске – первый из фантазмов, призрак Валедона. Тем временем Аурин и Феррин, пытаясь завоевать доверие воров, отправились грабить старого вельможу, роль которого исполнял Бертран Несметный.
Алондо потребовал у Бертрана кошелек – в изысканных выражениях, с преувеличенно вежливыми оборотами, как принято при императорском дворе. В зрительном зале раздались смешки.
– Да разве ж настоящие бандиты витийствуют, грозя несчастным жертвам гибелью под драгоценными россыпями своего красноречия?! – возмущенно воскликнул Берт. – Какой грабитель шелком прикрывает злодейские намеренья свои, как хрупкое стекло? А вы, хмельные празднолюбцы, юные вертопрахи, решили сдуру ворами притвориться? Бегите живо к материнской титьке, вы, жалкие молокососы, не то я так зады вам надеру, что заалеют вишеньем!
– Коли тебе слова не милы, послушай голос закаленной стали! – Локк выхватил кинжал из ножен.
Алондо, изображая замешательство Феррина, с притворной неохотой медленно вытянул свой бутафорский кинжал. Клинки, хоть и старательно затупленные, были начищены до зеркального блеска и угрожающе сверкали в лучах солнца. Зрители восхищенно заахали.
Берт бросился к противникам, потом отшатнулся и незаметно высвободил из рукава алое полотнище.
– О подлые злодеи, вы пролили благородную кровь! – прохрипел он, отшвырнув кошелек и падая на колени.
– Ты на кинжалы наши напоролся по дурости! – заявил Локк, размахивая клинком. – Ну что, старик, теперь тебе по нраву хрупкое стекло? Пожалуй, братец, наши речи для него чересчур остры!
– Вот кошелек его! Бежим! – сказал Алондо, испуганно озираясь. – Бежим, не то изловят нас!
– Не сомневайтесь, изловят! – прокричал Берт вслед убегающим Локку и Алондо. – Изловят и в оковы закуют! И отведут на гибельный помост!
Спектакль продолжался. Аурин и Феррин завоевали доверие воров, и Аурин начал открыто ухаживать за Амадиной. Пентра, заподозрив неладное, выследила приятелей, которые отправились на тайную встречу с чародеем Каламаксом, и узнала, кто они на самом деле.
Локк смотрел из-за кулис, как Сабета и Шанталь на сцене обсуждают участь Аурина. Шанталь настаивала, что принца надо взять в заложники или убить. Они с Сабетой полностью завладели вниманием толпы, и зрители слушали их, затаив дыхание.
Затем последовала напряженная сцена между Аурином и Амадиной; наследник престола признавался в своих чувствах. Алондо и Шанталь тем временем замерли, будто статуи, в противоположных концах сцены, мрачно глядя на зрителей.
– Ты одна – владычица моих страстей сердечных! – воскликнул коленопреклоненный Локк. – И сердце я свое тебе вручаю! Прими его – или пронзи клинком, я участи своей не воспротивлюсь. Я покорюсь тебе по доброй воле, не покривлю душой и даже душу саму не пожалею – за тебя отдам!
– Ты – принц наследный! Отпрыск императорского рода!
– И живу в неволе! Меня хранят, и холят, и лелеют, и окружают всяческой заботой, дабы к имперскому престолу я шествовал прямой дорогой чести и долга! Нет, Амадина, это не по мне. Я жажду с торного пути свернуть! Я в царстве воровском дышу свободой, неведомой имперскому двору! Державы отцовской мне не надобно! Я отрекаюсь от гордого престола и от власти – ради тебя! И приговора жду с восторгом лишь от тебя, души моей царица!
Настало время поцелуев. Сердце Локка билось громче барабанной дроби; он даже испугался, что зрители примут это за вступление к музыкальному номеру. Аурин и Амадина слились в пылком объятии, и жаркий поцелуй из сценического превратился для Локка и Сабеты в самый что ни на есть настоящий, хотя восемьсот ничего не подозревающих зрителей восторженно свистели, улюлюкали и хлопали в ладоши.
Локк с Сабетой удалились за кулисы, а на сцене Бертран, в роли старого вельможи, с раненой рукой на перевязи, обратился к императору с жалобой на разгул преступности в Терим-Пеле. Румянощекий Сильван, величаво восседая на троне, милостиво пообещал усилить стражу.
Эшак, в маске и в плаще с низко надвинутым капюшоном, взял у Дженоры какой-то сверток и унес его в одну из комнатушек за сценой. Жан украдкой кивнул Локку, давая понять, что с грузом в телеге все в порядке.
Локк и Сабета снова вышли на сцену, под жаркие лучи солнца, продолжать дерзкие воровские проделки и обмениваться восторженными любовными ласками. Пентра и Феррин угрюмо следили за счастливыми любовниками. Амадина забыла о грозящих ворам опасностях, а Феррин умолял Аурина помнить о сыновьем долге и высоком положении.
Увы, счастье и беззаботное веселье длились недолго. Статисты вынесли на сцену Шанталь, прижимавшую к груди алый лоскут: Пентра отправилась на воровскую вылазку, но в стычке с терим-пельскими стражниками получила смертельную рану.
Под стоны Сабеты, горестно заламывающей руки, Шанталь произнесла предсмертный монолог Пентры, а потом, надев жуткую посмертную маску и саван, присоединилась к фантазму Валедона на краю сцены.
Засим последовали взаимные обвинения и упреки. Амадина, потрясенная смертью подруги, скорбной статуей застыла у колонны, а Феррин, кипя от ярости и гнева, уговаривал Аурина убить возлюбленную.
– Настал удобный миг, о Аурин! Она бессильна и себя не помнит от горя! А прихвостни ее от ужаса дрожат. Вам никто не помешает. Один удар кинжала вселит страх в презренные сердца воришек жалких и научит злодеев беспрекословному повиновенью…
– Я не желаю прослыть тираном, что ради вящей славы предал любовь и красоту сгубил! – воскликнул Локк. – В твоих, Феррин, советах я больше не нуждаюсь. Я – твой повелитель! Твой принц!
– Тогда и поступайте, как подобает истинному наследнику имперского престола! Наш государь, ваш доблестный родитель, вам приказал злодеев покарать! Священный долг обязывает вас отцовское исполнить повеленье.
– Отец мой венценосный поля сражений вражескою кровью орошал. А я не в силах кровь безоружной женщины пролить на эти камни. Я не палач! Казнить ее не стану. Ведь кара должна быть справедливой!
– Что ж, придется мне недрогнувшей рукой ваш долг исполнить. – Алондо медленно вытащил из ножен длинный меч, стараясь, чтобы ужасающий скрежет стали раздавался как можно дольше и громче. – Принц, удалитесь, очи отведите! А императору я доложу, что вы ее сразили сами.
– Феррин, ты дважды преступил границы моего терпения! – Локк грозно сжал рукоять своего меча. – Ты смеешь приказывать владыке своему?! Велишь мне удалиться?! О, сердце мое ожесточилось против тебя. Ведь твой поступок дерзкий разрушил дружбу нашу!
– Нет, мой принц. В сердечности вы вправе отказать, но дружбу отменить никто не в силах, и я по долгу и по праву друга велю вам, хотя и сам душой скорблю, но… Удалитесь, принц!
– Феррин, когда-то я тебя любезным другом называл, а ныне готов сразить сверкающим клинком, как подлого врага! – воскликнул Локк, стремительно выхватывая меч из ножен. – Амадину ты не убьешь!